— У них рогов нет, — усмехнулся Иванок. — Я своих тоже видел.
— Ну и что?
— Та же картина. — И вдруг сказал: — У тебя во взводе совсем дисциплины нет. Ходят по траншее… Вот он и не выдержал, стрельнул.
— Векшин в ячейке сидел. Боец он был осторожный. Странно он цели выбирает. Словно ищет кого-то.
— Так оно, может, и есть. Ровню ищет.
— Ровню? На поединок, что ль, выманивает?
— Ну да. Вот и развлекается. Шлепает ребят по одному.
— Ну, с таким тягаться… Мы с тобой, оба-два, на одного такого, как этот, не потянем.
— Как сказать. — В глазах Иванка было столько уверенности, что Воронцов только покачал головой. — Если выследим, стрелять буду я. Понял? Ты сиди тихо.
Иванок хмыкнул.
Воронцов быстро переоделся в камуфляжный комбинезон. Вытащил из-под топчана снайперскую винтовку, положил ее на стол. Из старой немецкой плащ-палатки вырезал ножом несколько лент в два пальца шириной и начал ими туго, словно изоляционной лентой, обматывать винтовку. Обмотал всю, от дульного среза до затыльника приклада. Затем точно так же задрапировал трубу прицела.
Через полчаса они вышли в траншею.
— Я думаю, он сидит вон там, на водонапорной башне, — указал Иванок на полуразрушенное прямым попаданием круглое здание без крыши, до войны выложенное из красного кирпича, а теперь похожее на небольшую средневековую крепость.
— Вряд ли. А вот наблюдатель, возможно, сидит там.
— Наблюдатель нам ни к чему.
— Если мы возьмем сегодня наблюдателя, то снайпер уйдет.
— Ты хочешь отогнать его от своего взвода?
— Хотя бы и так.
— Ладно, пойдем. — Иванок шел впереди. Погодя он остановился и спросил: — А в прицел мне дашь посмотреть?
— Дам. Иди.
— А стрельнуть?
— Стреляет не наблюдатель. И ты это знаешь.
— У тебя пули разрывные есть?
— Нет, простые.
— У меня есть. Я тебе дам несколько штук.
— Не подлизывайся, стрелять все равно будешь из своей.
Иванок в ответ засмеялся, щурясь на солнце и показывая отломанный зуб.
Днем пуля неприкаянно носилась в поле, рыскала вдоль нейтральной полосы, залетала то на одну сторону, то на другую. Она видела, что противостоящие войска готовятся к чему-то основательному. И, наблюдая за тщательными приготовлениями, предвкушала пир, какого не знала давно. От реки Жиздры на северном участке фронта до реки Ворсклы на юге войска противоборствующих сторон подводили технику, завозили боеприпасы и продовольствие, оборудовали позиции для корпусов и армий. И эти армии и корпуса, дивизии и полки стягивались к линии Киров — Орел — Белгород — Харьков. Зарывались в землю. Заполняли леса.
С запада по железной дороге подходили и подходили эшелоны, которые на специальных платформах доставляли танки и самоходки новейшей конструкции, каких еще не видел Восточный фронт. Тяжелые «тигры» со стомиллиметровой лобовой броней, средние «пантеры», мощные самоходные орудия «фердинанд» — истребитель танков, улучшенные Т-IV, вполне способный, по замыслу конструкторов, тягаться с русской маневренной «тридцатьчетверкой». Такой же поток шел и с востока. Модернизированные Т-34, вооруженные восьмидесятипятимиллиметровыми пушками. Тяжелые САУ. Улучшенные противотанковые пушки, гаубицы, реактивные пусковые установки. В первых, вторых, третьих и последующих линиях русской обороны отрывали окопы роты, в которых теперь были автоматные взводы, батальоны, первые роты которых тоже были автоматными. Вкапывались в землю ПТО, пристреливали перед собой секторы для ведения огня подразделения противотанковых ружей.
Пуля совершила облет участка фронта, представлявшего собой гигантскую дугу, и вернулась на северный ее фас. Здесь против 9-й и 4-й полевой, а также 2-й танковой сосредоточились сразу несколько русских армий: 50-я, 11-я гвардейская, 61-я, 63-я, 48-я, 13-я, 2-я танковая, 70-я и 65-я, а также авиационные, кавалерийские, танковые и другие соединения.
Именно здесь пуля вылетела из горячего ствола Schpandeu и начала свою одиссею. Здесь была ее родина. Она всегда влечет, куда бы ни заносила судьба.
Глава четвертая
Капитан Солодовников окинул недовольным взглядом Воронцова и Иванка и сказал:
— Черт бы его побрал. Вы говорите, что из водонапорной башни стреляет? Всю роту в страхе держит. Третий убитый за сутки… А может, хвать его в душу, шарахнуть из миномета? Днем Сороковетов не промахнется.
— Мы не уверены, что он засел именно в башне.
— Ладно, Воронцов, иди. Отпускаю тебя до двадцати одного тридцати.
— До двадцати двух. На закате самая охота. — И Воронцов усмехнулся. — Вы, как охотник, должны это знать.
— Иди, — снова нахмурился ротный и махнул рукой.
Воронцов и Иванок прошли по траншее на правый фланг. Здесь, напротив окопов второго взвода, начинался лес. С немецкой стороны часть сосен и берез срублена то ли самими немцами, то ли нашим артогнем. Торчали высокие измочаленные пни. Сами деревья немцы давно уже растащили на блиндажи.
Руины водокачки оставались теперь в стороне. Когда продвигались по траншее, Иванок время от времени высовывался из-за бруствера и наблюдал за объектом, но ничего подозрительного не заметил. Никакого движения.
