едой для его сентиментальных чувств на многие годы.
— Вы помните нашу поездку в Лидс, смотреть крикетный матч? — решился он спросить.
— Да, — ответили оба одновременно и замолчали, чтобы не отвлекать отца. Они все трое поняли, что, смотря этот крикетный матч, вспоминают ту далекую поездку.
— Нил Харви показал тогда класс. Это был его первый матч, — сказал Дуглас.
— Я думал, ты мог бы стать прекрасным крикетистом, — сказал Джозеф, повернувшись к Дугласу. Дуглас покачал головой, не отрывая глаз от экрана.
— Ну хватит! — вдруг воскликнул Джозеф, утратив в мгновение ока благодушие. — Это никуда не годится.
Похлопал себя по карманам, поправил галстук и суетливо заторопился к двери. Отец становится суетлив, подумал Дуглас с презрением и жалостью. Он силился подавить раздражение, провожая отца взглядом. Но презрение язвило. Джозеф распрямил плечи не только чтобы размяться — он чувствовал, как взгляд сына пронзает его.
Гарри не смотрел, как отец выходит из кухни, не позволял себе втягиваться в этот семейный клубок пристрастий, антипатий и оценок, который Дуглас так иногда запутывал. Он продолжал смотреть телевизор, желая одного — чтобы скорей пролетело время и он мог бы пойти и увидеть Шилу.
Без десяти шесть пришел Дидо. С его приходом начался вечер, и Джозеф уже больше ни на что не отвлекался. Не сказав ни слова, тот получил свою пинту слабогорького, выпил половину одним глотком, отдохнул несколько секунд и, взглянув, сколько убыло, вторым глотком прикончил.
— Теперь и я выпью, — пробормотал Джозеф.
— Теперь и я выпью, — вторил Дидо.
Джозеф, взяв кружку, наклонился над насосом, чтобы спрятать улыбку.
— Хорошо сегодня идет, Джо, очень хорошо, — говорит Джозеф.
— Хорошо идет, Джо, — говорит Дидо, похлопывая себя по брюху величиной с дивную бочку. — Здорово.
И деликатно смакует вторую кружку.
— Надо бы разменять пять фунтов.
— Надо бы разменять, — повторил Дидо.
Джозеф принес сдачу и вышел из игры. Так можно с ума сойти.
Дидо без передышки наливался до половины одиннадцатого, к этому времени он выпивал пятнадцать пли шестнадцать пинт слабогорького. Большинство пили семь-восемь пинт каждый вечер, были такие, что выпивали больше, а по субботам вообще все пили больше. Дидо пил в будни по меньшей мере дюжину кружек, осенью и зимой приходил почти каждый вечер, весной и летом реже.
Он был влюблен в Бетти, но только однажды выдал свое чувство: поцеловал ее в рождественский вечер под белой омелой и подарил коробку конфет за два фунта.
Из-за Бетти он пил пиво только в «Дрозде» и даже стал его неофициальным покровителем. Последние пять лет у Джозефа очень редко случались драки (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить), раза два он видел, как Дидо приводил в чувство драчунов. И Джозеф оценил это. «В твоем кабачке, — говорил Дидо, — лучше, чем у многих дома. Она умеет сделать такой уют, лучше, чем у многих в гостиной, Джо. У других черт те что в кабаке творится, как их за то винить? А у нее шик-блеск. Лучше, чем у других в гостиной. Джо, можешь мне поверить».
Дидо сел на угол скамьи, чтобы увидеть Бетти, как только она появится в дверях бара, и стал разглядывать фотографии знаменитых гончих, которыми увешаны стены меньшего зала.
Джозеф налил себе полпинты горького, и для пробы и ради удовольствия. Он так мало пил теперь. И вот странно, хотя жил в пивном царстве, все равно считал, что лучше пива ничего нет. Пьяницы — не те слюнтяи, что, размазывая пьяные сопли, выворачивают наизнанку душу перед каждым встречным, — даже когда теряют над собой контроль, не вызывают презрения у окружающих. А те, кто пьет и пьет, и не пьянеет, вроде Дидо, пользуются особым уважением, которым сами дорожат.
Лестер заходил выпить свою дневную порцию пива. Полпинты имбирного, да и то выпивал две трети кружки — больше нельзя: тренировки. Он предпочел бы совсем не пить, просто постоять с дядей Джозефом. Лестеру с ним всегда легко дышится (поэтому и приходит); но это было бы несправедливо по отношению к дяде Джо (он очень часто повторял про себя эти два слова), которому ведь надо зарабатывать на жизнь; и хотя он знал, что дядя Джо не обидится и даже, наоборот, намекал не однажды — пожалуйста, хоть вовсе не пей, но все должно быть по справедливости, и дань этому — полпинты имбирного. Он мог бы, конечно, пить лимонад, но это бы чересчур бросалось в глаза, а он не хотел афишировать свои тренировки: не так уж быстро бегал сейчас, а лимонад — это если хочешь быть первым.
Лестер бегал на дистанцию одна миля, но мог участвовать в любых забегах. Он участвовал как профессионал во многих соревнованиях, проходивших по всему Камберленду: призы были сравнительно невелики, но пари давало солидные суммы. Бег был с гандикапом, система строгая, тщательно продуманная. Лестер в этом сезоне показывал довольно низкие результаты: в прошлом году он был одним из первых и получил такой гандикап, что победить было почти невозможно; на важных состязаниях он притворился выдохшимся, а то, упаси бог, попадешь в списки призеров и опять заработаешь тяжелый гандикап. Это было и скучно и рискованно, но это был единственный путь к успеху, а Лестер решил в будущем году всех побить. Если гандикап уменьшат, он наверняка придет первым.
