Результаты моей поездки оказались более значительными, чем это предполагали я и мои сотрудники. Известие о признании моего отряда русской миссией Красного Креста и оказанная ею поддержка нанесли сильнейший удар моим недоброжелателям, которые прекратили свои открытые выступления. Настроение чинов отряда поднялось, приток добровольцев усилился.
За время моего пребывания в Берлине в отряде была учреждена комиссия для выработки условий службы, а по возвращении я немедленно приказал приступить к формированию конвойного взвода для несения внутренней службы.
28 февраля в отряд прибыл гвардии полковник Потоцкий, бывший одним из организаторов Астраханской армии в Киеве в 1918 году. Я предложил ему руководить формированием отдельной пластунской бригады двухбатальонного состава.
4 марта приказом № 24 отряд был переименован в просто партизанский отряд, и для отличия чинов отряда от прочих интернированных в лагере Зальцведеле был утвержден нагрудный знак – мальтийский черный крест, – выработанный полковником Потоцким.
5 марта приказом № 25 была учреждена должность начальника артиллерии, каковым был назначен полковник Потоцкий (брат начальника пластунской бригады). И его я знал по Киеву, где он являлся также организатором Астраханской армии и уже давно разделял со мной идею сближения России с Германией.
8 марта приказом № 28 было приказано приступить к формированию санитарного отряда и команды связи.
В течение этого времени много было сделано для поднятия дисциплины среди чинов отряда: они резко отличались от прочих интернированных своей выправкой и дисциплинированностью. Сначала это вызывало насмешки со стороны не входивших в отряд, потом насмешки перешли в зависть и злобу. Чтобы изолировать свой отряд от случайного и темного офицерского элемента, который благодаря поспешным распоряжениям военного министерства во время войны и затем революции проскользнул в офицерскую корпорацию, я 11 марта снова поехал в Берлин с целью выхлопотать для чинов моего отряда отдельный лагерь.
По прибытии в Берлин я отправился в русскую миссию и там обратился к генералу Потоцкому с просьбой отвести для моего отряда отдельный лагерь. Генерал посоветовал мне самостоятельно начать эти хлопоты в германском военном министерстве и обещал со своей стороны поддержать мое ходатайство.
При свидании с ротмистром фон Розенбергом я узнал от него много утешительных сведений относительно общего хода нашей совместной работы, которая уже начала принимать определенные формы.
По его словам, германцы теперь, когда их социалистическое правительство в лице министра государственной обороны Носке твердо высказалось против большевизма и решительными мерами ликвидировало второе восстание спартакистов, особенно резко подчеркивали во время переговоров свое желание сблизиться с русскими антибольшевистскими кругами и готовы были во всем пойти нам навстречу.
Наоборот, наши бывшие союзники по-прежнему в деле борьбы с большевиками проявляли полное, граничащее с отказом в помощи равнодушие, и все их обещания генералу Потоцкому о формировании 200-тысячной добровольческой армии из числа русских военнопленных в Германии являлись полнейшим вздором, так как противоречили их действиям в Прибалтийском крае.
Ротмистр сказал мне, что обо всем этом он не раз говорил с генералом Потоцким, но что последний все же продолжал занимать выжидательную позицию и отказывался от принятия участия в совместной работе.
Ввиду всего этого ротмистр и дальше принужден был действовать вполне самостоятельно.
Ведя переговоры с германцами, ротмистру было ясно, что широкая помощь ими может быть только тогда оказана, когда на это согласится их новое правительство, и потому он решил пойти прямым путем и обратиться непосредственно к министру государственной обороны Носке, который, ведя энергичную борьбу со спартакистами, по-видимому, должен был сочувствовать и борьбе с главным врагом – большевиками.
Ротмистром была составлена «Краткая записка о Северной армии», в которой он, изложив вначале историю и условия формирования армии, пишет: «Нам кажется, что те условия, которые были заключены со старым германским правительством вполне приемлемы и для настоящего и поддержка Северной армии на прежних основаниях является выгодной как Германии, так и России…
Уничтожая большевизм в России при помощи Северной армии, Германия, тем самым, раз навсегда покончит и со спартакистскими восстаниями у себя, которые организуются на большевистские деньги и, естественно, с гибелью советского правления потеряют почву».
Эта записка, переведенная на немецкий язык, была передана ротмистром министру Носке при его свидании с ним в конце марта месяца.
Носке, ознакомившись с этим предложением, отнесся к нему весьма благожелательно и обещал передать его на рассмотрение Совета Министров, причем добавил, что он лично будет настаивать на принятии и на немедленном проведении его в жизнь.
Через три дня, при втором свидании, Носке заявил, что предложение одним голосом против было отклонено Советом Министров.
Получивши отрицательный ответ, ротмистр решил, что план провалился, и хотел на этом закончить временно свою деятельность, но Носке повторил, что сам он сочувствует борьбе с большевизмом, а потому советует не совсем бросать предполагаемое дело, а лишь перейти вначале на более скромные размеры, и тогда этот вопрос может быть разрешен самостоятельно германским военным командованием на востоке, главный штаб которого находился в Берлине (Grenzschutz Ost).
В этот штаб Носке попросил ротмистра зайти через несколько дней, обещав в это время переслать туда с соответствующими инструкциями «Краткую записку о Северной армии».
На Восточном фронте у германцев были сосредоточены две группы войск, из которых одна охраняла границу от большевиков, а другая стояла против поляков. Первая группа объединялась под общим командованием генерала фон Кваста (бывшего командира 4-й армии на Марне), штаб которого (Grenzschutz Nord) находился в Бартенштейне (Восточная Пруссия в районе гор. Тильзита) и начальником штаба которого был Генерального штаба генерал фон Сект (бывший начальником штаба у генерал-фельдмаршала фон Макензена).
В эту группу входили и оккупационные войска, находившиеся в Курляндии под общим командованием генерала графа фон дер Гольца, штаб которого был расположен в Либаве. Этот штаб представлял собой высшую военную и административную инстанцию в оккупированной области, и ему были подчинены кроме германских войск также и добровольческие части других национальностей.
Кроме перечисленных полевых штабов, как мной уже было указано, в Берлине имелся еще главный штаб охраны восточной границы (Grenzschutz Ost), начальником которого был Генерального штаба майор фон Вилесен, а его заместителем и помощником Генерального же штаба майор фон Праусницин.
В таком положении находилось наше общее дело, когда я, поручив хлопоты об отдельном лагере ротмистру фон Розенбергу, выехал 5 апреля из Берлина снова в Зальцведель, куда меня вызвали для разрешения накопившихся за мое отсутствие вопросов по формированию отряда.
Возвратясь в лагерь и выслушав доклад своего заместителя полковника Чайковского, я убедился, что интриги против моего отряда продолжаются и главным образом теми лицами, которые вообще ни на какой фронт ехать не желали и больше всего беспокоились о собственном благополучии.
В целях сорвать с этих «шкурников» маску я отдал следующий приказ:
«Формируя отряд в исключительно тяжелых условиях, среди интриг, исходящих от недостойных людей, забывших, что такое родина и честь офицерского мундира, я в последнее время пришел к заключению, что есть еще группа лиц, которая заслуживает полного презрения. Группу эту я называю трусами. Способ их уклонения от непосредственного участия в борьбе с большевиками заключается в следующем: когда формируется отряд для отправления на север, они высказывают свое желание ехать на юг и таким образом ищут способ избавить свое гнусное существование от опасности; когда является возможность ехать на юг – у них все интересы оказываются на севере. Когда точно выяснилось, что отряд наш имеет в скором времени быть отправленным на северный участок, у многих оказались интересы на юге. К великому моему удовольствию в формируемом мною отряде таких “патриотов” оказалось ничтожное количество. Нет сомнения, что с ними мы встретимся в России и воздадим нм должное».
Приказ возымел свое действие, однако некоторые неустойчивые чины отряда, сбитые с толку злостной агитацией, стали обращаться ко мне с просьбами об увольнении их из отряда. 7 апреля я вынужден был отдать приказе № 58 следующего содержания:
«За последнее время ко мне поступило несколько рапортов об увольнении из отряда с указанием ничтожных причин. Напоминаю, как начальник отряда, что я в курсе дела и знаю, где правда и где ложь.
Объявляю, что формируемый мною отряд не лавочка, в которую можно вписываться и выписываться, а воинская часть и в ней не всякий имеет высокую честь служить. Я могу командовать частью, которая состоит из твердых по духу, убежденных и преданных России людей, а не из лиц, меняющих ежедневно взгляд на вещи. Мой боевой опыт двух кампаний говорит мне, что в бою можно положиться только на тех, кто верен раз принятому решению.
С момента отдачи этого приказа впредь из отряда увольняться будут только с разрешения высшего начальства, в ведении которого отряд состоит. Полагаю, что, если мы пользуемся всем тем, что нам предоставляется, как то жилищем, довольствием, денежными пособиями и заботами высшего начальства – не может быть и речи о неисполнении его требований и приказаний. Прошу обратить внимание, что я не покладая рук в течении 2-х месяцев работаю для достижения поставленной цели, а потому заниматься пустой болтовней у меня нет времени и желания. Стыдно не считаться с этим».
Надо сознаться, что обстановка, в которой приходилось работать, была крайне неблагоприятной. При совместной жизни в лагере с прочим деморализованным элементом, среди которого было немало офицеров и в старших чинах, поступившие в мой отряд часто подпадали под скверное влияние этих праздношатающихся господ. Одни из них мне просто завидовали, почему я, младший, стою во главе отряда, другие были просто «шкурниками», отсидевшими в тылу войну; и те и другие своим скептическим отношением подрывали веру в успех дела у молодых.