Три часа пополудни: кабачок закрывается, надо подмести, вытереть столы, пыль, разжечь огонь в очагах, поднести товар; на это уходит полчаса; потом выпить чаю, немного почитать, еще раз побриться, вымыться. В пять тридцать двери кабачка снова открыты (если Джозеф не уехал с гончими).
Была в его характере черта, которая его постоянно раздражала. Особенно она мешала ему в первый год. Натура у него была слишком открытая. Кто-то однажды сказал, что он чересчур честен. Спросят у него о доходе, он ответит без утайки. Дела его шли хорошо, можно даже сказать, прекрасно. За вычетом расходов на отопление, свет, зарплату половым, уборщице они с Бетти, работая не покладая рук сто шестьдесят часов в неделю, получали чистыми пятнадцать фунтов прибыли. Платили с этой суммы налог. Таких денег никогда прежде у них не было.
Джозеф не умел скрывать свое мнение и теперь не собирался учиться этому; в разговорах о политике, религии он не вилял, а говорил, что думал. Этим он сильно отличался от других содержателей кабачков в городе. О чьем-нибудь проступке, суждении, покупке, краже, драке, нечестной сделке, обо всем буквально он всегда судил не лукавя и гордился этим. Но хозяин кабачка на очень-то мог это себе позволить. Злые языки утверждали, что это вовсе не прямота, что он слишком много о себе думает, хочет быть лучше всех, даже смешно. Джозефу так и не удалось победить в себе эту черту, хотя он и старался держать рот на замке, делать вид, что ничего не слышит, — не лгать, а просто помалкивать. Видно, была в его характере стойкость, с которой ничего не поделаешь.
Бетти была точно в таком положении: ее подружки часто пеняли ей, что она уж слишком мягка. Но Бетти и не думала меняться. Она была более чувствительна, чем Джозеф, и ей иногда казалось, что с этим переломом в их жизни точно открылся ящик Пандоры, откуда вырвались зависть, злоба, сплетни — извечная цена, которую приходится платить за успех. Несправедливость людей так сильно возмущала ее, что она вынуждена была порой защищаться, а это ей было всегда трудно не но слабости характера, а из врожденной деликатности; но она не отреклась от их нового дела — своего и Джозефа, а, наоборот, вся ушла в него. Становилась ему преданна.
Это было хорошо, потому что кабачок поглощал все ее дни и вечера. Она готовила, подавала, стояла вместо Джозефа за стойкой. И она искала путей душевного примирения с новым образом жизни. Помогали ей крылатые изречения, смысл которых выражал ее собственные понятия.
«Все люди равны» — этот беспощадный лозунг эгалитаризма звучал бы вполне антигуманно, если бы каким-то образом не только допускал, но и санкционировал различие в стиле, манерах и поведении. Королева имеет привилегии, которые она, Бетти, будет отстаивать денно и нощно, и все-таки королева — глубокое убеждение Бетти — ничем не отличается от остальных смертных. «Все равны» — значит со всеми обращайся одинаково, что о ком ни думаешь. Она не любила некоторых посетителей, наедине могла бы им прямо это сказать, но на людях скрывала. Постороннего она и ввела бы в заблуждение, но знавшие ее никогда не ошибались насчет ее симпатий и антипатий. В общем ей все-таки удавалось выдерживать этот принцип, хотя иной раз казалось, что она вот-вот сорвется; эта борьба с собой закаляла ее выдержку и вырабатывала характер. Заповеди: «кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую» и «благословляйте проклинающих вас» не казались ей бессмысленными. Она знала: действуя по-другому, и дня не выдержать на такой работе; жизнь ежедневно давала ей десятки примеров того, как быстро меняется поведение и симпатии человека; этот принцип оказывался более тонким и действенным средством воздействия, чем десятки здравых, практических рецептов. Не должно быть избранных, любимчиков. И никому не позволять ругаться, против чего Джозеф возражал. Бетти никак не могла его переубедить; она всегда испытывала отвращение к сквернословию. Не могла понять, как можно ругаться на людях; если уж так хочется, иди домой и там отведи душу.
Но больше всего она ненавидела ссоры и драки. Джозеф тоже терпеть их не мог. Драки переворачивали в пивной все вверх дном, вечер бывал напрочь испорчен, в комнатах сгущался страх, добрая слава пивной была под угрозой.
«Приобретая одного скандального посетителя, теряешь двоих добропорядочных», — услышал от отца Гарри. Эта сентенция как будто увязывала жизненные принципы Джозефа с моралью бизнеса, и все-таки тут явно было какое-то противоречие.
Останавливать драки было малоприятным и опасным делом. В Терстоне было довольно много шпаны, которая слонялась в субботние вечера по улицам, задирая прохожих, напрашиваясь на драку. Не редкость были ссоры между семьями; сезонные рабочие, строившие новую школу, занятые на дорожных работах, батраки, углекопы каждый вечер бесцельно шатались по городу, задевали кого попало, готовые в любую минуту устроить побоище. В Карлайле все пивные находились в ведении местных властей, и в них не разрешалось петь; в Терстоне же в каждом кабачке имелась комната для пения, а по пятницам, субботам и воскресеньям даже приглашали тапера: своих гуляк мало — так прибавлялись карлайлские. Еще в Терстоне по субботам устраивались, как правило, грандиозные танцы. На танцплощадку, где играли пользующиеся известностью оркестры, стекалась публика со всех окрестностей, и перед началом полагалось хорошенько поддать. По субботам весь Терстон пил, пел и веселился, и в каждой пивной бывало вчетверо больше народу, чем обычно.
