— Любит кататься! Без охраны! – крикнул мне в порыве верноподданнического восторга милиционер.
Это было в семидесятые годы. Тогда очень близкие мне люди, муж и жена, правозащитники находились в тюрьмах. Он на Лубянке, она – в Лефортово. А у меня дома были спрятаны папки с кое–какими их материалами.
Теперь не было на свете ни Брежнева, ни этих моих друзей.
В доме Немировского на двери лифта висела от руки написанное объявление – «Лифт не работает». И я со своей ношей стал восходить на восьмой этаж.
«Сколько за неё просить? Стоит ли тарелка пять тысяч долларов? Да ещё какие‑то деньги потребуются, чтобы заплатить банку за перевод — я постоял с колотящимся сердцем на площадке пятого этажа, чтобы перевести дыхание. – А если она не стоит и ста долларов?»
Одолевая последние три этажа, я думал о нереальности всей этой затеи.
За годы, что мы не виделись, Немировский при его высоком росте ссутулился, отпустил седую бородку. Облачённый в какой‑то сибаритский халат с витыми шнурками, он встретил меня в высшей степени радушно. Ввёл в сияющую евроремонтом квартиру, усадил за накрытый в гостиной стол, пригласил присоединиться к завтраку.
— Поздно завтракаешь, — сказал я. – Уже без четверти одиннадцать.
— Ложусь во втором часу ночи.
— Зачем?
— Втянулся смотреть спутниковое телевиденье. Выпей хотя бы кофе, — сказал он, не спуская глаз с моей сумки. – Вынимай, что там приволок?
Пока в стоящей на столе машинке он приготавливал для меня кофе «эспрессо», я вытащил свой товар и стал развязывать бечёвку.
— Погоди, — Немировский поставил передо мной чашечку с кофе, схватил со стола нож, разрезал бечёвку, скинул газетную обёртку.
Я пил очень вкусный и крепкий кофе, наблюдал, как он пристально рассматривает тарелку. Сначала с изнанки. Потом с лицевой стороны.
— Что ж… Аукционная вещь. Сколько за неё хочешь?
Стесняясь назвать цену, я сначала счёл должным рассказать о случившемся с Алёшей несчастье. О пластине из титана. И, наконец, назвал цену.
— Понятно. Сам погибай, а товарища выручай.
— Зачем же «погибай»?
Если бы я знал, как он окажется прав!
— Пять тысяч долларов… — задумался Немировский. – Эта керамика может стоить гораздо меньше. И гораздо больше. Я по этим вещам не специалист. По–хорошему надо бы выставить на аукцион. Аукционы бывают не каждый день. Неделю–другую придётся потерпеть.
— Не годится. Деньги нужны сегодня. В худшем случае – завтра. А послезавтра, я уезжаю.
— Ладно. Так и быть сегодня отнесу её к знакомому эксперту. Он хотя бы приблизительно оценит. По каталогу. К вечеру созвонимся. Если тарелка стоит пять тысяч – сам куплю. Недавно продал одного из своих Айвазовских олигарху. За миллион долларов. Сам понимаешь, не бедствую. Тут же отдам наличными.
«А если тарелка стоит дороже? – подумал я. – И потом, почему он не приглашает вместе поехать к эксперту?»
И тут же поразился собственной подозрительности.
— Спасибо тебе, – я поднялся из‑за стола. Вытащил из пачки сигарету.
— У меня не курят, – строго сказал Немировский, провожая в переднюю.
… Вечером, придя с работы, моя Марина обратила внимание на отсутствие тарелки. Я рассказал ей об утреннем звонке Тамрико, о своём посещении Немировского.
— Кто он? Чем занимается? Когда вы виделись в последний раз?
— Лет двадцать тому назад.
— Ты хотя бы взял у него расписку?
— Нет. Да он вот–вот должен позвонить.
Именно в эту минуту раздался телефонный звонок. Но это звонил не Немировский, а Тамрико. Звонила вроде бы только для того, чтобы передать мне привет от Алёши и продиктовать адрес банка. Но незаданный вопрос как бы завис между Тбилиси и Москвой. Я был их единственной и последней надеждой.
— Потерпи, Тамрико. Сейчас должно выясниться. Не волнуйся!
Я прождал до начала первого. Немировский так и не позвонил.
Ночь промаялся без сна.
«В самом деле, кто его знает, этого Немировского с его миллионом долларов, – думал я. – Мог соблазниться тарелкой… Действительно, почему не предложил пойти с ним вместе к оценщику? Не позвонил, как обещал. Почему я сам ему не позвонил?»
Еле дождавшись девяти утра, я счёл приличным набрать номер телефона Немировскрого.
— Разве я тебе не говорил, что ложусь поздно? – сказал он, зевая. – Не смог вчера позвонить от того, что ты ухитрился не оставить мне номер твоего телефона.
— Так вот в чём дело… Оценил тарелку?
— Знаешь что? Приезжай ко мне часов в двенадцать, не раньше.
— Как все‑таки дела?
Он ничего не ответил. Положил трубку. Пошёл досыпать.
Я был настолько издрызган бессонной ночью, раздражён неопределённостью этой истории, что не смог принять участие в предотъездной укладке вещей.
— На тебе лица нет, – сказала жена. – Поспи хоть немножко. Завтра во второй половине дня уже сможешь плыть в море. В аэропорту нас встретят, отвезут на машине в дом, который стоит у самого пляжа среди черешневых деревьев. Есть терраса, где ты сможешь работать. Правда, чудо?
