Иногда он зажмуривал глаза или отворачивался: слишком было много всего: слишком многих людей он знал, чуял их запах, проходя мимо; слишком много было улиц, переулков, стен, дверей, у которых он когда-то играл или совершал что-нибудь такое дерзкое, непростительное, чего не забудет, пока жив. Он был заряжен прошлым, захлестнут настоящим, настроения его менялись в темпе морзянки; видеть карнавальное шествие становилось выше сил, он нырял в переулок и совсем один в пустоте слушал с расстояния веселый шум карнавала.
Гарри оделся боксером. Он хотел быть Джо Луисом. Но Бетти сказала, что белого изображать легче. Джозеф предложил Брюса Вудкока, Гарри не послушался, начал мазать ноги сажей. Но наползающая на ноги чернота так его устрашила, что он вмиг передумал и решил стать Вудкоком. Трусы, боксерские ботинки, халат Дугласа, перчатки, которые Джозеф прислал из Бельгии, и в довершение всего под глазом синяк. Костюм не отличался оригинальностью. Но Гарри был в полном восторге и не сомневался, что получит приз. Но на карнавале он встретил еще пятерых боксеров и добродушно согласился, что, пожалуй, приза за оригинальность ему не видать. Гарри немного озяб, халат у него нараспашку, пусть все видят, какие у него замечательные трусики. Жаль только, что из-за девчонок приходится часто стоять, и оркестр где-то далеко впереди, того и гляди с такта собьешься. Но в общем Гарри был на верху блаженства.
В «Льве и ягненке» Джозеф не спускал глаз с Джорджа. Хотя и привык к этому, но все равно злился. Вытаскивая из мишени стрелы, и то не забывал взглянуть на приятеля. Джордж сидел в дальнем углу в сильном подпитии и с кем-то ожесточенно спорил. Избавиться от Джорджа не было никакой возможности. Джордж буквально впился в него. Иногда Джозеф терял терпение, с его языка срывалась грубость, Джордж понуро отходил, но его тут же как магнитом притягивали раскаяние и жалость, которые Джозеф, устыдившись, начинал испытывать. С тех пор как Джордж женился на Элен, Джозеф считал себя ответственным за его судьбу. Элен помыкала Джорджем, вовсю пила и, по всей вероятности, изменяла, как ни старалась Бетти обелить туманными причинами ее поведение; Элен не заботилась о сыне Лестере, дочка вечно ее раздражала. Джордж притворялся, что ничего не видит, — единственно возможный способ защиты. Все потому, что он очень любил Элен. Это одно примиряло с ним Джозефа.
Услыхав приближающиеся звуки оркестра, Джозеф, подобно Дугласу, почувствовал, как ритм подхватил его. Допив кружку пива, он поспешил на улицу, Джордж тоже потянулся следом.
Первым прошел Кэтлин, сопровождаемый веселым улюлюканьем, на которое он отвечал еще более энергичным треньканьем гитары. Оркестр остановился, оркестранты повалились друг на дружку, как постройка из карт. Распорядитель кинулся вперед и придержал Кэтлина, дернул его за рукав.
Девочки взмахнули в воздухе платочками, колокольцы нежно зазвенели, дирижер кивнул Бетти, та повернулась и едва заметным жестом велела девочкам приготовиться. Джозеф был совсем рядом, но не лез ей на глаза, зная, что это смутит Бетти, выбьет из колеи, несмотря на то, что она так спокойно и уверенно держится. Музыка заиграла, девочки шагнули вперед, поклонились, чуть не коснувшись земли платочками. Джозеф поискал глазами мальчишек.
Первым увидел Дугласа: он стоял на другой стороне улицы, стиснутый двумя рыночными кошелками, его голова, казалось, торчит из одной, как будто это живую брюкву несут с другими овощами домой. Дуглас во все глаза глядел на девочек, не замечая вокруг ничего. Волосы взъерошены, галстучек съехал набок, щеки пылают. Заметив отца, он с независимым видом кивнул: отец становился ненужен. У Джозефа защемило сердце, хотя он понимал, что отчуждение Дугласа естественно в таком возрасте: отец часто раздражает, особенно если вдруг появляется на глазах у публики да еще мешает такому упоительному занятию — созерцанию танцующих девочек: это уж просто невозможно вынести. Боль тут же прошла, мгновенная, как легкая судорога, но чувство одиночества усилилось, разбереженное пивом: его жена — там со всеми, сын — недосягаем. Он пробежал взглядом по рядам процессии и скоро нашел Гарри: тот стоял смирно, задрав голову к небу, точно молился; пошли, господи, самолет, чтобы хоть немного развлечься, пока идут эти танцульки. Джозеф улыбнулся, и от сердца отлегло.
Танец окончился, и шествие снова потекло, обогнуло фонтан и, свернув в Вест-стрит, спустилось вниз к парку. Джозеф все стоял и смотрел; Гарри, заметив его, махнул боксерской перчаткой, и последние капли горечи как рукой сняло.
Самое большое впечатление на него произвели ряженые, замыкающие шествие. Когда Лоуморская дорога была пройдена, к процессии прилепился хвостик: стайка мальчишек от восьми до четырнадцати лет, все бедно одетые. Этих мальчишек — их было около двадцати — возглавлял его племянник Лестер, сын Элен. Он нес палку, на которой была прибита большая картонка с намалеванной углем надписью: «Побирушки». Одни в старых фетровых шляпах, у других шеи обмотаны драными шарфами, даже на самых маленьких длинные штаны и ботинки.
Джозеф не мог понять, чем эти мальчишки так привлекли его. Во-первых, наверное, нахальством, во время остановок они разбегались и, протягивая свои шляпы, беззастенчиво требовали подаяния. И еще тем, что после всего этого сусального блеска и благопристойной, уважающей себя выдумки эти гордые замухрышки — а ну поглядим, кто кого, — были чем-то вроде естественного и необходимого противовеса. Все они были плоть от плоти участников карнавала, их вымогательство не отталкивало, пенни и полпенни так и сыпались в шляпы. Это были дети не побирушек, а бедняков, какими очень просто мог стать здесь каждый.
Джозефу было приятно видеть Лестера во главе этих оборванцев. Он полюбил мальчишку с первой минуты, как увидел его, носил ему гостинцы, старался хоть чем-нибудь побаловать, брал с собой на охоту, на футбол. Лестер чувствовал это и старался в глазах дяди всегда выглядеть этаким Робин Гудом. Если Дуглас попадал в беду, он очертя голову кидался ему на помощь; если Дуглас мрачнел и замыкался в себе, умел как никто растормошить его. Лестер не сдал экзамена в среднюю школу и мечтал о том дне, когда совсем расстанется со школьной скамьей. Какие у него были грандиозные планы! Джозеф бросил ему шестипенсовик, Лестер поймал, улыбнулся, махнул своим огольцам, и из двадцати непокорных глоток вырвались залихватские звуки ковбойской песни.
Шествие удалилось, Джозеф вернулся в кабачок. В парк он пойдет позднее. Или совсем не пойдет: по радио сегодня репортаж о скачках, и он хочет послушать.
Дуглас, как завороженный, не отрывал глаз от девочки с пшеничными косами. Он никогда раньше не видел ее. Он будет следовать за ней незаметно, как частный сыщик, пробравшись сквозь толпу, окажется сразу за ней на ступеньках горки, коснется ее, она улыбнется ему, потом американские качели, любовь и, наконец, свадьба. Отец позвал ее, и она убежала — он даже не узнал, как ее зовут.
Гарри увидел знакомое лицо актера; их труппа приезжала в Терстон прошлой осенью, останавливалась в приходской гостинице. Унылый, с брюшком, близорукий; Гарри подумал: ему, наверное, одному скучно, надо поговорить с ним, развеселить. Пробрался к нему поближе, завел разговор, рассказал, что сам знал, про ряженых, поинтересовался, как он так здорово меняет на сцене наружность, и наконец, умирая от страха, что актер скажет «нет», спросил, приедут ли актеры в этом году. Приедут. Гарри от восторга онемел и позволил купить себе мороженое.
Бетти собрала вокруг себя девочек, чьи мамы остались дома, новела смотреть фургоны, показывала костюмы, уговаривала участвовать в играх и состязаниях и все время искала глазами Джозефа, но его не было.
Лестер не участвовал в состязаниях, а когда те кончились, занялся охотой за пустыми лимонадными бутылками, которые он относил за ларек, где торговали водой, и получал за каждую два пенни. Глаза у него были острые, пальцы ловкие, и не одна мамаша, поставив бутылку на землю и на секунду зазевавшись, никогда больше своей бутылки не видала.
Девочки протанцевали на лужайке последний раз, их напоили чаем. Обязанности Бетти на этом кончились. С ней еще оставалось пять маленьких девочек, но она знала их старших сестер и братьев и могла в любую минуту освободиться. Как раз в это время на горизонте появились мужья: не те, кто принимал участие в карнавале ряжеными или распорядителями, и не те, что и под страхом смерти не явятся с женой на публике, а те простодушные представители сильного пола, кто выпил днем кружку-другую, посмотрел матч или поработал у себя на участке и теперь вышел развеяться. Но Джозефа среди них не было.
Он сидел в задней комнате кабачка и слушал про два последние заезда. Выпил он больше нормы: такой редкий случай — пьет с компанией, привычной пить в неурочное время. Выйдя на воздух, Джозеф почувствовал головокружение даже от неяркого осеннего солнца, дошел до поля матушки Пауэл, посмотрел, что делается в парке, и его вдруг так разморило, что он махнул рукой на все и отправился домой немного соснуть. К тому же это был единственный способ избавиться от Джорджа.
Отчаявшись увидеть Джозефа, Бетти затосковала. Дугласа сейчас не найти, да он и пяти минут не останется с матерью: возбужденный до изнеможения, захваченный понемногу затихающим карнавалом, он до такой степени отъединился сейчас от всех, что секунды не мог подождать, пока Бетти искала в сумке обещанные на мороженое три пенса. Гарри тоже не видно, но Бетти не беспокоилась: его знали все, да к тому же, оба ее мальчишки, как пошли в школу, могли найти дорогу домой с любой окраины города.
Она не одна была на карнавале без мужа. Но все равно Джозеф поступил подло: должен быть здесь, со всеми, хотя бы ради детей. Он вообще никогда не гулял с ними, разве только они проводят его до букмекера или на футбол.
Она так ждала его все военные годы, так мечтала о будущем. Те тревожные годы были совсем нелегки. Конечно, заботы о детях отвлекали ее от дум, но она слушала радио и думала о себе, о Джозефе: где он, какая опасность ему грозит, и боялась самого худшего. Она вспоминала кухню военного времени: шторы плотно задернуты, снаружи не слышно ни звука: война, тяжелое мокрое белье на веревке никак не сохнет, плохо горит газ, коричневая краска на буфете полопалась. М