С недобрым предчувствием Шульгин заглянул в опрокинутое лицо Осенева и вдруг на мгновение заметил, что тонкая кожа солдатского лица покрылась зеленоватыми пятнами, выражение лица стало чужим, и уголки губ безвольно опустились вниз. Кровавая пена красными пузырями выплыла на подбородок.
Шульгин остановился, придержал Матиевского и Богунова.
Молча, стал опускать безвольное тело вниз на тропу.
— Что-о-о! — Богунов закричал остервенело, диким звериным воем.
Ставский, расталкивая всех, бросился к Осеневу. Заглянул в глаза. Взял обеими руками голову Осенева.
— Все-е… Теперь уже, все-е… Умер…
Распахнутые глаза Осенева смотрели вверх с изумленным облегчением. Зрачки потрясенно округлились, раскрылись полностью. Черный бессмысленный круг смял радужную оболочку глаз до едва заметной ниточки.
Ставский лихорадочно распахнул на Осеневе бушлат, с треском рвущихся пуговиц расстегнул гимнастерку, порвал майку. Блеснула на груди вытертая медь креста. Ставский положил ладони на теплое распятие. Принялся делать прямой массаж сердца. От сильных ритмичных толчков тело Осенева вздрагивало, и, казалось, что он вот-вот приподнимет голову и произнесет с обычной иронией:
— Смотрите на танец живота? Ха-а… Нету у меня живота…
Но затылок Осенева, стриженый, в комьях прилипшей глины, безжизненно лежал на снегу, под ребрами провалилась худая застывшая яма, и медный крестик выскользнул из-под скрещенных рук и закатился куда-то в рваные лоскуты одежды.
Ставский кивнул Андрею головой, попросил сменить его.
Шульгин, скинув бронежилет и радиостанцию, присел к Осеневу, опустился на колени. Руки коснулись теплой еще кожи, тонкой и нежной, тающей под пальцами. Перекрестив ладони, Андрей резко надавил на грудную клетку. Еле слышно ухнув, заходили ходуном выступающие ребра.
Матиевский растирал Осеневу виски снегом. Снег еще таял, стекая к ключицам грязными струйками. Богунов ходил вокруг них кругами, бессмысленно потроша в пальцах сигарету. Сухой табак летел по ветру в сторону ущелья.
Ставский вновь заменил Шульгина, с удвоенной энергией начал подталкивать остановившееся сердце к жизни. На мокром покрасневшем лице Ставского проступили вздувшиеся вены.
Минуты тянулись мучительно долго, казалось, что в воздухе стоит тонкий пронзительный звон, и весь мир сузился до скромных полудетских размеров безжизненного тела Осенева.
Ставский, наконец, выпрямился, обреченно опустил руки, тряхнул головой, губы у него разъехались обиженной гримасой.
— Все кончено… Тело быстро остывает. Заледенеет скоро. И сделать ничего невозможно, — он ухватился пальцами за небритую, залитую потом щеку, впился в нее ногтями. — Ужасно… Как я мог… как я допустил… дотянул до такой развязки?..
Андрей дернул его за плечо:
— Причем здесь ты? Причем?.. Перестань… Что ты мог сделать в горах?.. Сам же говорил, это не стационар, — Шульгин обернулся к полковой колонне. — Осенев умер первым. За ним полегли бы сотни солдат. Сколько бы нас погибло сегодня, если бы не повернули назад… Нас убивают уже не пулями, не осколками, не штыками, — Шульгин обреченно махнул рукой, — нас убивают равнодушием… Мы никому не нужны…
Матиевский откинулся на спину, поднял в небо сухой горящий взгляд.
С искусанных губ стекала на подбородок черная кровь.
— И все-таки я больше всех виноват… Виноват… Другу не смог помочь… От вины откажутся только те-е, — он ожесточенно ткнул пальцем вверх. — Те-е отбрешутся. Они еще всех обвинят, суки…
Матиевский сжал кулак.
— Ничего… Дождутся они… Доберемся до них…
Богунов, опустившись на колени, гладил белое лицо Осенева.
По щекам Богунова, по черным ссадинам стекали мутные, соленые струйки слез. Плечи сгорбились, спина вздрагивала. Шульгин сидел рядом с Осеневым, постаревший, осунувшийся.
67
Уже застегнуты были на Осеневе медные пуговицы гимнастерки, запахнут бушлат, и мертво клацнула на бушлате бронзовым зубом звездастая пряжка, когда вдруг раздался в конце тропы протяжный скрип снега.
Богунов немедленно направил в конец тропы вороненый ствол. Матиевский потянулся за гранатой в нашитом на бронежилете карманчике. Ставский спиной попятился к камням.
Но только вовсе не душманская борода показалась из-за поворота. Высунулось из-за скалы надломанное длинное ухо, показалось белое яблоко выпученных глаз, серая холка, припорошенная снегом, и вся Гюльчатай, дрожащая, жалкая, зевающая во всю пасть, вышла. Она увидела солдат и встрепенулась, взбрыкнула передними ножками и радостно затрубила:
— И-и-а-а!..
— Господи, — ахнул Матиевский, — ожила… Смотрите, живая наша покойница…
— Воскресла, — изумленно взмахнул рукой Богунов, — выкарабкалась из могилы…
— Ага… Точно воскресла, — забормотал с надеждой Матиевский. — Вот ведь бывает же… Смотрите, бывает…
Ставский встал навстречу ослице.
