— Спасибо, — сказал он и откусил кусочек. Лицо у него тут же сморщилось: горячая патока обожгла язык. Миссис Блай, увидев гримасу боли, запричитала:
— Ах, Дуглас, надо быть осторожнее. Коржик такой горячий!
«Интересно, откуда миссис Блай берет патоку?» — подумала Бетти.
Дуглас подождал немножко, покуда кусочек остынет у нежной кожицы за щекой, обжигаясь, кое-как проглотил, на глазах навернулись слезы.
— Никак не могу найти кошелек, дорогая, — сказала миссис Блай.
Кошелек лежал на буфете у всех на виду, но Бетти не хотела на него указывать.
— Вон он, — сказал Дуглас.
Миссис Блай чуть улыбнулась и, проходя мимо мальчика, погладила его по голове, но так, точно хотела открутить ее.
— Очень он у вас шустрый, — сказала она. — Смотрите за ним хорошенько.
— А я и смотрю, — ответила Бетти, но, рассердившись на себя за грубость, прибавила: — У миссис Бити опять разболелась спина.
Бетти думала этими словами вернуть дружеский тон, но тут же спохватилась: надо было этого не говорить. Миссис Блай повернулась к ней и, не раскрывая кошелька, коршуном накинулась на добычу.
— А она не сказала вам отчего?
— Наверное, из-за дождя, — пролепетала Бетти.
— Ну да, из-за дождя! — возразила миссис Блай. — Это она вам так сказала. А вы Тэда видели?
— Видела.
Тэд был жильцом миссис Бити.
— Так вы видели Тэда, а она сказала вам, что у нее опять разболелась спина, и вы поверили, что из-за дождя. Удивительно, до чего есть бесстыжие люди. Пусть она кому другому голову морочит. Вы обо всех слишком хорошо думаете, миссис Таллентайр. Вы ведь, конечно, себе такого не позволите. Я сразу смекнула, что вы имели в виду, говоря про ее спину.
— Но, миссис Блай, — взмолилась Бетти, — я совсем ничего не имела в виду.
— Конечно, конечно, дорогая. Но у вас был такой тон, что мне сразу все стало ясно. Вы никогда ни про кого не скажете ничего худого. Но, боже мой, ваш тон! Я сразу поняла, что эта женщина вас очень огорчила. Поняла именно по вашему тону.
— Да по какому тону?
— Ах, миссис Таллентайр, — миссис Блай покачала головой, — давайте больше не будем об этом говорить.
Бетти промолчала.
Не долго думая, миссис Блай перекинулась на миссис Хоуп и по проторенной дорожке на всех остальных. Одно она увидела в замочную щель, другое — страшную тайну — вытянула хитроумными вопросами. В конце концов Бетти почувствовала себя как голландский мальчишка из детской песенки, который пальцем пытался заткнуть течь в плотине. Миссис Блай строчила как из пулемета, оглушенной Бетти даже стало казаться, что, может, миссис Блай не так уж плоха, а просто тараторка, как и все женщины.
— Мне надо идти детей спать укладывать, — показав на мальчишек, Бетти на полуслове прервала хозяйку: она и секунды больше не могла здесь оставаться. Миссис Блай это заметила:
— Торопитесь? А я думала, выпьете со мной чашку чая.
— Нет, спасибо, — Бетти вынула из сумки свою тетрадь. — Распишитесь вот здесь, и мы уходим.
— Ах, я ведь вам еще не дала денег, — фраза прозвучала, как издевательство.
Бетти улыбнулась и, послюнявив химический карандаш, протянула его миссис Блай.
— Но ведь это отрава, — возмутилась миссис Блай. — Стержни у химических карандашей — сущая отрава.
— Правда?
— А разве вас не предупреждали?
— Нет.
— Какое безобразие!
— Никто не предупреждал, — Бетти опять почувствовала себя предательницей.
— Так, значит, я должна дать вам шиллинг? — сказала миссис Блай.
— Да, пожалуйста, — как можно приветливей ответила Бетти.
— Сейчас посмотрю, найдется ли у меня.
Она высыпала монеты на стол и стада их пересчитывать.
— Знаете что, — заговорщически прошептала она: — Я могу вам отдать яичками.
— Что? — не поняла Бетти.
— Вот они.
Миссис Блай резко повернулась — это было ее первое энергичное движение, — нагнулась и выпрямилась с большой картонной коробкой в руках, в которой лежала дюжина яиц.
— Какое счастье — столько яичек!
— Счастье? — рассмеялась миссис Блай. — В этом мире, милочка, счастья одного мало. Четыре хватит?
— Как это хватит?
— Вместо шиллинга.
Это была явно неплохая сделка. Бетти сама доложит недостающий шиллинг. Яички совсем свежие. По два каждому мальчику.
— Конечно, четыре достаточно. Но я собираю деньги, — сказала Бетти; слова выдавливались словно сквозь комок шерсти.
— Вы сами внесете шиллинг, а взамен получите яички. Их сейчас не достанешь, уверяю вас.
— Знаю.
— Возьмите пять.
Но ведь у нее была тетрадка, куда надо вписать один шиллинг и получить подпись миссис Блай. Иначе хоть не обман, но нечестность. И, найдя верное слово, Бетти успокоилась, даже мысли как-то стали яснее.
— Простите меня, миссис Блай, — уже твердо сказала она, — но моя работа собирать шиллинги.
— Прекрасно, милочка. Возьмите у меня шиллинг, а потом купите на него четыре яичка.
