его. Это означало бы признаться в поражении.
Джозеф купил тандем, вдохновившись романтической мечтой. Он видел сопряженные парочки, колесящие по сельским дорогам, двое в одном; тандем был для него символ и укрепитель любви.
Маргаритка, Маргарита,
дай ответ, не будь сердита,
я свихнулся, я больной
от любви к тебе одной,
но где мне взять свадебный экипаж,
чтоб увезти тебя в райский шалаш?
Все кончится тем,
что мы без проблем
с тобой оседлаем тандем.
Но Джозеф горько ошибся.
И все-таки тандем сослужил свою службу. Благодаря ему он узнал Бетти. Ему было даже смешно, что именно так ему было суждено постичь характер любимой. В его грезах душа ее раскрывалась на высоком берегу реки, в уютном зальце деревенской гостиницы или во время весенних прогулок сказочным днем под белоснежными облаками. А в жизни они узнавали друг друга на этом треклятом тандеме.
Они долго катили по пустынной дороге, передохнуть остановились у Хаусстедса, около древнеримского кавалерийского бивака. На площадке несколько человек осматривали достопримечательности. Джозеф предложил подняться, но все запротестовали: займет слишком много времени. Он немного поспорил, по пришлось уступить. Двинулись дальше, Бетти нарочно замедлила ход, и они чуть поотстали.
— Что ты так раскипятился? — прошептала она ему в затылок.
— Ничего не раскипятился.
— А что же тогда?
— Но ведь ты должна это увидеть. Тебе интересно. Ведь правда, интересно?
— Не знаю, — сказала она и тут же честно призналась: — Конечно, интересно. Но ведь, кроме нас, больше никто не захотел глядеть.
— Когда-нибудь мы завернем сюда вдвоем.
— Завернем, — неожиданно согласилась она. — С удовольствием.
Джозеф повернулся к ней и вдруг признался в своем сокровенном желании, о котором никому никогда не говорил:
— Знаешь, а я ведь хотел когда-то быть сельским учителем.
Бетти улыбнулась, Джозеф нагнулся, чтобы поцеловать ее.
— Осторожнее!
Велосипед вильнул к обочине, и Джозеф едва успел вырулить, чтобы не свалиться в канаву.
Через шахтерские городки, лежащие на Тайне, они проезжали на полной скорости, молча; городки были мрачные, унылые, так непохожие на их чистый, уютный городок; они точно жаловались своим видом: беда. На всех улицах чернели мрачные молчаливые фигуры шахтеров, не знающих, куда себя деть между вчерашним шиллингом, истраченным на футбол, и сегодняшними тремя пенсами на кружку портера: кабачки — единственное для многих развлечение после недели под землей — были еще закрыты. Это было несправедливо, позорно. Бетти чувствовала это физически, как ощущаешь мороз или зной. Вид этого жалкого, без капли радости прозябания убивал Бетти, у нее ныло сердце, потели ладони, она нервно кусала губу. Ее жег стыд, что она едет довольная, веселая мимо этих несчастных, угрюмых людей. Почувствовав, что педали стало крутить труднее, Джозеф обернулся, но, увидев лицо Бетти, догадался, что она чувствует; нахлынула нежность, и сказал совсем не то, что хотел:
— Ужасно, правда?
— Да, — ответила Бетти. — Их надо перестрелять, раз они допускают такое.
Эти слова дали отдушину гневу и боли, мысль ее заработала в другом направлении: какое придумать наказание людям, стоящим у власти. Как жаль, что она еще не может голосовать, она голосовала бы за лейбористов. Это будет ее оружие, ее вклад в борьбу.
Последнюю милю — последний бросок перед морем — они неслись, низко пригнув головы, резиновые рукоятки руля нагрелись от стиснутых кулаков. Тяжесть, наливавшая ноги последние двадцать миль, забылась; вот уже поросший травой берег, еще немного — и начнутся пляжи на северной окраине курортного городка. На траве соскочили, перевернули велосипеды вверх колесами, чтобы песок не засорил цепь и спицы, и принялись уплетать взятые с собой бутерброды.
После еды пошли купаться, хотя холодное Северное море не очень-то манило; схватились за руки и побежали по влажному песку, покуда ледяные волны не заплескались выше колен. Стали брызгаться, парни ныряли, хватали девчонок за голые ноги и подбрасывали. Плавали недалеко, держась поближе друг к дружке, как стая Дельфинов. Народу на пляже прибывало, был полдень, всюду белели на песке худые тела горожан: мужчины в черных шерстяных купальных трусах, женщины в глухих купальных костюмах, временно облысевшие в белых резиновых шапочках; бабушки вдавились поглубже в песок, детишки плещутся на мелководье, везде пакеты с едой, узелки одежды; дрожащая, неуютная свобода, как будто это беженцы, а не отдыхающие, и двигались-то они рывками, натужливо, словно силились сделать как можно больше — а вдруг это последний свободный погожий день?
А наша компания из Терстона, отмахав семьдесят миль, проглотив бутерброды, вдоволь набултыхавшись в не очень-то гостеприимном Северном море, выскочила на берег и стала гонять в футбол; набегавшись, сыграли в ручной мяч, девчата против парней.