Когда пришли во второй взвод, весть о том, что появились снайперы, тут же облетела все землянки и ячейки. Вышел лейтенант Нелюбин.
— Здорово, сосед. — При своем невеликом росте Кондратий Герасимович стоял, лишь слегка втянув в плечи голову, и то, должно быть, по солдатской окопной привычке — хоть и тихо с обеих сторон, а от противника все же добра не жди. — Слыхал я, ты ночью с полувзводом к проволоке бегал?
— Бегал. Семерых там оставил.
— Ну а мы тут вот Иванка встречали с той стороны. Лейтенанта ихнего вытаскивали. Кровью изошел. Так что не спали и мы.
— Рассказывай, Кондратий Герасимович, где твоих орлов снайпер положил?
— Двоих возле ручья. Колодчик там есть. Родник. Славяне, кто тут до нас стоял, камнем его обложили. Говорят, святой источник когда-то был. Люди к нему со всей округи приходили. Вот возле него ребят моих и подкараулил тот гад. И где он прячется? У меня тут тоже один стрелок есть. Из сибиряков. Так я ему приказ давал — покараулить. Ничего не заметил. А третьего прямо тут, вон в той ячейке. И бьет, гад, до того точно! Ну прямо на верстаке строгает!
Воронцов передвинул на колено планшет, достал блокнот и карандаш.
— Нарисуй-ка, Кондратий Герасимович, как лежали двое возле родника и куда попал он третьему, в ячейке.
По схеме получалось так, что все три пули прилетели со стороны водокачки.
— В соседней роте, слева, тоже есть убитые. Тоже трое. — Воронцов убрал под маскировочную накидку планшет. — Огонь ведет по флангам. Грамотно. И — нежадно. В нем есть очень ценное качество, даже для опытного снайпера, — чувство меры.
— Но твоего тоже не пожалел. — Нелюбин достал кисет, начал свертывать самокрутку. Обминал бумажку, сыпал табак, завертывал, а сам все посматривал насмешливым взглядом на Иванка.
Тот не выдержал и сказал:
— Дядя Кондрат, дай-ка дернуть?
— А ты что, Иванок, закурил? Ты ж разведчик!
— Ну и что? — пожал плечами Иванок.
— А то. Во-первых, разведчики не курят. Чтобы не кашлять. Во-вторых, если курят, то не свои, а немецкие. В-третьих, тебе сейчас нельзя. Ты сейчас на нейтралку поползешь. Накуришься — пахнуть за версту будет, и немец сразу унюхает. Махорка-то у меня — лихая.
— Да ну тебя, дядя Кондрат.
Посмеялись. Иванок уже привык к тому, что старшие дядьки над ним всегда любили пошутить. Они в нем видели сына или младшего брата. Тут уж ничего не поделаешь. Оставалось только привыкнуть да самому посмеиваться. Есть надежда, что тогда скорее отстанут.
— Письма-то от матери получаешь? — поинтересовался Нелюбин.
— Получаю.
— Как они там, после пожара-то, отстроились? Или все в землянках живут?
— Еще не все. Но помаленьку отстраиваются.
— Ну да, — покачал головой Нелюбин, — у них там теперь и строителей-то не осталось…
— Из госпиталей стали приходить. Мужики там теперь есть.
— На излечение, что ли, приезжают?
— Кто на излечение. На поправку. А кто уже подчистую списан. По ранению. Калеченые да увечные.
Нелюбин закурил, задымил в траншее. И, разгоняя рукой колечки и разводы табачного дыма, сказал:
— А твоего, Сашка, он стрельнул дуриком. Или уходить собрался и соблазнился напоследок. А стало быть, его там теперь нет. Или вовсе не он стрелял. — И Нелюбин покосился на Иванка. — Немцы, снайперы, тоже ведь парами охотятся. Вот, может, напарник и стрелял. Наблюдатель. А?
— Утром, на рассвете, твои часовые никого не видели?
— Никто ничего не доложил. Значит, не видели. Может, мне каску высунуть? Подразнить его?
— Думаешь, он такой дурак. Тропа к роднику где?
— Вон она, рядом, правее чуть.
— Значит, стрелять нас на бруствере не будет. Подождет, когда мы к ручью спустимся. Пулеметчиков боится. Вдруг по вспышке засекут. Ты скажи лучше своим пулеметчикам, чтобы чучело сделали. Пусть гимнастерку травой набьют, пилотку наденут. Пару очередей откуда-нибудь с запасной, и ваньку-встаньку — на бруствер. Иначе покоя не даст.
— А своих ты предупредил, чтобы стерегли?
— Мои стерегут. Стрелять будут на вспышку. Все три пулемета.
— Ну да… Если он их до этого не уделает.
— Не уделает. У меня Барышев один наблюдает. Он под танком сидит, снайпер его не видит. Остальные головы не высовывают. Если что, Барышев трассирующими даст. Направление укажет. Своих ты тоже предупреди.
На двадцать-тридцать шагов перед ячейками второго взвода не осталось ни кустика, ни ветки. Торчали кое-где обглоданные пулями и уже пожелтевшие от солнца и заветренные пеньки березок. Дальше начинались сосны. Снизу — можжевеловые заросли. Но туда надо еще добраться. Так что первые десятки метров предстояло проползти на пузе, распластавшись по земле, как ящерица.
Иванок выслушал, перехватил винтовку за ремень, бинокль переложил в карман, чтобы не мешал ползти с прижатой к земле головой, и напоследок присел на земляной приступке.