дивизия СС «Норд», но, зацепившись за линию ДЗОТов, наши ребята держались весь день, хотя и потери несли, и пришлось разведчикам затыкать дыру в обороне — но справились. Повезло, что у немцев самоходки и танки не могли подойти по этим дорогам, против них действовала только пехота при поддержке минометов и артиллерии. А еще помогла «накачка» политруков, которые рассказали, кто такие части СС, чем занимались ребята дивизии «Мертвая голова», на основе батальонов которой создавали дивизию «Норд», так что отступать перед карателями, как говорят в Одессе, «было в западло»[4]. Вот и не отступали! Держались! Весь день держались! А под вечер вынуждены были все-таки отступить. Опытные австрийцы из 169-й пехотной дивизии[5] сумели-таки продавить оборону 715-го стрелкового полка у реки Тенние, и выйти во фланг остальным частям 122-й дивизии, заставив ее отступить к подготовленным позициям у поселка Кайрала. Очень неприятным сюрпризом оказалось наличие у немецких саперных ударных групп огнеметов, которыми выжигали древесно-земляные укрепления, а окопы рядом с ними забрасывали гранатами, которых у ударников было с избытком. Противник продвинулся за сутки на этом направлении на 10–15 километров вглубь советской территории. У Кайралы были куда как лучше подготовленные укрепления, имелись и бетонные (правда, только пулеметные) ДОТы, тут, у озер Куола и Ала разворачивались артиллерийские полки из резерва 14-й армии, а слишком борзых австрийцев решено было встретить двумя минометными полками. Минометчики заняли позиции до реки Нурми. Четыре дивизиона 120 мм минометов — это сила, которая может сказать свое веское слово. Австрийцы под командованием генерал-лейтенанта Германа Титтеля[6] сумели утром четвертого августа опять удивить — они умудрились подтянуть танки, причем кроме легких двоечек на поле появились и более наглые тройки и приземистые коротконосые «штуги» — самоходки с очень низким силуэтом, из-за которого они были очень неприятной целью для наших противотанкистов. Из своих трехдюймовых окурков они пытались погасить наши огневые точки и довольно метко прошлись по пулеметным гнездам, не прикрытым бетоном. Две батареи сорокапяток уже были выбиты вражескими танками и артиллерией, а неугомонные коробочки все ползали по полю, поддерживая наступление пехоты. Но когда в бой вступили минометные батареи, врагу стало совсем не до маневров — удачным попаданием была уничтожена одна «двоечка» чешского производства, еще две легкие машины перевернуло от близкого разрыва, пехота стала сразу же отступать — минный обстрел в чистом поле дело неприятное. Под этот шумок откатились и «штуги». Чтобы укрепить оборону, в подготовленные саперными танками с грунтоотвалами места подтянули батальон Т-26, танки хорошо замаскировали, а кое-где и присыпали землей. Это помогло отбить еще две атаки немцев. Один раз попыталась финская авиация помочь союзной немецкой пехоте, но им вломили сталинские соколы, потеряв два бомбардировщика и пару истребительного прикрытия, финские асы убрались восвояси. Эсэсовцы, приободренные опытом соседей, утром четвертого попытались использовать в атаке саперов и огнеметные команды. Но тут им опять обломилось: позиции 420–го полка были хорошо и продуманно подготовлены, бойцы эти позиции обживали еще во время маневров, так что несколько горящих и орущих факелов возвестили о неудачном дебюте эсэсовцев уже в боях у озера Ала.
Для разведвзвода это день прошел более спокойно: всего один раз вышли на подмогу своим, правда, ситуация была острая и Дегтярь Афончикова бил длинными очередями, что называется, на расплав ствола. Выдержали. А еще под вечер сменили понесший очень большие потери взвод на самом левом фланге позиции. Эсэсманы воевали упорно, пусть и не так умело, как горные стрелки или австрийские ветераны, но выучки и мотивации у них было с избытком. Отбивались благодаря 62-мм ротным минометам да полковым трехдюймовкам. И были признательны Богу, что по этим болотам, немцы сюда свои танки не притащили.
Потом пришел приказ и разведчики отошли во вторую траншею, а дальше вообще чуток в тыл, на отдых. Вот тут их нашел все тот же вездесущий Рубинчик, довольный собою, все-таки, птичка в клюве притащила ценную информацию. Это была правда, может быть, именно этого момента кто-то там, в штабе, наверху и ждал, кто его разберет?
— Вах! Сэмэн! Ты пришёл? Скажьи, дарагой! Как твоей еврейской душэ тут на войнэ не боязно? Вах! — это решил позубоскалить осетин Астан Бирагов, командир отделения из первой роты. Национальный вопрос был любимым местом для шуток над Рубинчиком, который эти шутки воспринимал со всем спокойствием истинного одессита.
— Астан, дарагой! Я сколько тебе объяснял, что если верить моей бабушке, потому что моей маме никто никогда не верил, то я наполовину румын, еще на четверть грек, чуть-чуть хохол и еще чуточку еврей. И поэтому по национальности я — русский человек Семен Рубинчик!
Привыкшие к подобным перепалкам бойцы засмеялись.
— А о чем мечтает русский человек Рубинчик? — спросил кто-то из бойцов, скорее всего, образованный, может, комвзвода — два? Он студентом был призван? Точно, он!
