— Вообще-то правильно. Если чего-то добьёмся, то именно ломами.
Димка, который специально придумал эти ломы, чтобы устроить незаметный перекур, и радовался своей выдумке, теперь радоваться перестал. «Если чего-то добьёмся… Если…» Значит, все понимают, просто молчат.
Так в молчании, без всякого успеха работали ещё часа полтора. Десятиметровый рельс даже не качнулся.
— Глухо дело! — Петров ткнул свой лом глубоко в снег, оглянулся: — Есть желающие?
Димка весь на секунду сжался, соображая, как похлеще ответить первому штрейкбрехеру. Но не ответил. Вдруг вскрикнул Горелов, уронил лом и сел на снег.
— Ты чего?
— По ноге он шарахнул, — угрюмо сказал Паша Осалин.
Горел закрыл глаза, но из-под плотно сжатых ресниц выползли предательские слёзы.
— Больно, Горелик? — Димка сел с ним рядом на сухой сыпучий снег, полез рукою в валенок. Крови не было, но едва Димка дотронулся до щиколотки… Эх, Горел, Горел!..
— Домой надо двигать, — сказал кто-то осторожно.
Надо! Димка сам знал, что́ им надо! Если рельс с места не стронется… А ведь ни черта он не стронется! Горелов сидел на снегу какой-то весь жёлто-зелёный и кусал серые губы. Эх, Горел, Горел!..
С отчаяния Димка схватил его лом, колотил ещё минут десять не останавливаясь, глотая воздух, словно жёсткие куски горбушки. Ребята стояли, ёжась на ледяном ветру.
— Двигать надо, Соколов!
— Ладно. — Он махнул рукой. — Грузи инструмент!
Ломы-лопаты свалили в дровни, сверху усадили подбитого Горела. Невесёлым было их возвращение, и грустным был их груз. Димка Соколов, понурившись, шёл сзади и чуть в стороне.
Поражение шестого «В» стало теперь уже реальностью. Стесняясь ребят, Димка один пошёл на баскетбольную площадку. В их куче почти ничего не прибавилось, а вот у пятого «А» гора подросла, и заметно! Видать, не мудрствуя лукаво, они ходили всей толпой по городу. И это значило, что он, Димка Соколов, сделал ещё одну глупость — со своей самоуверенностью, со своей любовью командовать…
«Спокойно! Во-первых, давай-ка без истерик. Во-вторых, ты был прав на все сто процентов. Если б рельс притащили, пятиклашкам конец, и никакие кастрюльки их не спасли бы. Значит, рельс нужен, понятно тебе? Завтра двинем всем классом, разведём хорошие костры…»
Но никакого завтра не получилось. На следующее утро класс выглядел щербато и уныло: чуть ли не половина парт была пуста.
Так иной раз случается в морозы, когда отменяют уроки, а какая-то часть народа всё-таки приходит. По собственному недомыслию…
Но в этот раз ничего не отменяли: проклятый рельс нокаутировал их по всем статьям — и с места не стронулся, и главные бойцы полегли с ангинами да с гриппами. Из Димкиной железной восьмёрки пришёл один Горелов. Не пришёл, а, вернее сказать, прихромал. Спросил уныло:
— Ну что, Дим, попали мы?
Димка только махнул рукой. Он и сам чувствовал себя неважнецки: из носу текло, в глаза будто песку насыпали. Если бы не такой экстренный случай, ни за что бы, конечно, не пришёл, — в кои-то веки заболеешь по-настоящему…
Димка отсидел три урока, с четвёртого его отправила сама Тамара Густавовна.
Он медленно собирал портфель. Тамара Густавовна сидела опустив глаза в журнал — высматривала добычу. Историю Димка, конечно, вчера и не открывал — до того ль ему было! Теперь он чувствовал какое-то облегчение: хорошо хоть, не вызовут… На секунду задержался у двери — мальчишек в классе почти не осталось. Встретился глазами с Гореловым, подмигнул ему невесело и ушёл.
Дома он разделся, лёг. В квартире было пусто и тихо. Только за стеною кто-то без конца барабанил гаммы. Так и представлялась какая-нибудь зануда вроде Коровиной.
Под одеялом было тепло, но Димку познабливало, покалывало. В голову не лезло ни одной мысли…
Проснулся он под вечер — неожиданно, резко. И почему-то сразу стал одеваться. Нос был толстый, как гиря, голова горела ровным простудным огнём, и хорошо было слышно, как толчками бежит по сосудикам кровь.
Быстро, пока не пришли родители, Димка сбегал на кухню, умылся обжигающе-холодной водой. Разложил на столе учебники. Толком он ещё ничего не решил, но почему-то обязательно надо было: пусть родители ничего не знают о его болезни.
Щёлкнул замок, потом он услышал, как мама снимает в прихожей сапоги. Он быстро раскрыл книжку — кажется, это была физика, — строчки бегали по листу, словно «дворники» по стеклу машины. Димка закрыл глаза.
— Что ж так поздно за уроками? — из-за спины его чуть раздражённо спросила мама. — Опять металлолом?
— Наоборот, всё в порядке!
— Да? Значит, едете?
— Конечно, едем!
Что он несёт? В каком порядке? Зачем ему понадобилось это бессмысленное враньё?
В темноте думалось плохо, а едва глаза откроешь, строчки носятся как сумасшедшие. «Наверно, жар!» — подумал Димка с тоской. Он приложил горячую руку к горячей голове и ничего не почувствовал.
Медленно, словно боясь заскрипеть суставами, он поднялся, подошёл к телефону, набрал номер Горелова, но, не дождавшись и первого гудка, положил трубку. Сперва он должен был сам всё решить, сам с собой.
Ладно, тогда давай решать. То, что ты задумал, кажется, вроде бы не очень честно… Но пойми: сейчас дело не в глупой честности! Если надо, я сам отвечу за всё и буду прав!
Вот солдат, герой войны, Егор Петрович Суздалов. Он не мог сдаться и поэтому стрелял до последнего патрона, а потом погиб. Осталось только его письмо: «Мама, пишу Вам и боюсь, как бы не в последний раз…» Там каждое слово — ни в каком романе не прочитаешь, ни в какой книжке. А Мария Ивановна ждёт это письмо. «Мамочка! Пишу Вам и боюсь, как бы не в последний раз…» Она его, конечно, читала, но переписанное Димкиной рукой. А нужно, чтоб она настоящее письмо увидела.
По почте? Нет! Здесь надо из рук в руки. И ещё надо обязательно с теми двумя партизанами встретиться, чтоб, может быть, что-то новое узнать — зацепиться, продолжить поиски и в конце концов восстановить славу того маленького смелого отряда… И вот ерунда, чистая случайность поломала всё дело. Если б пятиклассники не шпионили в Заречье, если б рельс не оказался так адски тяжёл и заморожен, если б мальчишки не заболели все вдруг, словно по заказу Снежной королевы… Если бы да кабы…
А ведь не случайности это! Есть другое слово — несправедливость! Ну получат пятиклашки свои фотоаппараты — кому от этого лучше? Да никому! Только им самим! А шестой «В» — он не для себя старается! Может, и осталось-то таких вот живых матерей всего несколько на всём свете.
Понятно вам? Живая мать погибшего солдата! А вы тут со своей дребеденью!
Вперёд, Соколов! Иди и сделай то, что задумал!
— Ты куда? — спросила мама обычным своим, слегка укоризненным голосом. — Сейчас ужинать будем.
Отец повернулся от своей работы. Рот его был полон булавок, поэтому он ничего не мог спросить и лишь вопросительно посмотрел на Димку.
Но тот был уже в пальто, в шапке, уже замахнул на ходу шарф. Подумал: эх, варежки забыл, однако не хотелось возвращаться… План его был абсолютно прост. В темноте, в тишине прокрасться на баскетбольную, взять от каждого класса по две-три железки и перенести на свою гору.
А там разбирайся, как да чего!
Он рывком открыл дверь. Мама ещё что-то говорила ему вслед. Димка на секунду остановился у выхода. Нет, он не трусил и не чувствовал сейчас никакой простуды. Только вздрагивал — не то от жары, не то от холода. Морозный воздух рекою лился в комнаты.
— Дима! Дверь хотя бы прикрой!
На улице было уже пустынно. И фонари, казалось, горели реже, чем обычно. И машины вылетали из темноты и улетали в темноту, лишь оставляя за собой трассирующий красный след сигнальных огней. И всё было как-то тревожно, как-то напряжённо. Вскрикнув на перекрёстке, пронеслась белой тенью «скорая помощь».
Квартала за три до школы Димка привычно свернул в проходные дворы. Теперь они были темны, как норы. Димка на секунду даже остановился, но тотчас взял себя в руки. Снег скрипел у него под ногами, а больше ничего слышно не было.
Узкая, но хорошо набитая тропа вывела его к дырке в заборе. Здание школы стояло высокое и отвесное, как древний замок. Димка зачем-то поднялся на крыльцо, постоял у запертой молчащей двери. Вдруг стало светлее — это луна вылезла из густой войлочной тучи. Небо вокруг неё было гладким и мёрзлым, словно каток. И войлочная туча уползала по этому катку всё дальше в сторону и вниз.
Ну и что, подумал Димка, ещё лучше: светлее будет работать. Его немного корябнуло это слово — «работать». Он поскорее свернул за угол, прошёл вдоль боковой стены и остановился. Перед ним раскинулась спортплощадка: залитая сине-зелёным светом, вся в тёмных холмах, чем-то похожая на поле боя.
Димка нашёл глазами свой железный холм и холм пятого «А». Сейчас они казались почти одинаковыми. Рядом — там и сям — топорщились маленькие горки других классов.
Тут он заметил, что вся площадка укрыта тонким, как простыня, слоем свежевыпавшего снега. Димка стоял у этого нетронутого царства и не решался сделать первый шаг. Сверху на него смотрела луна. Димка стоял не шевелясь.
Почему, думал он, потому что узнают? Ерунда! Можно так натоптать, что ни одна ищейка не распутает. Всю площадку избегать, а потом разбирайся: кто ходил, куда, чего…
Вдруг ему пришло в голову странное слово: «Честный снег». Он честный, пока Димка по нему не пойдёт.
«Опять ты психуешь! Опять надо повторять одно и то же! Ты не для себя! Ты чтобы Марию Ивановну… чтобы слава того отряда…»
Но пойти не мог.
«Чушь ведь! А если б он не выпал сегодня днём, этот честный снег? Неужели из-за какого-то снега?..
Я здесь, чтобы помочь погибшему бойцу!
Я здесь, чтобы украсть чужое…
Хватит! Вперёд, Соколов, я тебе приказываю!»
Странно это, наверное, выглядело со стороны: стоял-стоял человек посреди пустого и тёмного двора, вдруг сел прямо на снег и плачет… Холодные, быстро стынущие слёзы ползли по его холодным щекам.