ез ойюн. Одни входили в эту палатку и выходили из нее с одинаково напряженными лицами, другие выбирались наружу с ухмылками во весь рот.
— Вы видели когда-нибудь карагез?
— Нет.
— Как так можно? Нет ничего красивее театра теней! Давайте пойдем!
Мест, конечно, не было, но с помощью локтей, которыми мне пришлось поработать весьма усердно, нам удалось пробраться к самой сцене. Все замерли в ожидании представления. Надо напомнить, что на Востоке пребывание в толпе — удовольствие не из приятных. Восточный человек обычно спит в одежде и меняет ее довольно редко. Об умывании и личной гигиене он редко когда имеет представление, поэтому неудивительно, что нам пришлось затыкать носы. Наконец прозвучал свисток и представление началось.
То, что я видел, было искусством в самом высоком смысле этого слова. Спектакль сопровождался сдержанным смехом — на Востоке вообще избегают громких звуков ликования. Насмотревшись, я хотел уже идти, но не мог пошевелить ни одним членом; пришлось терпеть, замерев в неподвижности, пока второй свисток не известил публику, что на четверть пиастра посмотрено уже достаточно.
Желе из человеческих тел пришло в движение и стало понемногу рассасываться. Выбравшись наружу, я перевел дыхание. Морская болезнь — легкое недомогание по сравнению с тем, что мы пережили.
— Пойдем еще на один сеанс? — предложил возница Халеф шутливо загородился от него рукой, а я вообще промолчал.
Во время нашей дальнейшей прогулки я заметил, что возница боится потерять нас из виду и всячески пытается помешать мне общаться с окружающими: я несколько раз заговаривал со встречными, но он тут же обрывал нас и пытался меня увести. Это навело меня на подозрение, что он преследует какую-то цель.
— Разве мы не пойдем к дому мейваджи Главы? — спросил я его.
— Нет, а зачем?
— Я хотел знать, где он живет. Ведь завтра мне идти к нему. Ты мне его покажешь?
— Покажу, покажу…
— Мейваджи — серб?
— Почему ты так решил?
— Потому что у него сербское имя.
— Нет, ты ошибся. Следуй за мной.
Через некоторое время он показал мне дом торговца фруктами. Это было уже, когда мы возвращались домой, в сумерках. Там мы узнали, что слуга поранился, и даже послали за врачом.
Возница пошел искать слугу, а я двинулся через двор в конюшню. Зайдя туда, я обнаружил лошадей без присмотра. Оско и Омара тоже не было. Ри повернул ко мне свою умную голову, мотнул ей в знак приветствия и заржал каким-то особенным образом, я раньше такого не слышал. Я обнял его за голову. Обычно после этого он клал ее мне на плечо и целовал в щеку — лошади тоже целуются, но сейчас он этого почему-то не сделал, продолжал ржать и был как-то необычно возбужден. Я осмотрел его. В конюшне было уже темно, но я заметил, что лошадь стоит только на одном заднем правом копыте.
Я поднял левое и осмотрел его. Ри дернул ногой, как будто ему причинили боль.
— Он хромает, — сказал Халеф. — Только этого нам не хватало. Где же он поранился?
— Это мы сейчас посмотрим. Давай отведем его во двор, пока еще светло.
Вороной действительно хромал, и даже очень сильно. Меня это чрезвычайно удивило, ведь раньше с ним такого не случалось. Откуда вдруг такой дефект?
Я провел рукой по его больной ноге сверху вниз. Нет, выше копыта боли не было. Значит, все дело в нем. Я поднял его еще раз и внимательно осмотрел, но не заметил ничего подозрительного. Тогда я стал ощупывать копыто кончиками пальцев, медленно и осторожно. И тут лошадь вздрогнула: я обнаружил под волосом крохотную припухлость, отвел шерсть и увидел… булавочную головку. Кто-то воткнул булавку в край копыта!
— Сюда, Халеф! Булавка!
— Аллах! Не может быть. Где он на нее наступил?
— Наступил? Об этом и речи быть не может. Посмотри туда.
Он увидел огарок свечи. Халеф тут же выхватил плетку из сумки и хотел уже бежать, но я удержал его.
— Стой, не делай глупостей.
— Глупость? Разве это глупость, если я накажу человека, который мучает животное и хочет сделать его калекой?
— Подожди. Вначале нужно вытащить булавку, держи ногу.
Ри понял, что я хочу помочь ему. Я мог воспользоваться только ножом. Вороной мужественно выдержал испытание. Когда я извлек сей предмет, Халеф простер руки и воскликнул:
— Отдай ее мне! Я найду злоумышленника и воткну ее ему в… Скажи мне, сиди, где может быть у этого негодяя самое болезненное место?
— Лучше воткни ему куда-нибудь, где побольше мяса, но давай сначала отведем лошадь в конюшню.
Ри снова был в порядке. Я не сердился на Халефа, но нужно было срочно обсудить положение. Почему это было сделано?
— Я знаю! — заявил Халеф.
— Ну, почему же?
— Чтобы заставить тебя продать вороного.
— Ну, я не думаю. Иногда цыгане пользуются этим средством. Если бы булавку не нашли, лошадь признали бы непригодной, больной и списали. Здесь у них какая-то иная цель.
— Но ведь он спрашивал тебя: продашь ли ты жеребца?