К двенадцати часам я был у подъезда дома Немировского. Для приличия покурил снаружи несколько минут, вошёл и начал своё восхождение. С трудом одолевал крутые ступени лестницы. Все же в этот раз одолел все восемь этажей без пауз. Задыхаясь, позвонил в дверь.
— Кофе пить будешь? – спросил Немировский, встретив меня в передней с чашкой в руке.
— Спасибо, нет.
— И правильно! Сейчас накину пиджак и поедем.
— Куда?
— В банк. Наличных почти не держу. Придётся снять со счета.
Он пошёл за пиджаком и через открытую дверь гостиной я увидел висящую на стене свою тарелку.
… Когда спускались по лестнице, все‑таки спросил:
— Так это ты покупаешь?
— Я, — признался Немировский. – Аукцион состоится только через месяц, в сентябре. Получится дороже – мой навар, дешевле – мой риск.
Я обождал у подъезда, пока он вывел со двора свой джип, с очень высокой подножкой.
Минут через десять мы были у банка. Немировский почему‑то не захотел, чтобы я вышел с ним из машины.
— Посиди здесь. Куда надо перевести деньги? давай адрес.
Такого оборота дела я не ожидал. Отдал ему бумажку, где были записаны данные, продиктованные Тамрико.
Стоял по–летнему душный день.
Чтобы не накурить в машине, я вышел наружу. Ломило в глазах от пересверка стёкол автотранспорта, сверкания витрин.
Операция по спасению Алёши кажется, удачно завершалась. И теперь хотелось одного – поскорее добраться домой, лечь, закрыть глаза, выспаться. Какая‑то непомерная, ниоткуда взявшаяся усталость наваливалась на меня.
Я выкинул окурок, хотел забраться обратно в тенистое лоно машины, но почему‑то не мог одолеть высокую подножку.
— Все в порядке, – послышался за спиной голос Немировского, — Тороплюсь на Пресню, в Экспоцентр. Тебе по дороге?
— Нет.
— Тогда извини! – он сел в машину. Рванул с места.
«А квитанция за перевод? – спохватился я. – Не отдал мне квитанции… Бог с ней. Лишь бы деньги дошли».
Горячий пот покатился по лбу, заливая глаза. Захватило дыхание. Захотелось на что‑нибудь опереться. Но опереться было не на что.
И я повалился на асфальт.
3
— Обширный инфаркт миокарда задней стенки левого желудочка, – констатировал врач, сняв мне тут же в машине «скорой» кардиограмму сердца.
Я лежал навзничь на каталке с куском марли во рту. Марля была пропитана какой‑то гадостью.
В это время молоденькая медсестра куда‑то названивала по мобильному телефону, чтобы узнать в какую больницу меня сбагрить.
— Пожалуйста, отвезите домой, – пролепетал я, пытаясь подняться. – Завтра уезжаю.
— Не рыпайтесь, дяденька. Вы умираете, – она продолжала названивать.
«Неужели это происходит со мной?» — подумал я. Попросил:
— Пожалуйста, позвоните жене.
Хватило сил вспомнить номер её мобильника. Надеялся, что Марина убедит их не везти меня в больницу.
Медсестра сначала дозвонилась куда‑то. Потом позвонила Марине. Сказала:
— Госпитализируем вашего мужа в Боткинскую.
Врач пошёл садиться к шофёру. Медсестра села рядом с каталкой. И мы поехали, по центру Москвы.
— Хочу домой, – задыхаясь, время от времени взывал я. – Отвезите домой.
Кем был поднят с асфальта, кто вызвал «скорую» – ничего не помнил. «Неужели это я умираю?». Из полутьмы «скорой» сквозь не закрашенные доверху окна виднелись кружащиеся, оборачивающиеся вслед вершины зданий, освещённые солнцем. И одновременно представлялся мне трёхлетний мальчик в матроске. И вот он, оказывается, умирал.
«Скорая» то и дело замирала в автомобильных пробках, и теперь уже хотелось быстрее, пока не поздно, в больницу спастись. Не столько мне, сколько трёхлетнему мальчику в матроске. У которого оставались на свете любимые дочь и жена.
Сердце не болело. Только дыхание, то срывалось, то становилось частым. Как автомобильный двигатель, когда он толком не заводится и вот–вот замрёт окончательно.
«Скорая», казалось, двигалась слишком медленно. Я решил, что должен пока не поздно вмешаться, как‑то помочь ей. Может быть дорога каждая секунда. Но что именно должен сделать – никак не мог вспомнить.
«Скорая» резко затормозила. Потом рванула вперёд. Мелькнул поднятый шлагбаум. В окнах исчезли верхушки зданий, замелькали кроны деревьев, и я понял, что мы, наконец, въехали на территорию Боткинской больницы, мчим по полукругу, огибающему парк установленный больничными корпусами. Когда‑то здесь мне вырезали аппендицит, здесь в инфекционном отделении навещал маму, потом в хирургическом – приятеля, сломавшего ногу. Где‑то здесь работает Лиля – доктор, с которой меня когда‑то познакомил отец Александр Мень.
«Скорая» почему‑то опять стояла, не двигалась. Медсестра продолжала, как каменная сидеть на месте. Никто меня из машины не вытаскивал.
И тут я вспомнил, что нужно сделать: нужно пока не поздно попросить Бога вмешаться, помочь…
«Господи!» – только шепнули мои губы, как медсестра сказала: