Как дела в Нью-Йорке?
Ваш
Горячий Поклонник.
Дорогой Горячий Поклонник.
Рад слышать, что Фриц не в тюрьме. Он очень из-за этого переживал. Последний раз в Сан-Франциско он говорил, что шансы 10:1 за то, что его посадят. Я сказал, что нужно найти хорошего адвоката. Судя по всему, он прислушался к моему совету, и вдобавок ему очень повезло. Это всегда хорошее сочетание.
Вы спрашиваете о Нью-Йорке – в Нью-Йорке жарко.
Я гощу у друзей – у молодого взломщика и его жены. Он сейчас без работы, а жена трудится официанткой в баре. Он ищет работу, но я опасаюсь худшего.
Ночью было невыносимо жарко; я спал, завернувшись в мокрую простыню и надеясь, что так будет хоть немного легче. Я чувствовал себя пациентом психиатрической больницы.
Посреди ночи я проснулся и увидел, что комната наполнена поднимавшимся от простыни паром – прямо как в джунглях: брошенное снаряжение и тропические цветы на полу и на мебели.
Я отнес простыню в ванную комнату, погрузил ее в ванну и открыл холодную воду. Потом пришла собака и стала на меня лаять.
Она лаяла так громко, что комната наполнилась мертвецами. Один из них хотел забрать мою простыню, чтобы сшить из нее саван. Я сказал «нет», он настаивал, из-за нашего спора проснулись соседи-пуэрториканцы и принялись стучать в стену.
Оскорбленные мертвецы исчезли.
– Нас здесь, оказывается, не ждут, – сказал напоследок один из них.
– Проклятый торчок, – сказал я.
С меня довольно.
Я уезжаю из Нью-Йорка. Завтра я лечу на Аляску. Найду за полярным кругом ледяной ручей, у которого растет этот странный лишайник, и проведу неделю в обществе хариусов. Мой адрес будет: До востребования Рыбалке в Америке, Фэрбенкс, Аляска.
Ваш друг,
Путь от Малого Краснорыбьего озера к озеру Джозефуса лежал вдоль красивых имен – от Стэнли к Рогатому Мысу, от него к Морской Пене, к Порожистой реке, к Плавному ручью, затем мимо шахты Грэйхаунд к озеру Джозефуса, и вот два дня спустя малышка сидит у меня на плечах, и мы поднимаемся по тропе к озеру Каролинских Поганок, где нас поджидает многодневный запас форели.
Мы были уверены, что форель будет ждать нашего прихода, подобно билетам на самолет, поэтому, дойдя до Грибного ключа, остановились выпить холодной темной воды и сделать пару снимков – нас с малышкой верхом на бревне.
Придет день, появятся деньги, и мы напечатаем эти фотографии. Придет день, и любопытство заставит меня проверить, что же там такое получилось. А пока время для них остановилось так же, как оно останавливается для запертых в бумажном пакете семян. Когда фотографии напечатают, я стану старше и меня легче будет растрогать. Смотри, какая она тут маленькая! Смотри, Грибной ключ! Смотри, а это я!
Мы добрались до озера Каролинских Поганок, и через час я поймал всех рыб, которых можно было ловить по местным правилам, а моя женщина, увлекшись рыбной ловлей, уложила малышку спать прямо на солнце; когда девочка проснулась, ее стало тошнить, я взял ее на руки, и мы пошли по тропе обратно.
Женщина молча брела сзади с удочками и рыбой. Малышку два раза вырвало нежно-сиреневой слизью – порциями размером с наперсток; все это попало мне на одежду, а лицо девочки стало красным и горячим.
Мы остановились у Грибного ключа. Я дал ей попить воды – немного, чтобы вымыть изо рта вкус рвоты. Смывая следы со своей одежды, я по какой-то непонятной причине вдруг здесь, у Грибного ручья, задумался над тем, куда подевались костюмы фасона «зут»[30].
Вместе со Второй мировой войной и сестрами Эндрюс[31] костюмы «зут» были очень популярны в начале сороковых годов. Наверное, просто ушли, как уходит любая мода.
Больной ребенок на тропе с озера Каролинских Поганок в июле 1961 года – гораздо важнее. С этим нужно что-то делать, больного ребенка нельзя оставлять одного в этой галактике среди комет, обязанных каждые 173 года пролетать близко от Земли.
После Грибного ключа малышку перестало тошнить; я нес ее на плечах по тропинке, заходя в тень, выходя из тени, переступая через множество других безымянных ключей, и когда мы добрались до озера Джозефуса, она уже совсем поправилась.
Она бегала по лагерю, таская перед собой здоровенную форель-головорезку; с рыбой в руках она напоминала арфистку, что на целых десять минут опаздывает на концерт, а ни автобуса, ни такси нигде не видно.
Calle de Eternidad[32]. Мы шли из Хелатао, родины Бенито Хуареса[33]. Вместо того чтобы двинуться по дороге, мы выбрали петлявшую вдоль ручья тропку. Школьники из Хелатао сказали, что так будет короче.
Вода в ручье была чистой, но не совсем прозрачной, и временами тропа поднималась вверх довольно круто. По пути нам встречались люди, спускающиеся по той же тропе вниз, значит, так действительно было ближе. Все они были индейцами и несли в руках какую-то поклажу.