Дуглас, вернувшись домой после первого вечернего сеанса (танцы еще не привлекали его), переживал субботние драки в оцепенении от ужаса. Тянуло спуститься вниз, поглядеть. Но панический страх сжимал сердце. Бросался на постель. Рядом на подносе еда. Мясо, картофельная запеканка, которая продавалась внизу по субботам, яблоко, две-три конфеты. Включал радио, настраивался на Люксембург, откуда передавали концерты популярной музыки, но был готов в любую минуту уменьшить звук, выскочить на верхнюю площадку. Если его заставали здесь с побелевшим лицом, одетого в мешковатую пижаму, во власти одного желания — уничтожить, задушить эту драку, его немедленно отправляли обратно в постель; у себя в комнате он бежал к окну и глядел, как дерутся через дорогу на косогоре. Гарри в это время уже давно спал.
Бетти тоже испытывала перед драками ужас. Но в угоду предрассудкам не разрешала поставить у себя то, что одно могло бы действительно помочь. Телефон был необходим Джозефу для заключения пари, для переговоров с поставщиками, но особенно остро в субботние вечера, когда можно было бы вызвать полицию. Но Бетти и слышать о телефоне не хотела, не поддавалась ни на какие уговоры: телефон, как и автомобиль, — бесспорный и узаконенный объект для зависти и презрения. А она боялась этого хуже чумы. И в те вечера, когда вспыхивала драка, они были отрезаны от всего мира: Джозеф не мог ни на секунду отлучиться — сбегать через дорогу до телефонной будки, а никто другой не соглашался. Вызвать полицию значило поставить на карту свое доброе имя. Будут потом долго показывать пальцем: это он вызвал тогда легавых. Да и сам Джозеф не очень-то жаждал присутствия полиции. Скажут, сам не сумел справиться, вызвал подмогу. Никому потом ничего не докажешь. И вопреки здравому смыслу Джозеф был рад упорству Бетти; будь у них телефон, он бы, жалея Бетти, позвонил в полицию; а то ему самому приходится наводить порядок; ну и пусть, так лучше. Конечно, если бы один из трех полицейских, дежуривших по городу в субботний вечер, случайно оказался поблизости и, привлеченный шумом, заглянул в пивную — тогда другое дело, тут уж никто не виноват, все по-честному. Но рассчитывать на такое везение не приходилось: шансы — один к двадцати: в Терстоне шестнадцать пивных, танцплощадка, где нужно по крайней мере двоих блюстителей порядка, пьяные, множество лавок и магазинов; так что хочешь не хочешь, а ты управляйся сам.
Дело еще усугублялось двумя вещами. Во-первых, если он сам ввяжется в драку и попадет в полицию, то, прав ли он, виноват ли, разрешение торговать пивом полиция наверняка отнимет. Во-вторых, он слишком хорошо знал своих посетителей. Еще несколько месяцев назад он сам был с ними на одной доске. Не задира, не драчун, но собутыльник. И поэтому они были уверены: на драку он посмотрит сквозь пальцы. Хозяева кабачков не так уж часто менялись в городе, парни, у которых кулаки постоянно чешутся, с детских лет знали наперечет всех хозяев пивных и уважали по традиции: этот однажды вышвырнул за драку отца, у того можно посмотреть фокусника, послушать дудочников. Важные фигуры в городе. Не то что Джозеф. Та самая причина, которая на первых порах собирала к нему посетителей, теперь все портила. Многие были уверены: в «Дрозде» делай что хочешь. К тому же Джозеф, требовательный, даже суровый к себе, с другими был мягок, уступчив, с десяти лет он жил среди этих людей, работал с ними и, в конце концов, одолев все трудности и не сломавшись духом, сумел устроить жизнь по своему разумению. Этот податливый характер было легко эксплуатировать. «Старина Джо, а помнишь, как мы…» «А то время, как мы вместе ходили…» И Джозеф помнил, по перед ним стоял выбор: если сейчас он позволит взять над собой верх, дальше будут диктовать они. Это точно.
Когда начиналась драка, у Бетти под кожей точно разбивался вдребезги сосуд безопасности и надежды. В жилах пульсировал страх. Но Джозеф должен остаться хозяином «Дрозда». Она сокрушалась, плакала наедине. Тот, кто любит ее, не должен знать о промокшей от слез подушке. Она останется здесь. Это испытание ее веры в Джозефа, ее чувства справедливости. Такая низость, думала она, прийти и все испоганить; если струсить, уступить им, они решат, что им все всегда будет сходить с рук. Она дрожала как в лихорадке, была на грани обморока. Но пусть не мечтают: они с Джозефом не уйдут отсюда.
Обычно ссора начиналась в зале для пения. Нередко из-за женщины. Иной раз приходили такие, что были в тысячу раз хуже мужчин: пьяные, распутные бабы, осколки того времени, когда в кабачках, посещаемых рабочими, были нередки бои обнаженных до пояса проституток, подстрекаемых стоящими в кружок мужчинами. То время, казалось, кануло в прошлое. Но, видно, не совсем: подобные забавы тлели в памяти, как огонь под слоем торфа, готовый каждую секунду вспыхнуть. Среди них были матери отъявленных драчунов, которые частенько попадали в беду. Двое или трое были уже знакомы с Даремской тюрьмой, сидели кто три месяца, кто полгода. В них больше глупости, чем порочности, говорил Джозеф; да и что можно ожидать от парней, выросших в такой среде. И Бетти извиняла их, ведь они в детстве не знали другой еды, кроме черствого хлеба с повидлом. Учились в католической школе буквально из-под палки, а потом, став взросл