— Ну, иди сюда, глупая… Иди…
Ослица радостно захлопала кисточкой хвоста. Энергично закивала головой, так что посыпался снег с холки, и торжествующий рев понесся по всему ущелью, и-и-а-а…
— Радуется… Смотрите, радуется, — прошептал Матиевский, — не знает еще…
Гюльчатай, действительно, бурно радовалась. Она радостно ткнулась губами в ладонь Ставскому. Бодро толкнула бочком застывшего Шульгина. Потерлась о бушлат сержанта Богунова и, наконец, увидела распростертое на снегу тело Осенева.
В радостном реве Гюльчатай заметно прибавилось нежности. Она запрягла ушами от нетерпения, и тонкая жилка задергалась на худой шее. Гюльчатай нервно перебрала копытцами. Но Осенев лежал…
Осенев не повернул к своей Гюльчатай задумчивых серых глаз, не протянул навстречу теплую ладонь, пахнущую порохом и немножко хлебом, не кивнул мальчишеским гладким подбородком.
Осенев лежал…
Встревоженная Гюльчатай подошла поближе и сама протянула морду к безвольно откинутой руке. Она тронула губами замерзшую ледяную ладонь и невольно поежилась от холода. Гюльчатай тревожно ткнулась носом в бушлат, фыркнула с недоумением, но и тут не повернулся солдат к своей любимице.
Он лежал…
И только когда Гюльчатай потянулась к белому застывшему лицу, лизнула холодный мрамор теплым языком, она поняла… Она все поняла…
И над камнями ущелья пронесся истошный горестный вопль. Страшный… Мороз прошел по коже от этого дикого крика. Заломило в горле спазмом, перехватило дыхание.
И Матиевский закричал со слезами на глазах:
— Да уведите ее, наконец! Не могу это слышать…
И тихо всхлипнул Богунов:
— Вот та-ак… А ты говорил… Се-ердца нет…
Матиевский прикрыл ладонью глаза.
— Есть сердце! Есть… — он вдруг распрямился и грозно потряс рукой. — Даже у ослов есть сердце! А у вас оно есть?.. — Матиевский повернулся в сторону полка. — Есть у вас сердце, сволочи?
Гюльчатай не удалось отвести от Осенева, оторвать хоть на один шаг. Как не тянули ее за холку, как ни подталкивали в тощий зад. Она немного успокоилась только, когда тело Осенева подняли и положили ей на спину. Руки Осенева связали на шее Гюльчатай брючным ремешком. Ноги тоже стреножили парашютной стропой. И Гюльчатай нежно лизала замерзшие мертвые руки, вытягивала худую шею и жалобный скулящий рев раздавался над ущельем.
68
Когда подходили к колонне крытых брезентом машин, гулко хлопнула дверца кабины последнего ЗИЛа. С подножки, покачиваясь, спрыгнул подполковник Копосов.
Развязно взмахнул рукой:
— Ор-рлы идут. Покорители гор. Дети окопов и траншей…
Он мельком взглянул на безжизненное тело Осенева.
— Все копаетесь с отстающими. Волочете их на горбах трофейных ишаков. Что за дохлый народ пошел? Пионеры… Кнут им нужен, а не пряник…
Андрей почувствовал, как вздрогнул за спиной Богунов, услышал знакомый щелчок предохранителя, резко обернулся, успел заметить поднимающийся ствол, и, не медля, выкинул назад ногу. Автомат вылетел из рук Богунова, описал полукруг и воткнулся в сугроб.
Шульгин схватил Богунова за ворот, крепко прижал к себе:
— Спокойнее, Коля. Ты что, не видишь, эта скотина пьяна в стельку…
Копосов подошел ближе. Пахнула от него разящая волна перегара.
— Что это у вас? Автома-аты летают… Конец операции? Прощай оружие?
Он вытер рукавом потное, сальное лицо. Вгляделся в Осенева:
— Поч-чти мер-ртвое тело.
Шульгин оставил Осенева на руках товарищей, затем резко шагнул к Копосову. Тот невольно попятился назад.
Глаза Шульгина сузились, полыхнули гневом:
— Держитесь подальше от этого тела. Это наш погибший товарищ… Вы что, не слышали сообщение по связи?
Копосов смущенно забормотал:
— Какая свя-язь? Конец операции, ждем победителей с хлебом-солью. Что за нер-рвы? — он неожиданно положил руку на плечо Андрею. — Помянуть надо покойника, но вы опоздали. Спирта уже нет. Кончился. Кто не успел, тот опоздал…
В следующее мгновение Андрей перехватил руку Колосова, резко вывернул ее в суставе и отшвырнул от себя грузное, расплывшееся тело. Копосов ударился об угол машины грудью, осел на колени, повернул к Андрею недоуменное лицо. Андрей тоже нарочито удивленно вытянул брови:
— Что это вас так кача-ает, товарищ подполковник? Наверное, выпили значительно больше ста грамм?
Копосов приподнялся, взмахнул головой, закачался на нетвердых ногах.
— Что за чер-рт? Вы, кажется, меня толкнули?
— Да нет! Штормит вас, товарищ подполковник, не успел придержать…
Копосов махнул рукой:
— От вас, гер-роев, током бьет. Что за люди? Ничему не рады…
Он повернулся. Зашагал к машине. Неловко забрался на подножку машины.
Кивнул головой водителю:
— Заводи мотор. Последние пришли. Принесли груз «двести». Конец операции. Пропади пропадом этот Афган…
Раздался над колонной натужный рев двигателей. Поплыли сизые дымки выхлопных газов. Задрожало брезентовое покрытие на бортах. Под брезентом, уткнувшись лицами в холодное железо оружия, спали смертельно уставшие люди.