Переодевшись и обсохнув, все вдруг почувствовали какую-то неловкость; между парнями и девушками словно легла полоса отчуждения. Немного позже они около часа проведут каждый со своей девушкой, но сейчас вид у всех был такой сконфуженный и недоуменный, точно они бьются над задачей, не имеющей решения. Надо найти верный ход, чтобы сама собой создалась такая простая и желанная ситуация — остаться наедине. А как это сделать? Одно неуместное слово, фальшивый тон, и все будет непоправимо испорчено. Парни уткнулись в свои велосипеды, девушки по другую сторону этого механического барьера принялись собирать остатки еды в дорожные сумки, бутылка лимонада переходила из рук в руки. Становилось невыносимо: потихоньку отодвигались друг от дружки; глядели не мигая на море; несвязные возгласы, взгляды исподлобья разрывали ту прочную нить, которая крепко связывала их весь день; дело могла спасти теперь только чья-то храбрость. Кто первый решится просто и ясно произнести то, что у всех на уме. Кто отважится стать мишенью шуток и подтруниваний, во всеуслышание объявив, что ему захотелось прогуляться одному и не желает ли она (его девушка) к нему присоединиться. А пока слабый пол — по ту сторону барьера из велосипедов. Кто-то первым преодолеет барьер, и вступят в силу новые законы.
Джозеф помалкивал. Вся эта комедия претила ему, будь его власть, он бы этого не дозволил. Ситуация проще простого, и глупо тратить время на всякие антимонии. Но ему однажды преподнесли хороший урок: он первый поднялся с места, без обиняков предложил Бетти прогуляться вдвоем и в ответ получил коротенькое, но твердое «нет». Отчуждение вылилось в ссору, и все до одного почувствовали себя нестерпимо, поэтому теперь Джозеф всегда выжидал.
Оставшись наедине с Бетти, он боялся обнять ее, так он ее желал, так боялся испугать. Он не просто принимал строгость ее взглядов, в этом была ее особая привлекательность. Он даже поцелуем боялся оскорбить ее. Лежа рядом с ней в густой траве в ложбине между двух дюн, он чувствовал, как тело его необоримо тянет к ее телу, как опьянение кружит голову, мир вокруг исчезает, пухлое облако любви, осязаемой на вкус и цвет, окутывает его; все, что было в нем за семью печатями, вдруг вырывалось и находило пристанище в поцелуе — губы его прижимались к ее щеке.
Хотя они не были еще помолвлены, но дело шло к этому, и Джозеф решил познакомить ее со своей семьей. Это событие приурочили ко дню подарков, второму дню рождественских праздников.
Весь дом ожидал их прихода. Младшие резвились.
Фрэнк озадаченно прикидывал, как лучше встретить девушку Джозефа; Мэй, приехавшая по такому случаю в гости с мужем и младенцем, старалась изо всех сил, но довольно-таки безуспешно, позабыть ссору, которая только что произошла у нее с мачехой, как она всегда называла жену отца. Джон надел свой парадный костюм: ему очень хотелось в глазах будущей невестки выглядеть молодцом.
Джозеф хотел заехать за Бетти на своем тандеме, но она настояла идти пешком.
Бетти вступила на тропу, увидела дом, взгляды, устремленные на нее из всех окон, и отказалась идти дальше. Не то чтобы она не хотела идти. Джозеф стал ее уговаривать, но она сказала: «Не могу». — «Хорошо, — сказал полушутя Джозеф, — согласен, иди за мной следом. Буду очень рад, если, конечно, ты вообще собираешься идти к нам». С этими словами он двинулся один; до дома оставалось шагов десять, Джозеф обернулся: она стояла все там же, как приросла к месту.
Больно задетый — он видел и чувствовал взгляды в окнах, — Джозеф пошел обратно и прочитал ей лекцию об ответственности. «Они подумают, что моя избранница — полоумная, — сказал он. — Господи, Бетти, если ты сейчас так испугалась, как же мы вообще с тобой поженимся?» — «Я лучше совсем не выйду замуж, если это так ужасно». День был холодный. На Бетти было только летнее пальтишко, купленное в прошлом году. Ее лицо стало синеть от холода. «Тебя ждет моя мать», — сказал Джозеф. «Не сердись, Джозеф, — чуть не плакала Бетти, — но я просто не могу сойти с места». — «Тогда я буду тебя толкать». Джозеф зашел к ней за спину и толкнул. Она, спотыкаясь, сделала несколько шагов и опять остановилась. Он еще раз подтолкнул ее, она опять остановилась. «У нас дурацкий вид, пойми ты», — сказал он. «Я пойду сама, — сказала Бетти, — только не держи меня за руку. Ну, пожалуйста, Джозеф, не держи. Как будто мы давным-давно муж и жена. Мне это не нравится. Я совсем не так себе это представляю. (Его рука обвилась вокруг ее талии.) Пожалуйста, иди совсем нормально, и я тоже пойду без твоего толкания».
«Может, будем маршировать?» — сказал он. «Не говори глупости», — ответила она, едва шевеля губами. «Ты думаешь, детка, они успеют открыть стрельбу, до того как мы улизнем?» — сквозь зубы процедил Джозеф, подражая гангстеру из американского боевика. Бетти но выдержала и прыснула: «Не смеши меня, пожалуйста». — «Я буду свистеть, детка. Пустим их по ложному следу». Джозеф засвистал «Дикси» и зашагал в такт. «Если бы у меня была сумка, я бы тебя ударила». — «Купим сумку ко дню твоего рождения». — «Какой ты ужасный, Джозеф Таллентайр». — «Какая ты прелестная, Бетти Николсон». Они уже были в двух шагах от дома. Бетти шла как аршин проглотила. «Поцелуемся», — сказал Джозеф. «Джозеф, прошу тебя!» — «Скорее, пусть все видят, как вы к нам относитесь». — «Я покажу тебе, как я к тебе отношусь, когда мы будем одни, а не у всех на глазах». — «Я не могу ждать, — возразил он. — Давай свернем направо и спустимся к озеру». — «Я ничего выгляжу?» — «Потрясающе». — «Нет, правда?» — «Правда? — Джозеф немного помолчал, они вошли уже в ворота и были почти на пороге. — Правда, — ответил он медленно. — Только на носу немножко сажи. Мама! — Он распахнул дверь. — Вот и мы».