Мои спутники поскакали к указанному зданию, а Халеф повел моего вороного. Капитан, увидев Ри, уже не мог отвести от него глаз. Он даже на мгновение забыл о своем горе.
— Это твоя лошадь? — спросил он.
— Да.
— У христианина и такой конь! Ты, должно быть, предприимчивый и богатый человек. Не забудь напомнить мне, что я должен отплатить тебе за твою доброту.
— Аллах создал всех людей и повелел им быть братьями. Тебе не за что меня благодарить, пошли.
Мы стали подниматься в гору. Добравшись до кустарника, я остановился. Он стал озираться:
— Это здесь?
— Да. Там, в кустах.
— В этой чащобе? Кто бы мог подумать. А как ты ее нашел?
— Не я, моя лошадь. Она заржала и встала как вкопанная.
Мы пробрались через заросли на ту самую крохотную полянку. Никогда не забуду сцену, которая произошла следом за этим. Увидев тело жены, он громко вскрикнул и бросился на землю рядом с ней. Он брал ее на руки, целовал в холодные губы, прижимался к щекам и любовно гладил по волосам. Наверное, он очень любил ее — и так жестоко с ней обошелся! Она скрывала от него свою веру. Какие же душевные муки она испытала!
Похоже, его посетили те же мысли. Теперь, держа ее на руках, он не плакал, впившись взглядом в ее черты, как будто пытаясь найти в них разгадку какой-то своей тайны. Потом задумчиво произнес:
— Она умерла от болезни под названием печаль. Наверное, это было моей ошибкой, когда я принялся спорить с ним:
— Она умерла в вере, а это свято. Христианство допускает женщин на небо, а ты хочешь украсть у нее это небо.
— Не говори так. Твои слова разбивают мое сердце. Она мертва, и я виноват в этом. О, если бы она хоть на мгновение открыла глаза, сказала хоть слово! Один взгляд, одно слово — но она ушла не прощаясь. И никогда уже больше я не увижу ее и не услышу ее голоса!
Я тихо стоял рядом. Он осмотрел венок из роз.
— Это не молельная веревка мусульманина, — задумчиво проговорил он. — На ней должно быть девяносто девять узелков, которые означают девяносто девять фраз из Корана. А на этом что-то другое. Что они означают?
Я объяснил ему.
— А ты можешь обратиться к Деве Марии?
Я сделал все, что он просил. Когда я закончил, он задумчиво сказал:
— Ты думаешь, она простит мне мои прегрешения?
— Простит, потому что была христианкой и любила тебя.
— Это молельная веревка старой служанки, которую я выгнал. Я заберу ее, потому что Хара держала ее в руках, умирая. А тут, вверху, крест старухи, она оставила и то и другое. В этом месте я ничего не трону и буду часто приходить сюда. Никто, кроме меня, не должен это видеть. Я вынесу тело сам. Выходи!
Он прикрыл мертвую вуалью и сказал:
— Ты видел ее лицо — это грех, но, поскольку она умерла христианкой, я спокоен. Никто другой не должен ее видеть.
Он уселся и еще долго сидел рядом с ней и корил себя. Постепенно он успокоился. Потом пришли фельдфебель с людьми и принесли носилки. Их привел Халеф. Тело доставили в башню. Мальчикам было девять и одиннадцать лет. Они тяжело переживали потерю матери, и, не в состоянии выдержать их слезы, я вышел на улицу. Жители окрестных домов вернулись с поисков и теперь стояли в отдалении, выражая тем самым капитану свое соболезнование.
По его распоряжению, нам принесли еду. Самого капитана нигде не было видно. Позже я попросил передать ему, что мы собираемся уезжать, и он пригласил меня подняться к нему наверх. Он сидел в своей комнате рядом с телом. Протянув мне руку, спросил:
— Ты покидаешь меня?
— Да, я должен продолжить свой путь.
— Это так необходимо? Может, останешься еще на сегодня? Если бы Хара была жива, то рассказала бы мне об учении Христа. Но ее уже нет, и некому, кроме тебя, поведать мне об этом. Останься, не оставляй меня наедине с мыслями, которые меня изводят.
Времени у меня совсем не было, но отказать я тоже не мог и потому согласился. Спутники мои не возражали против такой задержки, и я просидел у капитана допоздна. Я не был миссионером, но сердце его было открыто, и я попытался бросить туда семена в надежде, что они взойдут и принесут свои плоды. Я остался с ним до следующего утра, а потом мы продолжили наш путь.
Мы проехали Барутин, к полудню достигли Дубницы, а вечером прибыли в Неврокоп, ранее известный своими железными рудниками. На следующий день мы двинулись дальше.
Мы находились в знаменитом месте, потому что в этих горах, если верить греческой легенде, Орфей силой своего пения заставил двигаться деревья и скалы. К обеду мы достигли наконец Мелника.
Само собой, мы поскакали не в то место, куда направились Манах эль-Барша и его соучастники, мы искали другой приют, но все дома были уже заняты. Ярмарка началась, и приезжих было предостаточно. Албани уволил своего «лошадника» и теперь был один. Ему было легче найти комнату, нам же, с лошадьми, пришлось куда сложнее.
Спешившись перед одним из постоялых дворов, мы заметили человека, который подошел и спросил:
— Вы ищете место для ночлега?
— Да, — ответил я. — Ты чем-то можешь помочь нам?
— Вам — да, другим — нет.
— А почему только нам?