Он тренировался пять вечеров в неделю: бегал в Карлайл и обратно. Двадцать две мили. Устраивал себе контрольные пробежки: засекал время у какого-нибудь столба и гнал во весь дух. Он носил короткую стрижку ежиком, которая шла его небольшой голове, худощавому лицу, но самое главное, короткие волосы не мешали бегу: вид был колючий, полный готовности, — ощетинившаяся высотка, готовая к бою. И еще он излучал чистоту, флюиды гигиены, как женщина обаяние; точно он вырезал сам себя из куска мыла и подсушил до твердости на встречном ветру. В «Гнезде дрозда» его привлекала не только доброта дяди Джо — вот какого отца он бы хотел, — но и идеальная чистота, наводимая Бетти.
Дядя Джо всегда подбадривал его перед забегом, отвозил на дистанцию (бегали почти всегда там же, где проходили состязания гончих), купил ему первую пару шиповок, посоветовал не скупиться на покупку формы; поддерживал первые два года неудач, всегда ставил на него, даже когда обоим было известно, что Лестер проиграет. Ставил всегда. И всегда будет ставить. Это «всегда» делало дядю не просто добрым, но самым надежным человеком.
Джо всегда понимал его мать. Лестер знал: частые отлучки матери, шашни, пьянство, драки, которые она затевала, которые ей не удавалось затеять, — все это в таком маленьком городе давно бы отшатнуло от нее всех, если б не дядя Джо: уладит одно, поговорит с тем, уломает этого, и мать его не так уж сильно ощущала плоды своего поведения. Последнее время она заметно изменилась. Умер ее отец Сет, горе потрясло ее, помаленьку она оправилась, но стала тише, кротче. Редко пила, прилепилась к мужу, любви к семье не прибавилось, но бесы, которые сидели в ней, казалось, ее покинули. Сколько раз Лестеру хотелось убить своего отчима, но образ дяди Джо отводил руку. За то, что кости целы, Джордж должен был благодарить Джозефа.
Джозеф знал о любви, которую племянник питал к нему, и никогда ею не пользовался. Но вряд ли он знал об ее истинной глубине: даже стрижка ежиком — чтобы угодить дяде. Не знал, что по натуре Лестер совсем не такой уж аскет. Он хотел более легкой, уютной жизни, но выбирать не из чего, а до шпаны он не опустится — перед дядей стыдно. Джозеф знал, что его сын и племянник уже опутаны одним из соблазнов. Дуглас последние два года стяжал славу покорителя девиц, но ни одной не обидел. Лестер — другое дело: женщины от него шалели, и путь его был отмечен, как поваленными снопами, его кратковременными возлюбленными. Дуглас просто гулял с компанией, Лестер искал опасных развлечений: его трижды штрафовали за драку, дали год условно до первого проступка, тогда уже Борстала не миновать. «Армия пообломает», — сказали ему в магистратуре не без злорадства, но в армию его не взяли из-за плоскостопия. Прямое оскорбление, нанесенное теми, кто готов насмехаться над ним, только бы нашелся повод. Какое-то время он крутил баранку, но на грузовике лимонадной фирмы много не заработаешь, а ему нужны были деньги; браконьерствовал — ловил семгу; помогал Джозефу убирать подвалы в отсутствие Дугласа; помогал торговать фермерам, словом, где только мог, искал работы на стороне. Узкие брюки, длинный пиджак с бархатным воротником, галстук из шнурка, стрижка под Элвиса Пресли, бачки, сзади утиный хвост: шикарный парень, стиляга.
Он изменился после того, как выиграл несколько забегов. Вот где можно действительно заработать; если с умом вести себя, пахнет сотнями, он купит грузовик, уедет куда-нибудь. Он пошел в спорт ради наживы, и они с Джозефом во время долгих поездок в автобусе с гончими обсуждали тактику предстоящих встреч, эти беседы заряжали его энергией.
В Лестере Джозеф находил гораздо больше от самого себя, своей семьи, братьев, отца, чем в сыне Дугласе; между ним и Дугласом легло нечто — Дуглас очертил вокруг себя территорию, куда никто по имел доступа; а издали что разглядишь?..
Лестер подошел к стойке — выпить свои полпинты, Джозеф спросил, куда он собрался, Лестер в ответ подмигнул.
— Смотри, застукает, — сказал Джозеф. Он, как всегда, не знал, как к этому относиться; не мог вмешаться, поругать Лестера; тот объяснял молчание особой деликатностью дяди Джо, друзья и родные в такой ситуации обычно себя не сдерживают; а ситуация известная: Лестер каждую субботу ездил ночевать к замужней женщине, матери троих детей: ее жадный до денег супруг с субботы на воскресенье за двойную оплату работал на фабрике в ночную смену.
— Ни шиша, — ответил невозмутимо Лестер.
Джозеф, опасаясь за того мужа, на это надеялся. Как сказать Лестеру, что этого не одобряешь? Да и сам он не уверен, что Лестер поступает плохо.
— Тут все честно, — продолжал Лестер, чуя колебания Джозефа, но не понимая их истинной причины. — Я велел ей сказаться ему. И она сказала. Я уверен, дядя Джо, что сказала. — Он помолчал, чувствуя, что еще есть одна недомолвка. — Я всегда жду, пока она уложит пацанят. — Сказано все, теперь можно и о чувствах. — Такие отличные пацанята, дядя Джо. Я для пацанов могу что угодно сделать.