Шульгин смягчился.
— Старшина, извини, то есть, тьфу ты, «Черпак»!..
— А парашютные стропы, между прочим, — продолжил старшина, — у одного меня в этой колонне.
— Ладно, «Черпак», — сказал повеселевший Шульгин. — Давай мириться. Двигай быстрее, а то сержант Богунов еле держит этого прыгуна.
Лаптев, загребая руками песок, пытался вылезти из-под Богунова.
Взбрыкивал коленями.
Сопел тяжело и упрямо.
Сержант оттягивал его за плечи назад, вдавливал в песок, увертывался от взлетающих скрюченных пальцев.
Булочка успел вовремя.
Матиевский тут же подхватил конец добротной крепкой стропы и бросился на помощь Богунову, съезжая на ободранном бронежилете по зыбучему ненадежному песку.
Вдвоем с сержантом они быстро пропустили веревку под мышками Лаптева, завязали на спине двойным узлом.
Дернули потуже. Махнули рукой.
Шульгин и Булочка уже сидели на тропе, откинув плечи назад и упираясь каблуками в камни-валуны.
Медленно поплыли в их руках узлы. Вздернутый на парашютных стропах Лаптев беспомощно засучил ногами, закричал, роняя слюну:
— Отпустите-е… Га-ады… Убью…
Каблуки оставляли в песке глубокие кривые канавки.
Наверху Шульгин и Булочка подхватили Лаптева за руки, втащили на тропу, рывком поставили на ноги.
Вытерли с лица пот, перемешанный с грязью.
Но Лаптев не думал успокаиваться.
Он с силой оттолкнул от себя Булочку. Двинул его острыми локтями с яростным протяжным рычанием. Булочка охнул, взмахнул руками и не удержал равновесия. Рухнул вниз. Затрещали лямки вещевого мешка.
Шульгин, увернувшийся от локтей Лаптева, крепко обхватил его сзади, взвалил на себя, опрокинул на спину.
Лаптев зарычал, кусая Шульгина за руки.
— Тише, братишка… Не дергайся. Не лезь раньше времени в могилу, — Шульгин с трудом увертывался от ударов Лаптева.
Матиевский и Богунов вскарабкались на тропу, поспешили на помощь, прижали Лаптеву ноги, вывернули за спину руки.
Булочка, тоже вылезший из пропасти, стал протягивать веревку вдоль тела, туго закрутил локти к бокам, связал вместе колени.
— Вот же зараза, — сердито ворчал он, затягивая концы веревки, — его тянут от смерти, а он упирается. Смерть ему слаще меда…
Вскоре из дрожащего Лаптева получился спеленатый стропами кокон, плюющийся во все стороны, стонущий:
— Нехо-очу! Оста-авьте… Га-ады!..
Лаптев выдавливал из себя мат и угрозы, по лицу струились обильные грязные слезы. Упрямые товарищи, не желающие оставлять его в покое, выпустили из живого кокона четыре веревочных конца. Каждый взял в руки стропу, протянул через плечи. Стропы натянулись, и тело Лаптева повисло над тропой, закачалось над пропастью.
Осторожно двинулись вперед, стараясь ступать в такт друг другу.
Левой, правой…
Лаптев выталкивал ноги, выгибался.
Шипел сквозь зубы:
— Га-ады… Убью…
— Благодарный парень, — Булочка двинул рассеченной бровью.
— Ничего, оклемается, — отозвался Шульгин, — полежит в полку на чистых простынях, пожует хлеба, книжку почитает про любовь… Отойдет, салага…
Шульгин еще не знал, что Лаптев уже никогда не сумеет ни читать, ни писать. Шульгин не знал, что мозг Лаптева от нечеловеческого перенапряжения навсегда утратил нормальные функции, и даже на материнские письма, которые он будет получать из родной деревни, придется отвечать ему, замполиту стрелковой роты.
Через два часа над одним из выступов горной тропы завис вертолет. Летчик не мог посадить машину на крохотный каменный пятачок, сильный ветер сносил ее в ущелье. И тогда летчик сделал то, что вошло в историю воздухоплавания этой необъявленной войны. Он зацепился передним колесом за кряжистый каменный валун, подал машину назад и удерживал ее, трясущуюся под порывами ветра крупной зябкой дрожью, на одном месте. Гудящая стрекоза приклеилась к камню, будто насаженная на крючок. Связанного Лаптева забросили в открытую дверь зависшей машины. Кинули вслед вещмешок, бронежилет, оружие. Подсадили сопровождающего, тоже истощенного уставшего паренька, тут же уснувшего на дрожащем днище вертолета.
С лязгом хлопнула дверь. Вертолет готов был уже дать крен в сторону крутого обрыва, как вдруг резко подался в сторону люк и из вертолетного чрева стремительно выпрыгнул летчик в чистом сером комбинезоне. Он подбежал к Шульгину и порывисто обнял его, по-медвежьи сграбастав крепкими руками.
Смущенный Шульгин узнал в нем одного из уцелевших пилотов, с которыми он недавно горел в падающей машине.
— Ну, брат, хорошо, что встретились, — закричал летчик, стараясь покрыть рев гудящих двигателей. — Просто, здорово. А я отказался в профилакторий ехать. Отправляли медики. Да неудобно как-то уходить с поля боя. За битых — двух небитых дают. Вот летаю…
Он неопределенно махнул рукой в сторону облаков.
— Я твою девушку видел… Ту, которая тебя тогда провожала на взлетной полосе. Письмо нам передавала. Краса-авица, — лейтенант вскинул брови.
— Сейчас к ней один хлюст пристраивается. Видел его в аэропорту. Говорят, генеральский любимчик из штаба. Так может, это… Может, ему морду набить?