Наконец тропа разошлась с ручьем, мы поднялись на холм и оказались у кладбища. Это был старый заброшенный погост, смерть и трава росли на нем вместе, как партнеры в танце.
На кладбище начиналась мощенная булыжником улица, которая вела в город Икстлан (произносится ИстлОн), расположенный на вершине соседнего холма. До самого города на улице не было ни одного дома.
Здесь была макушка мира – дорога взбиралась на холм слишком круто. У входа в Икстлан стоял дорожный знак, указывающий обратно в сторону кладбища, куда и направлялась из города эта улица, заботливо уложив на своем пути булыжники.
После подъема мы никак не могли отдышаться. Знак объявлял: Calle de Eternidad. Такая вот подсказка.
Далеко не всегда я путешествовал по экзотическим местам южной Мексики. Когда-то давно я был мальчишкой и работал на северо-западе страны у одной старой женщины. Ей было девяносто лет: по субботам, иногда после школы и летом во время каникул я помогал ей справляться с домашними делами.
Иногда она кормила меня завтраком: яйца с хлебом, у которого корочка была отрезана так тонко, словно это делал хирург, бананы с майонезом.
Старуха жила в доме, похожем на нее, точно брат-близнец. В доме было четыре этажа и не меньше тридцати комнат, в старухе же – пять футов роста и около восьмидесяти двух фунтов веса.
В гостиной стоял радиоприемник образца 20-х годов – единственная вещь в доме, внешний вид которой хотя бы отдаленно напоминал о нашем столетии, правда, на этот счет у меня в голове имелись некоторые сомнения.
Очень часто машины, аэропланы, пылесосы и холодильники, сделанные в 20-х годах, выглядят так, словно они пришли из 1890-х. Красота современных скоростей отодвигает эти вещи в прошлое, заставляя их рядиться в одежду и мысли предыдущего века.
У старухи жил пес, но на него можно было не обращать внимания. Собака была такой старой, что казалась чучелом собаки. Однажды я пошел с ним в магазин. Всю дорогу у меня было такое чувство, будто я тащу за собой набитое соломой чучело. Я привязал его к чучелу пожарного крана, на которое оно пописало – чучелом струи.
Я пошел в магазин и купил для старухи какую-то ерунду. Кажется, фунт кофе и банку майонеза.
Главной моей обязанностью было вырубать канадский чертополох. Когда-то в 20-е годы (или это были 1890-е) моя хозяйка и ее муж ехали на автомобиле по Калифорнии; у бензоколонки они остановились и попросили залить в бак бензин.
– Не заинтересуют ли вас семена калифорнийских полевых цветов? – спросил заправщик.
– Нет, – ответил муж. – Только бензин.
– Понимаю, сэр, – сказал заправщик. – Но сегодня вместе с бензином мы продаем семена цветов.
– Ладно, – сказал муж. – Давайте сюда. Только не забудьте заправить машину. Бензин меня интересует больше.
– Вы не узнаете свой сад, сэр.
– Из-за чего, из-за бензина?
– Нет, сэр, из-за цветов.
Потом они вернулись на северо-запад и посадили в саду семена, из которых вырос канадский чертополох. Каждый год я вырубал его под корень, но он вырастал опять. Я лил на него яды, но он вырастал опять.
Проклятия становились музыкой для его корней. Подзатыльники были для него звуками клавесина. Канадский чертополох поселился в саду навеки. Спасибо тебе, Калифорния, за твои прекрасные полевые цветы. Я рубил их каждый год.
Я делал и другую работу – например, подстригал газон старой жуткой сенокосилкой. Когда я пришел к старухе в первый раз, она сказала, чтобы я обращался с этой машиной как можно осторожнее. Она сказала, что месяц назад к ней в дверь постучался странник и спросил, не найдется ли для него работы – ему нечем платить за еду и за комнату в отеле; старуха тогда ответила:
– Можете постричь траву.
– Спасибо, мэ-эм, – сказал странник, и это средневековое устройство незамедлительно отрезало несчастному три пальца на правой руке.
Я старался как можно осторожнее обращаться с сенокосилкой, потому что знал: где-то неподалеку бродят беспокойные души трех этих пальцев. Мои собственные пальцы были явно неподходящей для них компанией. Они прекрасно себя чувствовали у меня на руках.
Я чистил старухин сад камней и уносил змей, если они попадались у меня на пути. Старуха велела их убивать, но я не видел смысла изводить этих симпатичных подвязковых змей. При этом как-то избавляться от них было нужно, потому что моя хозяйка твердо обещала получить инфаркт, если ей вдруг случится хоть раз наступить на змею.
Так что я ловил этих тварей и депортировал их через дорогу, где, вполне возможно, девять пожилых дам получили потом свои инфаркты, найдя змей среди зубных щеток. К счастью, я ни разу не проходил мимо их дома, когда выносили тела.
Я выпалывал из сиреневых кустов побеги ежевики. Время от времени старуха говорила, чтобы я забирал цветы домой; сирень была очень красивой, я нес ее по улице, держа высоко перед собой и гордясь так, словно это были стаканы со знаменитым детским напитком: отличное цветочное вино.