На каждой бутылке медаль: приз венской выставки 1894 года, парижской 1910 года и т. д. Но не эти знатные особы делали погоду. Посетителей привлекало пиво из бочек.
Их привозили каждую пятницу и спускали в подвал на веревках. Веревки держал один из грузчиков в стеганых рукавицах, чтобы не сорвать кожу с ладоней. Бочки катились вниз с оглушительным, как будто стреляли из пушек, грохотом. Гарри очень нравилось помогать парням, привозившим пиво. Эти могучие здоровяки, исконные камберлендцы были раньше шахтерами, теперь играли за городскую команду профессиональных регбистов. На пивоваренный завод их взяли как местных знаменитостей (работа грузчика считалась выгодной), а они согласились, потому что всегда могли выкроить часок-другой для тренировок и товарищеской встречи в будний день. Гарри, которому исполнилось тринадцать, был высоким не по возрасту крепышом, но эти молодцы подхватывали его и кидали забавы ради, как узел с бельем.
В подвале бочки катили по полу и водружали на помост, вообще-то их полагалось вкатывать по доскам, но парни отшвыривали доски ногой, обхватывали бочку, поднатуживались, аккуратно, не бросая, ставили бочку на место и закрепляли ее клиньями. Пустые бочки Гарри сам перекатывал из отсека в отсек. В подвал с улицы открывался большой люк. Гарри стоял внизу, как в яме, и видел над собой фургон, на котором возвышались бочки и ящики; один из грузчиков стоял у фургона, как победитель среди трофеев. Смотреть, как разгружают ящики, было истинное удовольствие. В каждом ящике — двенадцать бутылок. Вот парень наверху взял один ящик, опустил на край фургона, второй поставил сверху; тот, кто внизу, берет сперва второй ящик, поворот, легкий стук — ящик на земле, за ним другой, а там уже за спиной еще два ящика. Парни работали дружно, споро. Гора ящиков уменьшалась, как будто кто ее косой косил. Наконец парень прыгал с фургона, соскакивал в люк, ящики с бутылками скользили к нему по длинному пандусу, и опять красивая, слаженная работа. Гарри был страстным болельщиком регби, ходил почти на каждый матч с их участием. Он говорил, что в их работе тот же ритм и та же ловкость, которые так восхищают его в их игре.
В те дни, когда отец по делам в отъезде, мать крутится в пивной одна, а у него нет уроков, он сам кормил грузчиков: шел в трактир, покупал четыре порции жареной рыбы, на два шиллинга жареной картошки, приносил хлеб с маслом, сдобу, заваривал чай и с чувством исполненного долга садился рядом, смотрел, как его боги едят, и слушал разговоры о регби. Они редко говорили о чем-нибудь другом.
Когда фургон уезжал, Джозеф шел в подвалы проверить, все ли доставлено. Очередную партию товара он заказывал по телефону по вторникам и подтверждал письмом. Задача нелегкая, ему помогала сноровка, приобретенная на складах. Прошлое опять вносило вклад в будущее; все свои прежние работы он сравнивал когда-то с колышками, безо всякой цели вбитыми в землю, и вот теперь они прочно крепят тяжи его новой жизни. Составить заказ было действительно трудно. Закажешь больше — пиво перестоит в подвале и потеряет вкус, закажешь меньше — об этом даже страшно подумать. Чтобы угадать оптимальное количество каждого сорта пива: слабого, горького, в бутылках, при том что, во-первых, стремишься расширить дело и предыдущая неделя не может служить примером для следующей, а во-вторых, пока еще не знаешь, сколько может быть выпито в праздники и по особым случаям (в рождество, пасху — еще можно сообразить, а вот, например, август — месяц отпусков, мужчины все в городе, и кабачок их главное развлечение; или сентябрь — кто знает, остановятся ли в Терстоне туристские автобусы? А соревнование метателей стрелок?), — чтобы при всем этом не просчитаться, надо обладать интуицией, которая может и не быть столь богатой и тонкой, как ее сородичи более высокого ранга, но силой и точностью она должна обладать.
