О, ни разу в жизни я не видел ничего подобного этим ручьям! Их сложили в штабеля различной длины: десять, пятнадцать, двадцать футов и так далее. Были даже ручьи длиной целых сто футов. В отдельный ящик побросали обрезки. Всяких размеров – от нескольких дюймов до одного-двух футов.
На стене здания висел громкоговоритель, и оттуда неслась нежная мелодия. День стоял пасмурный, и высоко в небе кружили чайки.
Позади ручьев расположились большие вязанки деревьев и кустов. Их закрывали полотнища латаного брезента. Корни и верхушки, перевязанные веревками, торчали из-под ткани наружу.
Я подошел ближе и принялся разглядывать ручьи. В некоторых даже плавала форель. Одна рыба была особенно красивой. По дну, прячась в камнях, ползали раки.
Прекрасный ручей. Я опустил руку в воду. Она была холодной и приятной на ощупь.
Я решил обогнуть здание и посмотреть на животных. Я уже видел грузовики и железнодорожное полотно. Пройдя по дорожке мимо склада пиломатериалов, я добрался до загонов.
Служащий не ошибся. Животных уже почти не осталось. Единственными тварями, водившимися тут во множестве, были мыши. Сотни мышей.
Рядом с загоном стояла огромная клетка, примерно пятидесяти футов высотой, полная разнокалиберных птиц. Сверху на клетку набросили брезент, чтобы, если пойдет дождь, птицы не промокли. Дятлы, воробьи и дикие канарейки.
На обратном пути к ручьям я нашел насекомых. Они обнаружились внутри сборного железного домика – одного из тех, что продавались по восемьдесят центов за квадратный фут. На двери висела табличка:
НАСЕКОМЫЕ
Однажды славным зимним днем в Сан-Франциско шел дождь, а мне привиделся Леонардо да Винчи. В то время моя женщина батрачила как проклятая дни напролет, включая воскресенья. В восемь утра она ушла в «Пауэл и Калифорнию». А я, как последний дармоед, весь день тупо просидел на одном месте и промечтал о Леонардо да Винчи.
Я представлял, что он служит в компании «Удочки Юга» – разумеется, носит другую одежду, разговаривает на другом языке, и биография у него тоже другая – вполне возможно, его детство прошло в Америке, скажем, в Лордсбурге, Нью-Мексико, или в Винчестере, Вирджиния.
Я представлял, как он изобретает вращающуюся приманку для рыбалки в Америке. Сначала идея просто крутится у него в голове, потом он возится с железом, красками и крючками, пытаясь соединить их то так, то иначе, затем приспосабливает некий механизм, потом отказывается от него, снова строит механизм, но уже другой, и наконец приманка готова.
Он зовет начальство. Те смотрят на приманку и валятся в обморок. Леонардо да Винчи стоит над их неподвижными телами, держит в руках приманку и дает ей имя. Отныне она зовется «Тайная Вечеря». Затем он приводит начальников в чувство.
Проходит месяц, и рыболовная приманка становится сенсацией двадцатого века, оставив далеко позади такую ерунду, как Хиросима или Махатма Ганди. Миллионы «Тайных Вечерь» продаются по всей Америке. Тысячу штук заказывает Ватикан, несмотря на то, что у них там нет ни одной форели.
Сыпятся награды. Все тридцать четыре экс-президента Соединенных Штатов говорят:
– На «Тайную Вечерю» я выловил всю свою норму.
Он поехал в Чемолт, восточный Орегон, рубить к Рождеству елки. Очень маленькая компания наняла его на эту работу. Он рубил деревья, сам готовил себе еду и спал на кухонном полу. Было очень холодно, и землю покрывал снег. Пол жесткий. Где-то там нашлась старая летная куртка. Она спасала его от холода.
Единственной женщиной, которую он смог найти в округе, оказалась индейская скво, весившая не меньше трехсот фунтов. У нее имелись две пятнадцатилетние дочки-близняшки, и он решил, что будет спать с обеими. Но скво ясно дала понять, что он может спать только с ней. В этом деле она соображала неплохо.
