щали больную; да и она сама, когда выпадало свободных полдня, быстро уставала и спешила домой: даже небольшая сумка продуктов стала для нее непосильной ношей.
Джозеф заварил чай и налил ей чашку — приятная и редкая заботливость; а она настояла, чтобы он пошел на стадион. Его не пришлось долго уговаривать: в этом году команда в Терстоне была хорошая, и он любил по субботам пойти «поболеть». Сам он уже не играл.
Было около половины четвертого, и город весь как вымер. Он миновал магазинчик, хозяин которого купил у них тандем (велосипед все еще стоял непроданный, хотя хозяин сбавил цену до трех фунтов); пивную, у которой по утрам останавливался автобус и забирал рабочих, едущих на аэродром; церковь — взглянул на ее куранты, на быстро сгущавшиеся тучи. Стал накрапывать дождь. Он плотнее запахнул макинтош, с трудом застегнул пуговицы, зябко поежился и вошел на стадион. А дома Бетти склонилась над малышом и старалась не думать о будущем.
8
Джозеф взбежал на вышку. Было очень приятно ступать босыми ногами по влажной пружинящей резине, выстилавшей ступеньки вышки. Наверху двое затеяли шутливую борьбу, стараясь столкнуть один другого. Джозеф встал позади, ухватился руками за заднюю перекладину и, взметнув ноги, столкнул вниз обоих. Оглашая бассейн предсмертными воплями, оба бултыхнулись в воду. Хохот, аплодисменты сотрясли гулкий, влажный воздух. Джозеф шагнул вперед, сцепил над головой ладони и, как боксер, занявший первое место, стал раскланиваться в разные стороны. Но в тот же миг сам полетел вниз и плюхнулся животом о зеленую рябоватую воду.
Новобранцы проходили в Блэкпуле строевую подготовку. Он записался в авиацию и был отправлен под Эдинбург, где держали письменный экзамен. Пятьсот человек отсеялось, двести осталось, по сумме баллов он шел седьмым. Сказать, что он был доволен, значит только описать внешнюю реакцию, которую он себе позволил. Среди тех, кто хотел пойти в авиацию, были прямо со школьной скамьи, из институтов и университетов, из частных контор, с гражданской службы, из мира бизнеса — и на экзаменах он опередил почти всех. Все в его жизни теперь изменится, думал он, топтание на месте окончено, он встанет на ноги, путь в жизни найден.
И хотя внешне по примеру других он относился к воинской службе презрительно: черт возьми это, черт возьми то — чертям от него минуты покоя не было; а после дежурства спешил со всеми к лагерному ларьку: талон на прилавок, бутылка в руки; хотя скептически откосился почти ко всем офицерам и их распоряжениям, а по вечерам шел вместе с другими на пляж, нарочно сутулясь — в пику муштровке: плечи у хорошего солдата должны быть всегда развернуты; несмотря да все это, военная служба нравилась ему чрезвычайно. Он беспокоился о Бетти и детях, но беспокойство уравновешивалось сознанием, что в армии он делает для семьи больше, чем если бы остался с ними. Да и вообще — война идет.
В военное время вы дружески приветствуете на улице каждого; в военное время у вас есть карманные деньги (у кого сколько), и можно весело провести вечер с однополчанами; все готовы не на жизнь, а на смерть стоять друг за дружку, и попадаются такие, кто ищет только случая проявить геройство; в военное время ты знаешь свое место в жизни, дни колебаний и неприкаянности позади, у тебя есть благородная цель, есть дом и друзья, дело, которое будоражит в тебе неосознанное стремление к романтическому; в военное время ты чувствуешь себя активным поборником справедливости.
Для Джозефа было ясно: Германия — враг. Такого врага у него прежде никогда не было. Даже Стоддарт не шел ни в какое сравнение. И все стало на свои места. Он участвует в общем деле. Пусть здесь пока учения, по теперь он ясно видит свой долг: защищать цели, за которые сражается сейчас Англия. Втайне, стесняясь самого себя, он признавал: цели эти столь высоки, что раньше он ни о чем подобном и помыслить не мог. С полей сражений приходили вести о победах Германии; они оглушали его, как ударная волна, но вера в принципы, которые он защищал, становилась только сильнее, и он желал одного: скорее кончить учение и мчаться туда, где решалось все.
Он будет штурманом. Конечно, пилотом заманчивее, но так высоко он не метил. Это не для него, а вот штурманом или стрелком… Только бы на борт самолета, а кем — не так уж и важно.
Парни на пляже все голые, их белые тела по-мальчишески худы, узки, каждый спешит получше провести оставшиеся свободные пятнадцать минут. Одни ныряют с вышки, другие, подобно Джозефу, просто дурачатся; кто-то принес мяч, и там, где мелко, началась игра в ватерполо; всем было немного неловко: хоть нагишом и вольготнее, а все как-то стыдно.
В одной стороне плавали, кто сколько пронырнет, Джозеф смотрел, как неслышно скользят под водой тела: коротко подстриженные волосы отгибает назад, ноги движутся плавно, замедленно, отчего белые тела кажутся необычно красивыми в зеленоватой воде. Он встал в очередь с теми, кто хотел так поплавать. Там и здесь, как поплавки, выскакивали из набежавшей волны круглые головы.