Заказ проверен, в погребе три отдельных больших помещения. Джозеф вполне доволен и принимается наводить порядок по собственному разумению. Ему нравится влажный пивной дух подвала. Сильный, безыскусственный, неповторимый — в нем слышны запахи древесины, хмеля, сырых стен подвала, — не выветривающийся годы. Когда вдыхаешь его всей грудью, вкус пива насыщает легкие, а поднимаешься наверх — чувствуешь на лице его осадок. Порядок наведен быстро, высятся ряды ящиков с пивом, приготовлена тара для пустых бутылок; спиртное, сигареты убраны и заперты в старинный валлийский буфет. А теперь бочки.
Подвалы должны содержаться в идеальной чистоте. Арчер, какими их нашел, когда въехал, такими и оставил. Стены затянуты паутиной, как будто всюду развешаны для красоты рыбацкие сети. Их пришлось выскоблить, вымыть и побелить. Такую уборку Джозеф делал теперь раз в полгода. Каменные плиты каждое утро поливались из шланга и подметались шваброй, летом в жаркие дни бочки обрызгивались, закутывались мокрой мешковиной. Требовалось особое умение вскрыть бочку, не дай бог ошибиться. Деревянным молотком, желательно с одного удара, на место небольшой коричневой затычки вгонялась металлическая втулка с вделанными в нее резиновыми трубками; из днища бочки торчал небольшой полый шпенек, точно дыхательное отверстие у кита, через него пиво вентилировалось, и закипавшая в нем пена указывала на готовность.
Главное — чистота. Само собой разумелось, что завод поставлял пиво наилучшего качества. И если Джозефу почему-либо казалось, что пиво плохое, он без колебания раскупоривал бочку, звонил в контору, ему присылали инспектора и на месте решали, по чьей вине испортилось пиво. В то время мало кто уже торговал пивом, наливая прямо из бочки, слишком тяжело тащить каждую бочку наверх, за стойку. Если хорошо мыть трубки и следить за насосом, то разницу во вкусе могли заметить только редкие ценители, которые знали толк в пиве, как профессиональный дегустатор в вине.
Трубки представляли собой обычный тонкий резиновый шланг. Они тянулись от бочек через отверстие в потолке к насосам за стойкой, извивались, как тропические лианы, буйно разросшиеся в сыром темном месте. Мыли их так: вытаскивали из втулки, опускали в ведро с водой и продували до тех пор, пока вода не становилась идеально чистой. Насосы надо было разбирать, как любой другой механизм, каждую деталь прочистить, вымыть, насухо вытереть и снова собрать. Работа долгая, унылая, утомительная, во делать ее приходилось регулярно и тщательно, от этого зависел вкус пива. Джозеф знал: ни один хозяин пивной в городе не прилагает столько труда; никому об этом не говорил, но втайне гордился.
И еще у него была одна амбиция: он скорее бы умер, чем подал бы посетителю несвежее пиво. Каждый день начинался с того, что он подносил к окну и смотрел на свет первую кружку, и если пиво в ней мутновато, выплескивал, но не в ведро, откуда можно подлить в неполную бочку в субботний вечер («про барыши и в лунную ночь помнят»), а прямо в раковину. Такой жест на глазах у жаждущего посетителя, уже протянувшего руку к кружке, уже облизнувшего пересохшие губы, запоминался надолго и в конечном итоге окупался. Но Джозеф поступал так не ради славы, а для собственного удовлетворения. Он знал, что делает свое дело на совесть и завоевывать признание задешево ему не нужно.