Люди, на которых он работал, ничего ему не платили. Они сказали, что, когда он вернется в Сан-Франциско, отдадут все деньги сразу. Он согласился на эту работу только потому, что был сломлен – ни гроша за душой не осталось.
Он ждал денег, рубил среди снега елки, спал со скво, готовил себе скудную пищу – на хорошую у них не хватало средств – и мыл посуду. Потом засыпал на кухонном полу, укрывшись летной курткой.
Когда елки наконец увезли в город, хозяева сказали, что денег у них все еще нет. Пришлось торчать в Окленде и ждать, пока они продадут деревья и соберут нужную сумму.
– Замечательная елка, мэм.
– Сколько?
– Десять долларов.
– Слишком дорого.
– Вот прекрасная елка всего за два доллара, мэм. На самом деле это только половина елки, но ее можно поставить у стены, и она будет прекрасно смотреться, мэм.
– Беру. Я поставлю ее около барометра. Эта елка точно такого же цвета, как платье королевы. Беру. Два доллара, говорите?
– Совершенно верно, мэм.
– Добрый день, сэр. Да-да… Ах-ха… Да-да… Что вы говорите? Вы хотите положить рождественскую елку в гроб вашей тетушки? Да-да, понимаю… Такова была ее воля… Сейчас посмотрим, чем я смогу быть вам полезен, сэр. Да, размеры гроба у вас с собой? Замечательно… Вот вам прекрасная гробовая рождественская елка.
В конце концов он получил свои деньги, приехал в Сан-Франциско, съел стейк в ресторане «Ле Беф», запил «Джеком Дэниэлсом»[48], отправился на Филмор, нашел молодую черную проститутку и отвел ее в отель «Водопад Альберта Бэйкона».
На следующий день он нашел на Маркет-стрит самый дорогой канцелярский магазин и купил в нем за 30 долларов ручку с золотым пером.
Он отдал ее мне со словами:
– Пиши ею, только сильно не нажимай, потому что перо у этой ручки золотое, а все золотые перья очень впечатлительны. Через некоторое время они вбирают в себя личность писателя. И никто другой уже не может ими писать. Ручка становится чем-то вроде тени. То есть единственной ручкой. Береги ее.
Я слушал его и думал о том, какое замечательное перо выйдет для рыбалки в Америке одним штрихом прохладных зеленых деревьев у речного берега с прижатыми к бумаге полевыми цветами и темными плавниками.
«Эскимосы проводят среди льда всю жизнь, но в их языке нет слова, означающего лед».
– «Человек: Первый миллион лет», Эшли Монтегю[49].
«Человеческий язык в чем-то подобен, а в чем-то радикально отличается от средств коммуникации животных. Несмотря на то, что у нас нет точного представления об истории эволюции, существуют различные гипотезы, отвечающие на вопрос о происхождении языка. Есть, к примеру, теория «бу-бу», суть ее в том, что язык развился из попыток подражать голосам животных. Или теория «динь-дон» – что он вырос из обмена звуковыми сигналами. Или «пух-пух» – язык начался с окриков и восклицаний… У нас нет способа узнать, говорил ли прачеловек, останки которого находят сейчас при раскопках… Язык не оставляет следов – по крайней мере до того, как становится письменностью…»
– «Человек и природа», Марстон Бейтс[50].
«Сидя на дереве, животное не может создать культуру» – «Примат, как основа человеческой механики».
– из книги «Сумерки человечества», Эрнест Альберт Хутон[51].
А если по-простому, то я всегда мечтал написать книгу, которая заканчивалась бы словом «майонез».
3 февраля 1952 г.
Дорогие Флоренс и Харв.
Эдит сейчас сказала, что скончался мистер Хорош. Видит Бог, наши сердца разрываются от самого глубокого сострадания, которое только возможно на этом свете. Он прожил долгую счастливую жизнь и сейчас наверняка находится в лучшем мире. Знаю, что его смерть не была для вас неожиданностью, и как хорошо, что вчера вы смогли его навестить, несмотря даже на то, что он вас так и не узнал. С вами наши молитвы, любовь и надежда на скорую встречу.
Да благословит вас Господь.
Любящая мать и Нэнси.
P. S.
Как жаль, что я забыла дать вам с собой маёнез.