Все, казалось, было бы правильно. Шиллинг будет возмещен, отослан.
— Я обойдусь без яичек. Спасибо, миссис Блай.
— Обойдетесь? Оставите этих двух милых крошек без свеженьких яичек? — И обращаясь к Дугласу: — Ты ведь любишь яички?
— Да, миссис Блай.
— Бери, пожалуйста. Я сейчас тебе заверну.
Она взяла газету и стала заворачивать.
Бетти не знала, что и делать.
— Мне скоро привезут яички, — сказала она по наитию. Это была не ложь: рано или поздно кто-нибудь действительно привезет. Значит, она говорит правду.
— Ах вот что! — воскликнула миссис Блай. — Интересно, кто ясе это?
Опа перестала заворачивать яички в газету с танком на картинке.
— Один человек, — слабым голосом проговорила Бетти.
— Ах, милочка! Ни слова больше! Я так и чувствовала, что в вас что-то есть. Тихие воды глубоки, миссис Таллентайр. Вот вам ваш шиллинг. Пишите в книгу. Какой у вас мелкий почерк. Но такой разборчивый. Славная вы женщина!
Дома Бетти вымыла детишек, уложила спать и поцеловала каждого:
— Это от мамы, это от папы.
— А папа уже едет домой?
— Конечно.
— А когда он приедет?
— Когда война кончится.
Когда она чувствовала себя особенно одиноко, то брала в свою двухспальную постель мальчишек. Свернувшись калачиком один с одного бока, другой с другого, они спали, грея ее своими теплыми тельцами.
Сбросив ноги на холодный пол, Джозеф сел на своей узкой жесткой койке и прислушался. Снаружи донесся свист и вой. Он нащупал в темноте носки и натянул их на ноги. Завернувшись в одеяло словно в халат, двинулся неслышными шагами по длинной комнате к выходу. Иногда он будил своего приятеля Нормана, но сегодня хотелось побыть одному. Это эгоизм, понимал он, но так, в одиночку, мечтается лучше.
Поднялся по черной лестнице на чердак. В руке фонарик. Дом, где их расквартировали, был огромен, как особняк Сьюэлов. Сержант поселил их на верхнем этаже. У Джозефа было уже две нашивки, и он крепко поспорил с сержантом. Ведь если упадет бомба, то в первую очередь пострадает последний этаж. Но сержант был непреклонен. Может, он думал, что вскорости сюда прибудут другие подразделения, и хотел таким наглядным путем закрепить за собой главенствующее положение. Как бы там ни было, но расквартировались они на верхнем этаже. Джозеф распахнул чердачное окно и вылез на крышу. Было холодно, и он плотнее закутался в одеяло. Осторожно ступая, подошел к огороженному балюстрадой краю, сел, устремил взгляд на Лондон. Вынул сигарету, закурил.
Налет начался.
Он видел, как лучи прожекторов обшаривают небо: мерцающие ножницы ищут вражеские самолеты. Кругом пожары, красные отблески — дыхание огромной топки в ночи. Темное небо стремительно прошивали смертоносные тире зенитных орудий; пронзительный беззвучный вопль протеста. Звуки долетали до него приглушенные, как в плавательном бассейне. Иногда самолет летел обратно, в его сторону, и он, пригнувшись, съеживался. Немцы могли сбросить оставшиеся бомбы куда попало.
Он видел, как милях в двух-трех от него упало несколько бомб. Немой кадр с птичьего полета.
Ни воплей, ни мечущихся в смертельном ужасе людей. Чтобы все это услышать и увидеть, он зажмуривался и вспоминал снимки из газет. Тогда он видел горящий Лондон, портальные краны и корабли в доках, как мрачные призраки, как макеты в пляшущих отсветах огня. Видел Темзу в красных и бело-желтых пятнах; коробки домов рассыпались, как будто камни внезапно обратились в прах, люди бежали в бомбоубежище; санитарные машины — якорь спасения — ползали по меняющим облик улицам; и вот рассвет, и вместо города — серые тлеющие развалины. Он сидел, вдавив тело в камень, оглушенный одним словом: цел. Звезд почти не было видно.
Вражеские самолеты нельзя было разглядеть в небе. Подобно чуме, посещавшей Лондон в прошлые времена, они косили людей с жестокой неумолимостью. Уцелеть можно было только волей счастливого случая, который вслепую шастал из улицы в улицу.
Зрелище было страшное, сравнимое только с концом света или далеким видением ада. И все-таки — он не признался бы в этом ни одной живой душе — было во всем этом что-то неотразимое, притягательное. Это была фантастическая греза, и он был ее участником.
Он уже выкурил целую пачку, сидя здесь, на крыше. Холод пробирал до костей, но он не двигался, точно пристыл к парапету, похожий на грубые изваяния викторианских химер, венчавших водосточные трубы прямо под ним.
Он вернулся в постель, когда стало брезжить.
Проснулся внезапно от близкого разрыва бомбы. Все стекла в окнах трех нижних этажей вылетели, двери сорвало с петель, мебель разбило о стены.
На верхнем, четвертом этаже все осталось целехонько. Даже ни одно стекло не треснуло. Молодец сержант, знал, что делал.
Дуглас был Монтгомери, Джеки Пейлор — Роммель. Гарри (ему уже три года) и Лайонел Темпл — восьмая английская армия. Две сестренки Джеки Пейлора — немцы. Уильям Исмей — солдат.
Сражение шло между улицами Стейшн-р