Джозеф встречал в городе этого мужчину. Ничего, вид вполне довольный. Ему не впервой. Да и у Лестера не первая связь с замужней женщиной. «Они свое не упустят», — говорил он.
— Я знаешь о чем думал? — сказал Джозеф. — Тебе, пожалуй, стоит бежать в Эмблсайде на той неделе.
— Я тоже думал об этом, — обрадовался Лестер.
— В забеге на полмили, — сказал Джозеф.
— Да? — Лестер молчал: он еще сам ничего не решил я ждал, что скажет дядя.
Ты должен хоть один раз в этот сезон полностью выложиться, — сказал Джозеф. — Мне не нравится, что ты все только хитришь. На полмили можно бежать в полную силу, от этого вреда не будет.
Джозеф ждал ответа. Поведение Лестера в этот сезон — вот единственное, в оценке чего они расходились. Джозеф все понимал: гандикап словно гири на ногах, в прошлый сезон с Лестером обошлись явно несправедливо; к тому же при такой системе ничего другого не остается, если мечтаешь об успехе не на один сезон; он оправдывал Лестера не только потому, что любил, сочувствовал его стремлению заработать побольше, чтобы было с чем начинать жизнь. Но очень уж претили ему всякие бесчестные уловки; он любил поглядеть на хороших бегунов и всегда ездил смотреть, как бежит Лестер, но, честно говоря, предпочитал любителей: они бежали, не думая о вознаграждении. Его всегда восхищали люди, бескорыстно отдающие себя какому-нибудь делу.
— Но ведь я опять могу попасть в список призеров, — сказал Лестер и с гордостью и с опасением.
— Будет очень подозрительно, если ты в этом сезоне ни разу не выиграешь, — возразил Джозеф.
— Что верно, то верно, — Лестер опять помолчал. — Я задумал бежать милю. Весь комитет там будет. Если я отстану и все будет сделано чисто, тогда можно будет разок и выложиться.
— Их нелегко провести, Лестер. Там будет Майкл Гленн. Глаз у него наметанный.
— Я так смогу пробежать, что не придерешься.
— Рискованно.
— Ты думаешь?
— Я это знаю. Советую тебе, пробеги полмили в полную силу.
Лестер допил свои полпинты имбирного.
— Ладно, дядя Джо. Заметано, полмили так полмили.
Он весело кивнул Джозефу, кивнул Дидо и вышел.
Джозеф понимал, что и это риск, и ему стало жаль племянника. Он хотел бы без спешки откровенно поговорить с Лестером: о спорте, об этой женщине, о деньгах, о ненависти Лестера к отчиму. Но никак по получалось — они виделись в обстановке, которая мешала раскрыться. Как он ни боялся за Лестера, он мог только поставить предупреждающий знак на опасном отрезке пути, вести за руку Лестера он не мог.
Через несколько минут приедут два других автобуса, и кабачок будет полон — завертится обычным субботний вечер. Он вышел из-за стойки, остановился у лестницы, ведущей вверх.
— Бетти! — позвал он. — Ты готова?
Был перерыв посреди сеанса. Они посмотрели киножурнал, мультфильм «Том и Джерри» и анонс следующего фильма. Теперь можно съесть мороженое.
Гарри медленно поднялся с места, удивляясь, как это ноги несут его, и пошел вниз, где миссис Чартерс торговала сластями и мороженым. Терстонский кинотеатр крошечный. В партере сто двадцать мест, наверху — сорок восемь. Они, конечно, наверху. Два шиллинга место. Он бы дал дороже. Не самый последний ряд, третий от конца и коротенький: всего три места, одно, к счастью, свободное. Зал наполовину пуст. Он знал здесь всех, абсолютно всех; сегодня вечером все они его друзья: столько приветствий и сочувственных подмигиваний. Шила была деревенская девушка, чужая здесь, щеки ее сразу зарделись, и никто не решился подойти навязать знакомство. Во время журнала они сидели смирно, как паиньки, только в самом конце Гарри взял ее за руку. Во время мультфильма сжал ее ладонь, ответное пожатие было так крепко, что он чуть не подпрыгнул. Его колено прижалось к ее колену: оба чуть сползли с сиденья чтобы сидеть совсем близко — лодыжка к лодыжке, икра к икре колено к колену, две трети его бедра к одной трети ее. Во время анонса она скинула шерстяную кофту, и Гарри как бы невзначай обнял ее за плечи. Но тут включился свет, и рука его отдернулась, как будто ее током ударило.
Два стаканчика клубничного куплены моментально, теперь повернуться и пойти вверх по красной дорожке, где преспокойно сидит Шила. Какое замечательное самообладание! Сидит себе, даже как будто немного скучает, непринужденно обернулась, поглядела на счастливые парочки последних рядов. Подняла молочно-белую руку поправить выбившуюся прядку волос — такое невозмутимое спокойствие, а у него ноги не идут, желудок выворачивает наизнанку, точно в качку на палубе корабля. Вот это девчонка! Как будто ровным счетом ничего не случилось.
Предстоят тяжкие минуты: хотя рот, к счастью, занят мороженым, вести разговор придется. А то будет уже совсем глупо. Он снял вощеный картонный кружок, обнажив розовую ледяную сладость, чуть не в отчаянии поскреб по ней деревянной лопаточкой. Дуглас бы на его месте не растерялся: она бы только и делала, что смеялась, и без всяких там глупых шуток.
Гарри решил заговорить о самом важном.