И наконец, Джозеф терпеть не мог наливать через край. Он учил Бетти и всех, кто помогал ему за стойкой (в том числе Дугласа, который уже мог на час-другой заменить отца), как правильно наполнять кружки. Кружка подносится к жерлу насоса под углом 45°, долгое равномерное нажатие, и первые полпинты в кружке; кружку слегка встряхнуть, два коротких нажима, пиво льется доверху, и с последней каплей кружка принимает вертикальное положение. Чуть ниже ободка закипает слой пены в четверть дюйма, она растет и, пухлая, ласкает губы.
Через неделю тихого послеброжения пиво заметно лучше. Через месяц оно уже очень хорошо. В конце третьего месяца превосходно.
День, один из многих. Восемь утра, может, немного больше. Джозеф еще в постели, хотя уже поздно, очень поздно; Бетти встает в половине восьмого, готовит мальчикам завтрак; все трое давно копошатся в доме, а Джозеф еще ворочается с боку на бок. Это позднее вставание в восемь утра! — настоящая привилегия: автобусы с рабочими уже проехали; утренняя смена давно начала работу; простучали за окном каблучки: девчата спешат на швейную фабрику; фермеры, подоив коров, идут завтракать; зеленщики Джилберт Литл, Стэн Оглонби и Генри Шарп уже вернулись из Карлайла; мясники Артур Мидлтон и Берт Топпип приняли мясо; готовят к открытию свои кондитерские мисс Течнер и Ноель Каррик; писчебумажные магазины Макмекана и Мессенджера уже давно торгуют, а он все еще в полудреме. Сладость этого лишнего часа в постели никогда не ослабевала; зато весь остальной день до позднего вечера насыщен работой. Спальни, гостиная, ванная комната наверху; дразнящий чад жареного бекона просачивается сквозь пивные пары, аромат цветов, мастики и других запахов дома; это его любимый запах, и он обоняет его, нежась в постели.
При кабачке была кухня, которой могла пользоваться и семья хозяина. Бетти отправила мальчишек, позвала Джозефа, приготовила для него и себя завтрак. Она уже слегка завелась. К одиннадцати тридцати, открытию кабачка, надо вымыть комнаты, натереть воском столы и лавки, вымыть прихожую и уборные, разжечь огонь в четырех печках (Гарри с вечера нащепал целый ящик лучины для растопки), выскоблить крыльцо (дворик перед входом подметал, до уроков Дуглас; мимо то и дело идут ребята из школы, дразнят; весь красный, потный Дуглас в ответ грубо отшучивается), наверху надо вытереть пыль, заправить постели, разобрать грязное белье. Она никак не соглашалась отдавать белье в прачечную, но сушить негде; при доме бывшая конюшня, сарай, но дворик крохотный, тут же и яма для сажи, и закуток с мужской и женской уборными: а кому приятно, говорил Джозеф, идти в туалет, путаясь в лабиринте мокрого белья. И Бетти сдалась.
Надо будет протереть вымытые с вечера стаканы и кружки, стереть с полок пыль, аккуратно на них все расставить, почистить медные украшения, встретить угольщика, сбегать к Мини за банкой-другой консервов, а тут пора и обедать. С девяти до одиннадцати ей помогала Элен. Но Бетти, сама много лет гнувшая спину на других, чувствовала себя неловко, только и думала, как бы не перегрузить Элен, выискивала ей работу полегче, так что в общем ей было бы проще все сделать самой. (Элен не возражала: она не разделяла страсти своей невестки к чистоте, страсти, которая теперь еще усилилась.) Бетти даже была рада, когда Элен под предлогом легкой простуды не приходила, что случалось довольно-таки часто. Бетти чистила, мыла, скребла, готовила с быстротой молнии. Джозеф любил, чтобы к половине двенадцатого все было в полном порядке; она в принципе не возражала, потому что терпеть не могла, чтобы ее видели в старой, затрепанной хламиде. И она буквально летала но всему дому, держа перед собой два четырехугольных куска резины, похожие на коврики для молитвы, на которые она вставала на колени. Распахивалась входная дверь, и Бетти бежала наверх умыться и переодеться; в половине первого она спускалась сменить Джозефа, пока тот обедает.