Наступление войск 3-го Белорусского фронта на Кентшин (тогда Растенбург) продолжалось недолго. Артиллерийский огонь и огонь «катюш», лихая танковая атака, поддержанная пехотой, смяли немецкую оборону на подступах к городу и в самом Кентшине. Быстро были подавлены очаги сопротивления, и волна наступления покатилась дальше. 4-я полевая армия вермахта отступала в панике, чтобы избежать окружения.
Теперь по улицам города проходили все новые и новые воинские части, преследовавшие противника и очищавшие территорию от недобитых гитлеровцев.
Город производил впечатление вымершего. Его жители, сбитые с толку пропагандой Геббельса, в панике бежали на Запад. Лишь немногие оставшиеся немцы сидели в убежищах. По улицам бродили брошенные хозяевами одичавшие кошки и собаки. Победителей встречали только немногочисленные группки людей, которых фашисты привезли сюда на принудительные работы из оккупированных стран Европы.
После полудня в тот день, когда пал Кентшин, со стороны Венгожево на нынешнюю улицу 1 Мая в город ворвалась танковая колонна — десятка полтора танков. Остановились на площади Свободы: надо, было осмотреться и получить новый приказ. На танковой броне виднелись следы недавних боев. Из открытых люков высовывались перепачканные лица уставших после длительных переходов и сражений танкистов. С любопытством смотрели они на город, который освободили, на чужие непонятные надписи на вывесках и рекламах. К ним с криками радости уже бежали русские, поляки, французы, югославы.
Из ворот одного из домов вышел пожилой мужчина и решительно приблизился к танковой колонне. Офицеры и солдаты внимательно смотрели на него. На рукаве у человека была красная повязка, на лацкане куртки — такой же бант. Подойдя поближе, он снял с бритой головы шапку, поднял вверх сжатый кулак и взволнованным голосом крикнул по-немецки:
— Друзья! Товарищи! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Москва! — Не ожидая ответа, он приблизился к танку и со слезами на глазах поцеловал его холодную сталь.
Солдаты и офицеры удивленно переглянулись. Кто этот странный человек? Его сразу же обступили со всех сторон, а он, говоря что-то по-немецки, пожимал им руки, обнимал и беспрерывно утирал набегавшие слезы.
— Вы кто такой? — спросил один из офицеров.
— Их ферштее нихт, не понимаю, — беспомощно развел руками немец. — Минен, мины, — повторил он дважды, показывая рукой куда-то сзади себя.
В толпе недавних невольников нашлись переводчики, которые переводили вопросы, задававшиеся незнакомцу, и его ответы. Вскоре к танкистам подъехали две штабные машины, и все собравшиеся переключили свое внимание на них.
Гражданских лиц попросили отойти от танков. Прибывшие офицеры начали оживленно беседовать с бойцами и командирами танкового десанта, не обращая внимания на собравшихся на тротуаре людей.
Человек с красной повязкой и бантом на лацкане пиджака одиноко стоял в стороне, мял в руках шапку и с каким-то странным выражением смотрел на танки и разговаривавших возле них офицеров. Было похоже, что он во что бы то ни стало хочет обратить на себя внимание, ноне решается сделать что-либо. Наконец его заметил один из прибывших офицеров и спросил:
— А этот, с красной повязкой, кто такой?
— Не знаем, товарищ полковник, — ответил командир танка. — Вроде немецкий коммунист, но я не уверен в этом. Не успели мы еще его расспросить. Он говорил что-то о минах.
— Немецкий коммунист, говоришь? — удивился командир полка. — Редко их можно встретить в Восточной Пруссии. Слушай, Ольшевский, — обратился он к стоявшему рядом майору, — ты ведь знаешь немецкий язык. Хотя у нас и мало времени, поговорим с ним. Это может оказаться интересным...
— Знаю немецкий, товарищ полковник, кулаки научили меня этому языку, когда задолго до войны я ходил из Белостокского воеводства в Восточную Пруссию, чтобы заработать на хлеб, — ответил Ольшевский. — Мне тоже интересно поговорить с этим человеком.
Офицеры сделали знак мужчине с красной повязкой, и тот поспешно подошел. Они поздоровались с ним, а потом все пошли в пустой двор по-соседству.
— Вы немец? — спросил мужчину майор Ольшевский.
— Яволь, геноссе! Да, товарищи, я немецкий коммунист. Меня зовут Вальтер Ленцке.
— Как пережили гитлеровский террор, войну? Как попали сюда? — продолжал спрашивать майор Ольшевский.
— Товарищи, это длинная история. Могу вам рассказать...
— На длинную историю у нас нет времени, — прервал его Ольшевский. — Кратко расскажите о себе.
— Понимаю... Итак, я из Берлина, был членом коммунистической партии. Лично знал товарища Тельмана, часто слушал его выступления. В свое время партия послала меня в Восточную Пруссию. Был пропагандистом среди рабочих Кенигсберга, Ольштына, Гижицко, Элка. Постоянно находился на нелегальном положении. Арестовали меня лишь в тридцать седьмом году. Гестапо, следствие, тюрьмы в Ольштыне, Кенигсберге. Трудно рассказать, что я там пережил... Во время войны меня посадили в концентрационный лагерь в Дзялдове, а потом в Хоенбрюке, здесь, в Восточной Пруссии. Месяц тому назад, во время эвакуации лагеря, мне удалось бежать и укрыться у друзей в Кентшине. Неделю назад они уехали в Кенигсберг, а я ждал вас, свободу... — произнес немец и утер рукавом слезы.