— Он должен бы понять из моего ответа, что я этого никогда не сделаю. А если он действительно решил, что таким низменным способом заставит меня продать коня, то он ошибся.
Я пока что не могу кое-чего понять. Почему этот возница все время держал меня в поле своего зрения? Почему следил за тем, чтобы я ни с кем не общался? И еще это ранение слуги… Хм!
— Да, — задумчиво произнес Халеф. — Сиди, мне кое-что пришло в голову. Я подумал о том, зачем нужно калечить лошадь, если ее хозяин не хочет продавать ее вознице.
— Ну, и зачем?
— Причина только одна: лошадь не должна бегать. Они хотят помешать нам быстро продвигаться вперед.
— Ты абсолютно прав. Об этом я уже думал. А если один вынужден ехать медленно, что непременно сделает другой?
— Догонит его и перегонит.
— Да, это предположение, пожалуй, самое верное.
— Но что же руководило этим возницей? Мы ведьему ничего плохого не сделали. Он принял нас как гостей и должен защищать, вместо того чтобы вредить.
— Его гостеприимство, конечно, заслуживает благодарности. Мы ведь нигде больше не смогли найти место. Однако его поведение сразу навело меня на подозрение: раз слуга действительно ждал нас на улице, значит, о нашем прибытии должно быть известно заранее. И известие это должно было прийти только из Измилана. На пути оттуда мы потеряли время, и, вполне возможно, какой-то посланец приехал оттуда раньше нас. В этом случае…
— Тише, сиди! — прервал меня Халеф.
Мы завели Ри обратно в стойло, не видно было ни зги. Снаружи тоже начало темнеть, но еще достаточно светло, чтобы окинуть взором двор. У входа стояла пожилая женщина. Весь ее вид говорил о том, что она жаждала поведать кому-нибудь свою тайну. Вот она перебежала двор и оказалась у двери в конюшню.
— Эзгар, ты здесь? — спросила она.
— Кто такой Эзгар? — поинтересовался я.
— Слуга.
— Его здесь нет.
— Нет? Ой, тут темно. Кто ты?
— Гость возницы.
Тут она вошла внутрь и прошептала:
— Скажи, ты христианин?
— Да.
— Приехал из Измилана?
— Да.
— Господин, беги! Уезжай из этого дома и города,и поторопись!
— Почему?
— Тебе и твоим спутникам грозит опасность.
— От кого? Что за опасность ты имеешь в виду?
— От Главы, торговца фруктами. Что за опасность — я толком не знаю. Они должны вначале обсудить. Я лишь должна сообщить твоему хозяину, в какой час, когда стемнеет, он обязан прийти к нему наверх.
— К кому — к нему?
— К Главе — моему господину.
— Ты сказала «наверх». Значит, торговец фруктамиживет не рядом?
— Ага, значит, они скрыли, где он живет на самом деле. Это доказательство того, что я права. Глава живет совсем рядом, его дом примыкает сверху к этой конюшне.
— Ах так? Значит, прямо за этим забором его двор?
— Да, беги, я и так ускользнула оттуда, чтобы застать кого-нибудь из вас на конюшне. Но меня здесь никто не должен видеть. Мне пора возвращаться к фургонщику.
И она уже повернулась, чтобы идти. Тут я схватил ее за руку.
— Еще один миг! О том, что мы в опасности, мы подозревали, ты сделала эту догадку реальностью. Но ради чего ты сама подвергаешь себя опасности, предупреждая нас?
— Когда вы были на ярмарке, один из наших назвал тебя гяуром, «христианской собакой». Я тоже христианка, и сердце подсказало мне, что я должна предупредить тебя. Мы с тобой одной веры; ты, так же как и я, молишься Деве Марии, я твоя сестра и не могу бросить тебя в беде.
— Бог не забудет тебя, но скажи, кто тот человек.
— Их двое, они приехали сегодня из Измилана. Имен их я не знаю. Старшего они называли Нищим, но это не имя. У него злое лицо, похоже, я его где-то уже видела. Может, он приезжал когда-то к моему первому господину, там, наверху, в старой башне под Барутином.
И она повернулась, чтобы уйти, но ее последние слова снова заставили меня остановить ее.
— Подожди, — сказал я. — Это не ты вместе со своей госпожой соорудила убежище и украсила его распятием?
— Да, я, а откуда ты это знаешь?
— Я был там, в гостях у твоего бывшего господина. И застал госпожу перед алтарем, куда та пришла, чтобы умереть.
— О Матерь Божья, это правда?
— Да. Если бы у тебя было время, я тебе бы все рассказал. Твой господин говорил мне о тебе.
— О, — прошептала она, — ты должен мне все рассказать, хотя я не могу оставаться тут ни минуты. Черт с ними, пусть они меня убьют. Я сейчас вернусь, но только другим путем. Ты еще побудешь здесь?
— Как скажешь.
— Так вот. Я подойду к этой стене, но с той стороны, сверху, и мы сможем поговорить стоя, ты — здесь, а я — там.
— Так и сделаем. Эти доски нам не препятствие. Одну или две я запросто выдержу, главное — вытащить гвозди.
— Но ведь это потом заметят!
— Нет, я укреплю все снова.
— Хорошо, только никому не говори, что я общалась с вами. — И она растворилась в темноте.
— Хаса насшеб! (Это послание Божье!) — сказал Халеф.