Из кабины лейтенанту энергично замахали рукой, и он огорченно глянул на дрожащий салон вертолета.
— Ну, так как? Наладить ему фонарь под глазом? — крикнул он.
Но Шульгин сердито покачал головой.
— Сам разберусь, — ответил он тихо и легонько подтолкнул лейтенанта к вертолету. — Давайте, летите, да не падайте больше… Больше не падайте…
Винтокрылая машина резко отвалила в сторону от скал, ухнула вниз в пропасть. Медленно, нехотя развернулась она из глубокого виража и начала с трудом всплывать вверх из зловещего ущелья. Серебристая птица медленно вылетала из каменной пятерни.
Крайне рискованной была эта посадка. С ближних хребтов можно было добросить до вертолета палкой. Просто чудом не оказалось поблизости душманов, они могли бы сбить уязвимую машину одной очередью.
Богунов помахал вертолету рукой:
— Эх, порожняком прилетела птица Симург. А могли бы захватить мешочек с консервами. Не развалились бы.
Матиевский сплюнул:
— Откуда им знать про нашу голодуху. Это не их забота… Это забота тыловиков. А тем, конечно, недосуг. У них есть задачи поважнее. Наверное, протирают сейчас фланелькой свои ордена.
— Точно, — рявкнул Богунов, — а в орденах отражаются сытые рожи.
45
— Ну, что, господин прапорщик, кажется, опять проспали, — Кошевский приподнялся с мятой кровати, пошарил по столу в поисках сигарет.
Зазвенели опрокинутые кружки, посыпались на пол окурки.
— Точно говорят, не ищите вчерашний день, — капитан бросил пустую пачку на пол. — Кажется, прапорщик, у нас все кончилось… Ни курить, ни пить…
— Я сбегаю, — услужливо кивнул прапорщик, — мухою слетаю, товарищ капитан. Говорят же, водки не бывает много… Только мало, или слишком мало…
— Ну-у, нет, — сказал Кошевский нетвердым голосом, — хватит водки, я с утра не пью…
— Да кто ж пьет, — хихикнул прапорщик. — Мы ж только лечимся…
Кошевский потер виски обеими руками.
— Сколько же дней они без еды?..
— Кто ж они?
— Кто, кто-о?.. Дед Пихто-о?
— А-ах, эти? — прапорщик ухмыльнулся. — Голодранцы… Да уже три дня одну траву щиплют из-под снега…
— Странно, — Кошевский поднял мутный взгляд, — очень странно… Как же они еще не передохли?
— Такой народ, — усмехнулся прапорщик, — живучий… Я вам по секрету скажу. Вообще-то им полагается паек для горных условий. Усиленное питание. Коробочки такие из картона. А в них, е-мае… чего только нет! И сгущенное молоко, и сухофрукты, и овощные консервы. Даже сухой спирт есть, чаю подогреть. Но только во-от им…
Прапорщик показал толстую фигу.
— Во-от им усиленное питание, голодранцам… Здесь тоже деловых людей хватает.
Прапорщик выпятил грудь.
— Умеем считать, что надо… Умеем списывать… Нолики добавлять… Эти лохмотники и на простом пайке побегают, как кенгуру. Между прочим…
Прапорщик хвастливо качнул плечом.
— За восемь дней операции знаете какая эк-кономия…
Прапорщик икнул и схватился за грудь пятерней.
— И выпить хватит, и закусить… А кое-кто купит себе дубленочку на файзабадском рынке. Во-о, как…
Кошевский хлопнул прапорщика по плечу.
— Значит, тоже ловите рыбку в мутной воде?..
— A-а ка-ак же, — довольно протянул прапорщик. — Ловись рыбка и большая, и маленькая. Мы, правда, ловим помаленьку… Вот вам настоящие косяки идут… Завидую! Взяли бы меня к себе, товарищ капитан?
— Привлечем и вас в свое время, — засмеялся Кошевский. — Сейчас такие времена наступают, прапорщик, закачаешься. Такая будет ловля, рук не хватит…
— Это где? — встревожился прапорщик. — Где ловля будет?
— Там, — махнул рукой Кошевский на север. — Деловые люди скоро будут в цене. И тебя не забудем, пристроим рыбу ловить.
— Ага, — закивал прапорщик головой, — я вам пригожусь. Вам кителечек почистить, Евгений Михайлович? Помялся немного мундирчик. Обтрухался чуточки. Я сейчас, сейчас…
Он подхватил с пола небрежно брошенный китель, стал стряхивать с него пепел.
— Давно пора большую рыбу ловить… А то уж руки тоскуют без настоящего дела. Прямо мочи нет…
Кошевский бросил взгляд на пыльные ботинки. Прапорщик тут же перехватил взгляд и заискрился весь:
— И ботиночки почистим, Евгений Михайлович. Ай момент… Будут сиять солнышком…
Кошевский довольно откинулся на подушки.
— Надеюсь, вас тут ценят, прапорщик?..
— A-а ка-ак же, — охнул прапорщик. — Еще как ценют. На самом лучшем счету в нашем штабе. Даже орден имеется, смешно сказать…
— Чего же тут смешного? — лениво спросил Кошевский.
— Да расскажу, не поверите… — прапорщик хихикнул и вытер ноздрю ладонью. — Как-то сдавали товар на рынке в Файзабаде. Сгущенное молоко, сахар и прочее… Пока деньги считал, зазевался. Тут у меня автоматик и сперли, сволочи. Я его к прилавку прислонил. Пацанва какая-то грязная под ногами вертелась. Отвернулся и фи-ить… Ищи-свищи-и… Я, конечно же, на связь… Так и так, докладываю… А мне велели, не доезжая до полка, стрельбу поднять. Чтобы изобразить нападение душман…