Майор Ольшевский переводил рассказ немца, не спуская с него глаз.
— Что теперь собираетесь делать? — спросил полковник, и, когда Ольшевский перевел вопрос, Ленцке ответил:
— Я хотел бы бороться с коричневой заразой, но здоровье, силы... — развел он беспомощно руками, тяжело переводя дыхание. — Я хочу от всего сердца помочь вам, товарищи. Мне известны многие фашисты в Восточной Пруссии. Не отталкивайте меня. Я так долго ждал этого дня!
— Хорошо! — ответил командир полка. — В армию не пойдете. Сами справимся с Гитлером. А помочь нам вы действительно можете. Вы тут говорили о минах, где они?
— Я покажу, сам видел, как фашисты минировали дома и подходы к ним.
— Хорошо, покажите эти места нашим солдатам. У вас есть семья, близкие?
— Никого нет.
— Мы фронтовики, и у нас нет времени и возможности заняться вами, но что-нибудь придумаем. Без помощи вас не оставим. А теперь подождите, нашего решения.
Ленцке вышел со двора, а командир полка обратился к майору Ольшевскому.
— Ты из контрразведки, вот и подумай, что с ним делать.
Ольшевский с минуту молча курил папиросу, а потом произнес:
— Сообщу о нем полковнику Губарину, моему начальнику. Он решит, как с ним поступить. У меня у самого большое желание поговорить с этим немцем. Он меня очень заинтересовал. Вот только сегодня нет времени. Но все же поговорю с ним еще...
— Что, не веришь ему? — спросил полковник настороженно.
— Не в этом дело. Может, и верю, — растягивая слова ответил Ольшевский. — Однако недаром говорят: «Доверяй, но проверяй». Так что мы должны проверить то, что он рассказывает о себе.
— Похоже, что он не врет, — промолвил полковник.
— Внешность бывает порой обманчива. А осторожность и проверка не имеют ничего общего с подозрительностью.
— Тебе виднее, — заметил полковник. — Во всяком случае, ты, Ольшевский, позаботишься о нем, этот человек стоит того. И пусть он тебе покажет, где и что заминировано. А нам пора, — закончил он разговор, взглянув на часы.
Офицеры вышли со двора.
Наступление войск 2-го и 3-го Белорусских фронтов разорвало на части прусское логово. Замкнулось несколько крупных котлов, в которых с обреченностью, как загнанные звери, метались гитлеровцы. Окружена была и столица Восточной Пруссии — Кенигсберг. Польша была уже свободной. Фронт остановился у Одера и Нейсе.
Казалось, столь незначительный эпизод, как встреча советских офицеров с немецким коммунистом в Кентшине, быстро забудется. Но это только так казалось. Мысль о встреченном человеке не давала покоя майору Ольшевскому. Какое-то смутное предчувствие подсказывало ему, что необходимо более тщательно поинтересоваться им.
Перед одной из вилл, находившейся неподалеку от железнодорожного вокзала в Гижицко, царило оживленное движение. Здесь часто останавливались многочисленные военные автомашины. В здание входили и выходили советские офицеры, предъявляя часовому у входа свои удостоверения. Здесь временно разместился отдел контрразведки 3-го Белорусского фронта, задачей которого было очистить занятую территорию бывшей Восточной Пруссии от остатков фашистских войск, скрывавшихся в лесах, и прежде всего, от оставленной в тылу агентуры врага.
В один из мартовских дней 1945 года перед виллой остановилась, автомашина, из которой вышли два офицера и мужчина в гражданской одежде. Это были полковник Губарин, начальник отдела контрразведки, майор Ольшевский и немецкий коммунист Ленцке. Когда они очутились в кабинете, Ленцке с улыбкой обратился к обоим офицерам:
— Надеюсь, теперь, после того, что я нашел, вы товарищи, верите мне?
— Почему вы говорите о недоверии? — удивленно спросил полковник. — Ведь мы поверили вам с самого начала.
— Так мне казалось... После всего того, что гитлеровские преступники выделывали в Европе, вы вправе не доверять каждому немцу, даже самому надежному.
— Вы все еще находитесь под впечатлением того, что пережили, — махнул рукой полковник. — Что тут говорить!
Между тем майор Ольшевский достал из тряпок толстую пачку пожелтевших бумаг, положил их на стол и обратился к Ленцке:
— Значит, это ваш архив?
— Да, товарищ майор.
— Садитесь и рассказывайте, когда и при каких обстоятельствах вы спрятали его. Нас это очень интересует.
— Как я уже говорил, в здании, где были спрятаны эти документы, во время моей нелегальной работы в Восточной Пруссии находилась конспиративная квартира. Там я спрятал свой партийный билет, несколько газет нашей партии, инструкции, листовки и заметки о некоторых коммунистах, работавших на этой территории. Кроме того, я спрятал там же десятка полтора характеристик на особо опасных гитлеровцев...