о жизнь смыслом, как сельский труд жизнь отца.
Когда пришло письмо, сообщавшее, что выбор пал на него, Бетти мгновенно поняла, какие надежды это в нем пробудило. Ей самой не хотелось сниматься с насиженного места, и по причинам, которые были известны Джозефу, и по тем, о которых он не догадывался. Но она нашла в себе силы подавить опасения и не стала ему перечить.
Покончив с денежными хлопотами — надо было занять сорок фунтов для закупки первой партии пива, — Джозеф поехал в Уоркинтон поучиться, как хранят пиво; и все это в спешке: хозяева пусть меняются, одна семья выезжает, другая въезжает, устройство на новом месте, куда стул поставить, куда стол — все это никого не касалось: кабачок не должен простаивать ни одного дня. Бетти работала не покладая рук. Если бы кто-нибудь сказал ей, что она приносит себя в жертву, она бы вспыхнула, стала отрицать, по это было так, и от этого она была на грани отчаяния.
Дело было не только в том, что рушился налаженный образ жизни. Она любила свой уютный, чистый домишко, в котором ничего за годы не прибавилось, но стулья одеты в новые чехлы с яркими набивными цветами; настольная лампа на медной подставке, два рисунка — копии с барельефов, которые Дуглас перевел вощанкой, а Гарри вставил в рамку; пестренькие обои; новый коврик перед камином; утром она шла убирать квартиры и любила возвращаться домой в обед, когда никого еще не было, и на досуге, без помех все приготовить к приходу троих мужчин. Все трое должны получить равную долю ее забот и домашнего уюта.
Был еще Дуглас; она понимала, какую важную роль может сыграть для него эта перемена жизни: уроки для Дугласа были жизненной битвой, он неукоснительно выполнял весь строгий школьный распорядок, не пропускал занятий, по вечерам долго засиживался над учебниками; под его внешней бравадой и удальством Бетти чувствовала ранимость; знала, что его терзают угрызения совести: имеет ли он право учиться, когда мать ходит убирать чужие квартиры; знала, что он не видит моста между каждодневной жизнью и миром книг, что его веру в себя подрывают сомнения, сможет ли он приобщиться к этому миру. Эта перемена может вовсе выбить его из колеи. Его отношение к урокам поражало ее: с какой страстностью вбирал он в себя новое, стараясь во что бы то ни стало увязать его с тем, что уже известно; а зачастую и беспокоило, когда лицо его выражало натиск, наскок, становилось упрямым, даже почти угрюмым, как будто он вдруг прозревал и видел, что он в плену, что участь его решена.
Но и Дуглас еще не все. Со страхом представляла она себя подносящей спиртное почти незнакомым людям, видела, как они пьянеют, чувствовала неприкрытую зависть окружающих, замечала поджатые губы, слышала оскорбления. Терстон, скажет Дуглас, — это комбинация религиозного рвения и респектабельности. Но ради Джозефа она готова на все, не так-то уж, в конце концов, это и много. Ну не будет ходить по воскресеньям в церковь, так она и сейчас почти никогда не ходит (утром после субботнего вечера будет, конечно, большая уборка, а потом опять посетители); гостей не пригласит, этой свободы — пойти куда и когда хочешь — никогда больше у нее не будет.
Но была еще одна, самая главная причина ее угнетенности. Она была связана с одной туманной идеей, над которой Бетти не так-то уж часто и задумывалась. Эта идея питалась ее собственным опытом, случайными брошюрами, разговорами с Гарри (первые шаги его юности ознаменовались страстными спорами о политике), а еще больше с Элен. Та хорошо запомнила речи отца, и теперь, когда жар ее сердца поутих, она видела больше смысла в теориях, которые отец горячо развивал перед ней, десятилетней девочкой. В ее взглядах не было цельности, стройности; так, обрывки: рабочий класс, борьба за власть, революция, угнетение, пролетариат, народные массы — слова, которые Бетти понимала только наполовину: они проясняли не ум, а чувства, но благодаря им она стала размышлять о предметах и вещах, которые прежде принимала как нечто само собой разумеющееся. Элен говорил с Бетти более откровенно, чем с другими, и никогда раньше на собраниях лейбористской партии Бетти не слыхала таких ясных, доходчивых и горячих речей. То, что говорилось на собраниях, волновало ее, но не убеждало. Не убеждали ее и рассуждения Элен, но она начинала смутно понимать, что требуется нечто большее, чем реформизм, что реформы сами по себе, пусть с добрыми намерениями, убивают главную цель.
И пока они не богаче других, пока нечего отложить про черный день, пока она каждый день скребет и моет чужие полы, чтобы мальчишки могли учиться, она на этой стороне, со своими. Стать хозяйкой кабачка — значит переметнуться на другую, чужую сторону. И это пугало ее больше всего.
Справиться с унынием ей помогала вера в любовь, которая дается людям однажды и на всю жизнь, ее любовь к Джозефу.
В день переезда Бетти не присела ни на секунду, выносила вещи из своего домика, грузила на ручные тележки (до нового местожительства было рукой подать, да так и дешевле), скребла полы, стелила новый линолеум, прикидывала, где и какими обоями оклеить заново, успокаивала Дугласа, обращалась за советом к Гарри, на людях была весела, всем довольна, хотя на душе кошки скребли, сердилась на Джозефа, когда он от радости прыгал до потолка; с теми, кто хотел уколоть ее, была тверда; друзьям за доброе слово благодарна; оставшись одна, мучилась в растерянности и отчаянии.
12
Дела у Джозефа первые года два-три шли даже лучше, чем он мечтал. Любая работа спорилась в его руках, он этим очень гордился, а тут просто превзошел себя. Потребовалась все его умение, смекалка, усердие, чтобы справиться с самыми разнообразными трудностями, иначе его мечта так бы и осталась мечтой.
Он ясно себе представлял, каким будет его кабачок. Лучшим в городе. На девяносто процентов желание это порождалось духом соперничества: жаждущих пива хоть отбавляй, двери пивных открыты, состязание продолжается, первый раз в жизни он не наблюдает со стороны, а сам принимает участие в борьбе, не грозящей никому гибелью… Никаких запрещенных приемов: ударов под ложечку, утайки веса, издевательского шепота, все строго по правилам. Как на ринге. В Терстоне всегда много пили. В базарные дни и но воскресеньям сюда стекалось много пароду из близких и отдаленных местечек. Пивных заведений было предостаточно, это еще подстегивало Джозефа.
Мешало: отсутствие опыта; неудачное местоположение — вдали от других пивных; крошечные зальцы; малая популярность кабачка; предрассудки (например, убеждение, что в присутствии женщин нельзя выражаться); сомнение в успехе — кто к тебе пойдет, если открыты заведомо лучшие пивные. И конечно, Бетти, которая была ярой противницей всякого пьянства.
Благоприятствовало: он работал на стольких работах, что знал почти каждого на много миль кругом, да еще обладал отличной памятью на имена. Вот и получилось, что все прежние работы теперь как бы платили ему долг. Всех его знакомых наверняка потянет к нему: одни захотят взглянуть, что у него вышло, другие зайдут так просто, из любопытства. Это будет первый шаг к успеху. Все знали: он пробует силы на неизведанном пути, который одних пугает, другим не по плечу; а ведь всякая попытка может, как известно, стать примером для подражания. Вся его жизнь в Терстоне, работа в страховой конторе агентом и бухгалтером свидетельствовали о безукоризненной честности и уважении к другим. В эти первые дни он поминутно ликовал: сколько у него добрых друзей, и какими прекрасными качествами он, оказывается, обладает. Как будто он пробудился от долгой спячки. Бетти радовалась, что к Джозефу относятся с таким уважением. Она не сомневалась: он и впредь не изменится. Всегда, во всех ситуациях он оставался самим собой, менялись только декорации, как сейчас, а принципы и убеждения Джозефа все те же. И наконец, он еще молод, полон сил, и, как раньше, терять ему нечего. А Бетти — что ж, у нее всегда будет идеальная чистота, это известно всем.
Как и в других кабачках Терстона (за исключением «Короны и митры», который стоял на базарной площади, и в дни ярмарок виски в нем лилось, как ситро), в «Гнезде дрозда» пили главным образом пиво. К спиртному обращались разве что по субботним вечерам и в воскресенье — опохмелиться после славной попойки накануне, на свадьбах, помолвках, поминках и, конечно, на совершеннолетиях; не обходились без возлияний и рождество, и Новый год. По все остальные двести пятьдесят дней в году бутылки со спиртным висели вниз головой, и если кому хотелось выпить, взгляд невольно падал на отметину, оставленную на бутылке виски, которое долго не пили. Херес, флип, портвейн — совсем немного для дам, чуть-чуть, самую капельку, если, конечно, вечеринка или дама не дошла до определенной кондиции. Так что главным утолителем жажды оставалось пиво. А на нем, разумеется, много не заработаешь: полкроны прибыли получается от двенадцати или даже двадцати кружек в зависимости от сорта пива и залы, где его пьют. Самое популярное — слабое пиво, оно двух сортов: темное и светлое; легкий напиток, незаменимый для любящих посидеть за столиком в кабачке: чем дольше его тянешь, тем приятнее телу — языку, желудку, сердцу, груди, легким. Бывший хозяин «Дрозда» мистер Арчер плохо его хранил.
Да и горькое пиво хранилось немногим лучше, а это уже дело серьезное, оно ведь гораздо дороже. К тому же горькое пиво славилось своим вкусом, и если оно обманывало ожидание, то ко всей остальной партии относились с недоверием. И наконец, портер; его пили все меньше, но в начале пятидесятых годов приходилось и его регулярно заказывать. Он мало отличался от ирландского портера, по был не такой сладкий и густой, отдавал больше древесиной, чем торфом; тяжелое питье, но для желудка все-таки легче, чем его ирландский собрат.
Были, конечно, и бутылки, вмещавшие пинту и полпинты: светлый эль, старый эль, ирландский портер, экснорт, лагер, коричневый эль — с ними хлопот меньше: привозили их в ящиках, закупоренными, с соответствующими наклейками, оставалось только откупорить и налить. Конечно, и тут необходимо умение: слишком быстро нальешь — чересчур много пены, медленно — совсем не будет, получится вроде как мало. И опять же осадок: одни требовали с осадком, потому что считали, что в нем самый смак и есть, другие потому, что уплачено за всю бутылку; более разборчивые утверждали, что осадок — вредная примесь, и недовольно хмурились, если пиво мутное. Но это уже просто: посетитель высказал недовольство, а ты запомни. Бутылки красиво выстраивались на полке: они приезжали запыленные, их надо каждую протереть и потом нет-нет да смахнуть пыль, чтобы клиент, пожелавший взять домой бутылочку, не испачкал ни одежды, ни рук. В таком деле мелочей нет, говорил Джозеф.