Джозеф набрал в легкие побольше воздуха и тоже нырнул. Ему показалось, что пальцы его проходят сквозь упругие перья. От химикатов, дезинфицирующих воду, защипало глаза, он зажмурился. Удивительное чувство охватило его: центр тяжести переместился, ноги почти не ощущали сопротивления воды, руки точно кто массажировал, голова налилась свинцом, он открыл глаза, в ушах зазвенело. Воздух рвался из легких наружу, он чувствовал, как распирает рот. В глубине бассейна он увидел стенку. Напрягшись, рванулся вперед, чтобы коснуться ее белой поверхности.
Острая боль пронзила уши. Он вынырнул наверх и не смог сдержать крика боли. Поднес руку к правому уху, оттуда что-то текло.
Всю остальную войну Джозеф провел нестроевым.
Бетти опустила письмо в ящик как раз вовремя, почтальон вынет его без четверти шесть. Она писала каждый день.
На улице было уже темно. Дуглас шел рядом с ней. Гарри сидел в коляске, ему скоро будет годик. Троица являла собой выразительную компактную группу. Гарри был сыном одного из ее названых братьев, солдата регулярной армии, погибшего в первые дни войны. Жена его умерла от воспаления легких вскоре после рождения сына, и Бетти, помня свое сиротство, взяла младенца себе, усыновила его и полюбила как родного.
Она собирала деньги для организации, отправлявшей посылки военнопленным в Германию. Раз в неделю жители ее округа давали ей понемногу: шиллинг, полшиллинга. Она заносила приход в две книги: свою и организации; жертвователи расписывались сразу в двух местах. В конце недели Бетти шла на почту, переводила деньги в Ливерпуль. Свой обход она совершала по вторникам и четвергам. По средам после обеда посещала иногда собрания лейбористской партии, а по пятницам собирала и отправляла посылку Джозефу.
Куда бы она ни шла, даже на работу, она всюду брала с собой детей. Она убирала квартиры богатых: два утра у одного хозяина, два у другого и два полных дня у миссис Роджерс, которая жила в трех милях от города. Два других дома тоже были за городом, и она ездила туда на велосипеде: Гарри в маленькой корзинке спереди, Дуглас сзади на багажнике. Она очень любила так ездить. Дуглас болтал без умолку обо всем, что попадалось на глаза, и она чувствовала себя такой защищенной их присутствием и свободной, как птица. И сейчас она шла гордая, уверенная, спокойная. Мальчики были аккуратно одеты. Лица умыты, носы сухие, волосы причесаны, чулки подтянуты. Как ни хочет Дуглас перепачкать себя, он останется чист до конца обхода, пока не будут собраны все деньги.
Она обходила темный городок, как тайный вестник, напоминающий людям, что война все идет и что помощь нужна. По всей стране в этот час шли и ехали такие посланцы, заглядывая в каждую деревеньку, в каждый фермерский дом, не обходя стороной даже трущобы; они будили в людях добрые чувства, собирали по крохам дань войне. Ночью у себя дома, на заводах, в полях люди работали на войну; каждый день плоды их труда поглощались в сражениях, и требовался все новый и новый труд.
Миссис Аскью, миссис Грэм, миссис Шарп, миссис Хезерингтон, сестры Снейс, миссис Исмей, миссис Бити, мисс Уилсон — все позади, напоследок осталась миссис Блай. Бетти не должна себя растравлять, подходя к ее дому, она снова и снова перечисляла все хорошее в миссис Блай: она очень славная женщина, с открытой душой, очень милая, да, да, да, очень. Всякий раз, переступая порог ее дома, Бетти испытывала отвращение.
Дома у миссис Блай были ужасный беспорядок и грязь, а никакого оправдания этому не было. В Терстоне жили старики, у которых не было ни сил, ни средств следить за собой и наводить в доме порядок, по миссис Блай было не больше сорока пяти, муж ее прилично зарабатывал, а дом у нее зарос в грязи: немытая посуда с остатками еды на столе, заляпанный пол, смрад в комнатах. К тому же миссис Блай заядлая сплетница. Может, это не такой уж большой грех, она и сама любила поговорить с людьми; в этой работе, которая не раз ставила ее в затруднительное положение, было именно то хорошо, что она как бы заново открывала город, завязывала дружбу, узнавала все его мелкие черточки; по миссис Блай и заводила-то разговор только затем, чтобы выудить с помощью некоего фокуса скандальную новость. Бетти в ее присутствии боялась рот раскрыть, зная, что миссис Блай любое ее слово вывернет так, что не обрадуешься.
Но хуже всего было то, что миссис Блай не отличалась честностью.
Бетти вдохнула побольше холодного воздуха и постучала.
— Входите, входите, — раздался голос миссис Блай. — Вам и стучать не надо.
Но Бетти всегда стучала. Пропустив сначала мальчишек, вошла сама.
Миссис Блай стояла у плиты, держа в одной руке коробочку из-под чая, в другой ложку, с которой на коврик капала патока.
— Стряпаю коржики, — сказала миссис Блай. — Не хотите ли отведать?
— Нет, спасибо, — поспешила отказаться Бетти.
— Тогда я угощу Дугласа. Ты ведь хочешь коржика, а, Дуглас?
Дуглас шагнул вперед. Горел газовый рожок, но в кухне было темно. Мама — Дуглас чувствовал это — не хочет, чтобы он взял коржик, а миссис Блай протягивает такое соблазнительное лакомство, только пальцы уж очень грязные.