— Потому что у вас есть копча, вы — братья. Мой господин разместит вас у себя. Он возница и живет неподалеку. Я отведу вас.
— Буду очень благодарен. И мы пошли за ним.
— Я его уже видел, — шепнул мне Халеф.
— Где?
— У въезда в город. Он стоял и кого-то ждал там. Теперь я тоже вспомнил, что мы проезжали мимо него, а позже убедился, что он ждал именно нас.
Он отвел нас к дому с такими широкими и высокими воротами, что мы могли въехать туда прямо на лошади. Там стояли два запряженных волами фургона, собственность нашего нового хозяина. В глубине двора располагались стойла, и нам показали, куда поставить лошадей.
— Наверное, нам нужно сначала поговорить с твоим
господином?
— Зачем?
— Ну как же, мы пока не знаем, примет ли он нас.
— Примет. Место есть, а людям, которые носят копчу, здесь всегда рады.
— Так он тоже член братства?
— Да. Вот он идет.
Через двор шел маленький толстый человечек, который сразу же мне не понравился. Он заметно косил, хотя в принципе я не против людей, страдающих от этого природного дефекта. Но у этого парня была такая крадущаяся кошачья походка и столь причудливо выстриженные баки, что у меня не осталось сомнений: этот человек двуличен.
— Кого ты привел? — спросил он слугу.
— Это друзья, у них копча и нет места для ночлега. Ты разрешишь им здесь расположиться?
— Да ради бога. Надолго вы приехали?
— На несколько дней. Мы заплатим за все.
— Об этом не может быть и речи. Моим гостям платить не надо. Отведите лошадей на конюшню, а потом возвращайтесь ко мне — вы получите все, что вам нужно. — И он снова ушел.
Мне показалось, что он и слуга обменялись многозначительными взглядами.
Стойло было длинным и состояло из двух помещений. В одном находилось множество волов, другое предназначалось для наших лошадей. Слуга вышел вперед и сказал:
— Я принесу сено, или вам нужен какой-нибудь другой корм?
— Неси то, что есть!
Когда он исчез наверху, я рассмотрел сквозь дыру в стене большой двор. Там стоял высокий, крепкий мужчина и, казалось, прислушивался. Тут сверху ему махнул слуга и тот ответил ему тем же, а потом поспешно ушел со двора.
Когда слуга вернулся, я не подал виду, что видел его. Мы поставили лошадей и направились в комнату, где нас ждал толстяк. Он сидел на подушке перед столиком на трех ножках, и перед ним стоял поднос с кофейными чашками. Он снова поздоровался с нами и хлопнул в ладоши. Появился мальчик и наполнил чашки.
Пока все складывалось хорошо. Казалось, нас здесь ждали. Даже сосуд с табаком приготовили. Мы набили трубки и прикурили прямо от углей.
— У тебя очень хороший конь, — сказал он. — Продаешь?
— Нет.
— Жаль, мне бы такой не помешал.
— Значит, ты богатый человек. Не каждый может позволить себе купить такую лошадь
— У возниц всегда должны водиться деньги. Откуда ты приехал?
— Из Неврокопа.
— А куда путь держишь?
— В Сере.
Мне совершенно не хотелось говорить ему правду. На его физиономии было написано: «Я знаю куда больше, чем говорю».
Он спросил:
— Что за дела привели тебя сюда?
— Я хотел бы купить зерно и другие продукты. Здесь есть кто-нибудь, кто торгует, ну, скажем, фруктами?
Ему не удалось скрыть улыбку и он ответил:
— Да, тут есть мейваджи. Его зовут Шава, и он услужит тебе, потому как ты тоже член братства.
Тогда я перевел разговор на этого Шаву, у которого должен был остановиться эль-Барша.
— Он живет далеко отсюда? — поинтересовался я.
— На соседней улице. Я его хорошо знаю. Четверть часа назад я был у него.
— Он сейчас занят?
— Да: сейчас к нему лучше не ходить.
— У него гости?
— Пока нет. Но он их ждет. Например, должен приехать Дезелим из Измилана, хозяин кофейни и кузнец-оружейник. Ты знаешь этого человека?
— Да, он тоже член братства.
— А когда ты с ним познакомился?
— Несколько дней назад я был у него дома.
— А брата его ты видел?
Он задавал эти вопросы с невинным видом и явно преследовал какую-то цель. Через некоторое время он заметил, что пора бы поехать посмотреть ярмарку, и тут же навязался мне в сопровождающие. Причем сделал это таким образом, что мне никак нельзя было отказываться. Хотя я бы с большим удовольствием поехал туда один, с Халефом.
Везде кипела жизнь, но с немецкой ярмаркой это, конечно, несравнимо. Молчаливый турок проходит по рядам торговцев, которые так же безмолвно сидят на своих тюках с товаром и не прикладывают никаких усилий, чтобы привлечь к нему покупателей. А если кто-то и подходит, то сделка протекает, как некое таинство, будто люди укрывают какие-то патентованные секреты.
Особое отличие — в полном отсутствии женщин. Кругом одни мужчины, и только изредка попадается на глаза круглая, как воздушный шар, палатка, из которой выглядывает блестящий черный глаз. Обычно женщины немусульман не допускаются на подобные действа и если и появляются здесь, то в каких-то закрытых для посторонних глаз помещениях. Каруселей и других развлечений здесь не бывает — Коран не допускает таких вольностей. Правда, здесь, похоже, было одно исключение — палатка с китайским театром теней, от которого турков было не оторвать. Здесь это называют караг