Он нашел работу помощника репортера. Три фунта семь с половиной шиллингов. Она кивнула и принялась за мороженое. Ему через год в армию, что верно, то верно, потому он и идет сейчас на эту работу; вернется из армии, начинать будет поздно. Он ждал аплодисментов — ведь он так все хорошо продумал и распланировал, проявил прямо-таки макиавеллиевскую хитрость: люди так редко умеют предусмотреть свое будущее. Шила облизала картонный кружок, поймав его взгляд, засмеялась и вдруг резким движением взяла его под руку; что это: поощрение или, наоборот, запрет? Что? Потом решительно спросила о Дугласе и его девушке, о Дугласе и его прежних девушках. Гарри отвечал охотно, даже с гордостью. Свет стал гаснуть, на экране появился титр: «„Песни в дождь“ могут смотреть все». Шила вздохнула и сказала:
— Он такой потрясающе красивый, — и смущенно вздохнула. Гарри возмутился, как будто его брата отругали.
Фильм начался, ее голова скользнула ему на плечо. Он почувствовал на шее тяжесть со волос и, чтобы не побеспокоить ее, сделал такой осторожный выдох, что чуть не задохнулся и даже брызнул слюной, но, к счастью, успел отвернуться. От этого движения рука его вырвалась: реши он высвободиться нарочно, так ловко ни за что бы не получилось. Сомнения позади. Его рука уверенно обвила ее плечи, локоть изогнулся, Шила вздохнула, он понял, на этот раз для него. Нагнулся к ней, чтобы коснуться губами виска, но встретил губы, которые жадно тянулись к нему; ее язык зашарил по его зубам, точно терьер, ищущий дичь. И он проник языком в ее рот, так он никогда раньше не целовался. Французский поцелуй, говорят. И пока с Джин Келли совершалось на экране, что там надо, они поцеловались, не помня себя, переведут дух и снова, его рука скользнула с ее плеча под руку, пальцы коснулись груди, легкой, тугой, обтянутой шелком. Шила подалась вперед, чуть нагнулась, и его рука, как чаша, обхватила ее грудь. Ноги его вдавились в пол, дыхание пресеклось.
В кабачке веселье в самом разгаре. В комнате для певцов Джек играет на аккордеоне, Ронни Грэм свистит «В монастырском саду». Одна женщина закинула ногу на ногу и крепко их сжала, выражая этим эмоции, порожденные заливистым свистом, и противодействуя мочевому пузырю: не хотелось идти сквозь строй мужчин, толпившихся в коридоре, ведущем во двор, где были уборные: вместо лагера можно капельку портвейна. Тысячу благодарностей. Так у вас прекрасно поют. «Будь я певчим дроздом» с присвистами прошу повторить.
Крепкие парни в спортивной комнате, невзирая на тесноту, мечут стрелки, только и слышен стук по мишени. Играют в Шанхай и напоследок в бычка. Один выигрывает: тук-тук-тук, стрелки ложатся все ближе к черному центру, перья торчат ровно. Пиво там разносит Дуглас.
В углу бара Дидо, точно огромная перевернутая на спину черепаха. Слабогорькое, если не возражаешь, слабогорькое. И здесь народу полно, как везде; чужак в углу — возможны неприятности, и Джозеф по спускает с него глаз.
На кухне в своем любимом углу сидит старый Джон и потягивает эль. Здорово, когда твой сын — хозяин кабачка. Джозеф всегда за ним хорошо ухаживает. На тахте сидят три толстухи из Дэлстона, затянутые в шелковые платья с глубоким декольте; грудь к груди, жирные как рождественские утки, у каждой рюмка джина и маленькая красная вишенка на палочке; они слушают, как поет и свистит Ронни, мурлычут вслед за ним слова песни, чтобы лучше запомнить, и все вместе в такт раскачиваются.
В эти четыре комнатки набилась сотня человек. Половые то и дело покрикивают, как носильщики: «Берегите спины! Осторожней, пожалуйста!» — и, прокладывая дорогу в толпе, на воздетых горе руках несут подносы, точно ковчеги завета.
Бетти и Джозеф в крошечном пространстве за стойкой обслуживают половых и тех, кто пьет в баре. Работают, как слаженный музыкальный ансамбль, как два жонглера: так ловко манипулируют бутылками, кружками, насосом, семейная труппа на сцене — интересно и трогательно. Без остановки один за другим заказы — Бетти уже не может справиться с длинным столбиком цифр; все подсчеты делает только Джозеф и крутится за стойкой с не меньшей быстротой, чем Бетти. На посторонний взгляд они кажутся идеально слаженной парой, но Джозеф все время чувствует под ее внешней приветливостью раздражение, подобное холодному течению под теплыми волнами. Пивная наводила на нее тоску, и, чтобы забыться, она работала до изнеможения. Джозеф думал, что она совсем его разлюбила, вся ушла в заботу о детях; эту свою любовь она не хотела делить ни с кем, даже с ним. Но его сокрушало ее лицедейство: с посетителями ласкова, с ним жестка; эти чувства чередовались в ней с быстротой кадров в киножурнале, Дуглас тоже мог быть таким. «Осторожнее, пожалуйста! Берегите спины!»
Лестер смотрел, как она одевается: натянула халатик и чуть покраснела, почувствовав на себе его взгляд, а всего минуту назад его руки ласкали все ее тело. Она прижала палец к губам и вышла из комнаты. Лестер сбросил од