— Была у меня мечта, товарищи бойцы, вот, Коля молчит, но не даст мне соврать! Я вам говорю от всей своей широкой, как море, души: была у меня мечта: взять Маннергейма в плен. Так происки судьбы забросили меня в Финскую сюда, под Кандалакшу, я хотел пойти за маршалом в поиск, сам товарищ Ворошилов не возражал, шоб я так жил, и все мои товарищи тоже! Так меня друг Коля не пустил, говорит, что одного тебя не отпущу, а сам пойти не могу — у меня мозоля на пятом пальце правой ноги. Шоб я так жил, но пришлось Николашу до лазарету на себе тащить. Я же друга сбросить не могу, я советский человек, товарищи! А шо потом? А потом случился мир. А потом немцы говорят Маннергейму: надо опять напасть на СССР! Он им отвечает, мол я не против, но есть там такой разведчик, Сёма Рубинчик. Боюсь, возьмет меня в плен самым бесстыдным образом. Я тогда от горя застрелюся! Хоть взорвите меня, а я воевать против Рубинчика отказываюсь! Немец его и взорвал. Во так я и остался на какое-то время без мечты.
— А что, неужели сейчас мечта появилась? — раздался все тот же насмешливый голос.
— Конечно, товарищи бойцы и командиры доблестного 420-го полка! Есть у вашего товарища Рубинчика мечта!
Зал притих. Наступила мертвая тишина. Зрители застыли в ожидании развязки спектакля.
— Вот мы тут немца прижмем. И финна прижмем. Ну, сколько нам понадобиться, аж две-три недели, шобы финны затихли совсем. Так? Мамой клянусь, шо так! И как туча в море это к шторму, так мне ясно, шо нас перебросят брать Берлин, потому шо Варшаву возьмут и без нас, а Берлин — ну никак! И нашу разведку сбросят на парашютах в район рейхстага. И шобы разведчик Рубинчик вместе со своим первым номером товарищем Колей и всем нашим героическим разведвзводом не пробрались в логово Гитлера? И проберемся. И к Гитлеру в кабинет заявимся!
И вот когда я наведу на Гитлера свой пистолет, а он поднимет руки, то врежу я ему от всей солдатской души сапогом по яйцам! Вот такая у меня мечта, товарищи!
И уже, окрыленный грохотом смеха, Рубинчик продолжил:
— Так что если Гитлер не хочет на весь мир опозориться, пусть сразу застрелится, а лучше примет яду!
— А чэм эта лутшэ, дарагой? — сквозь смех пробился рык Берагова.
— Мне его опознать будет лучше, чем если с дыркой в голове…
— Трепло ты, Сёма, но товарыщ хороший… — подвел итог дискуссии Афонченко, как только стих громогласный смех.
— Поддерживаю мнение товарища пулеметчика. Как фамилия?
Афонченко вздрогнул. Ну на тебе! Расслабились, а что при трепе Рубинчика присутствует высокое начальство, так и не заметили. Перед бойцами стоял бледноватый, но вполне довольный комполка, замполит и командир их дивизии, генерал-майор Пётр Семенович Шевченко.
— Заместитель командира разведвзвода 420-го стрелкового полка Афонченко, товарищ генерал! — постарался отбарабанить пободрее пулеметчик.
— Ну, о товарище Рубинчике, не только мы были наслышаны, но и Маннергейм, так ведь, товарищи!
Бойцы опять рассмеялись, поддержав шутку начальника, но уже не так беззаботно, как ранее.
— Как вам немцы? Не жидковатый враг нам попался, есть с кем воевать? — генерал спросил Афонченко, глядя ему прямо в глаза. И что-то подсказало разведчику, что в этом вопросе уже шутки нет.
— Товарищ генерал, немец вояка серьезный, основательный. Даже посерьезнее финна будет. Но продержаться продержимся. И бить его можно и нужно! Так что придет время — вдарим!
— Вдарите? Это хорошо. Надо будет вдарить. Отсюда и до Гельсинфорса! — голос генерала окреп, бойцы притихли, ожидая привычной начальственной накачки, но тут вставил свои пять копеек Рубинчик:
— До Гельсинфорса пройдем не без форса, товарищ генерал! Шоб я так жил!
Генерал рассмеялся. Потом угостил пару разведчиков папиросами из своего портсигара, а ординарец генерала раздал немного курева бойцам, что поближе. Дружно закурили.
— А кто видел, что немцев финны меняют на передовой? — неожиданно спросил генерал.
— Первым заметил боец Рубинчик, у него глаз — алмаз. Ну а потом и я усмотрел, товарищ генерал, — абсолютно спокойно ответил Афонченко. Боевой день 4 августа 1941 года для 420-го стрелкового полка подходил к концу. Через несколько минут генерал-майор Шевченко покинул позиции полка.
[1] В РИ Николай Афонченко стал полным кавалером солдатской «Славы» (приравнивалось к статусу Героя Советского Союза, правда, получил эти награды уже не на Северном фронте.
[2] Кукушками финских снайперов называли наши ребята за то, что они любили делать снайперские позиции на деревьях. В Зимнюю войну финские снайпера доставляли много неприятностей бойцам и командирам РККА.
[3] Эмблемой Норда была черная снежинка на черном поле. Снежинка-то черная, а окантовка у нее была белая, не считайте автора идиетом, считайте лучше приколистом.
[4] Есть такое свойство у русских, вспомним Крымскую войну, когда французы бросили вслед за отступающими русскими частями зуавовов (свою лучшую колониальную пехоту, на голове которых были красные фески точь-точь как у турок). Увидев вроде бы турок, наши ребята остановились, потому что перед турками отступать было «западло», развернулись и наподдали зуавам по первое число. А шоб их турецкие морды сильно не радовались! (известный истерический факт)