Твой край освобожден от большевиков. Ты давным-давно мог бы собирать плоды весенних трудов. Вместо этого тебя повели в бой, обманывая лживыми фразами.
Обманутые Ульманисом, неодетые и необутые солдаты были двинуты на меня, я принял бой и разбил твою армии наголову; мои войска стоят в Торенсберге, но я, желая щадить тебя, приказал войскам остановиться и предложить вступить в переговоры.
Мои орудия молчат, в то время, как твои ядра и пули сыплются на мирный город Торенсберг. От обстрела страдают не мои воины, они умеют укрываться от предательских пуль – а мирное население, твои же братья и сестры. Разве ты настолько озверел, что до ушей твоих не доходят стоны и вопли несчастных женщин и детей!
Я обращаюсь теперь прямо к тебе, латышский народ, и требую, чтобы обстрел Торенсберга был прекращен до среды 12 часов дня. В противном случае я прикажу открыть огонь по Риге, чтобы уничтожить засевших там разбойников.
Опомнись, латышский народ, я протягиваю тебе братскую руку. Если она повиснет в воздухе, Россия будет принуждена принять другие меры. Помни, что Россия великодушна и простит сбившихся с пути сынов, если же ты сам не пожелаешь мира, то Россия найдет средства заставить тебя подчиниться справедливым ее требованиям.
Опомнись, латышский народ!
15 октября ко мне прибыли три английских офицера с письмом от английского адмирала, адресованными «Командующему германскими войсками полковнику Авалову». Я принять письмо отказался и отправил в Либаву телеграмму следующего содержания:
Командующему Английскими морскими силами
«Ваше письмо, адресованное: “Командующему германскими войсками” принять не могу, являясь командующим русской добровольческой армией.
Усть-Двинск занят моими казаками-пластунами и я, как мною было уже сообщено, принимаю на себя обеспечение свободного прохода судов при условии непровозки ими военной контрабанды для выступившей против русской власти стороны. Благоволите подтвердить получение».
В этом месте необходимо разъяснить, что же происходило за чертой Двины, на левом берегу которой я остановился с моими войсками. Попутно укажу и на поведение растерявшегося генерала Юденича, являвшего собой в эти дни совершенно покорную фигуру в руках союзников.
Как только выяснилась боевая обстановка, т. е. что мной заняты подступы к Риге и что последним ударом, уже не требующим никакого напряжения, я мог бы взять город, я задержался.
Латыши вместе с англичанами бросились вон из Риги и город совершенно опустел. Генерал Берт вместе с генералом Симансоном обратились к начальнику эшелона ландесвера ротмистру графу Кейзерлингу с просьбой взять на себя миссию отправиться ко мне для переговоров. Последний согласился и потребовал письменных полномочий. Ему были выданы без задержки таковые. Вторым его требованием было дать ему еще двух латышских офицеров в качестве парламентеров.
Однако в городе не оказалось ни одного латышского офицера, и миссия графа Кейзерлинга не могла быть выполненной. Я приостановил действия. Брать Ригу не входило в мои тогдашние расчеты – я не собирался вести войну против латышей: я был лишь вынужден оттеснить их постольку, поскольку они предательски мешали выполнению моих задач – выхода на фронт. Мне казалось, что в то время, когда Рига была фактически в моих руках и лишь добровольно не занималась мной, латыши поймут, чего я требую от них, и уступят.
Между тем к городу подошли два эстонских бронированных поезда и один батальон. Храбрейшие из латышей стали появляться на улицах Риги. Приступлено было к рытью окопов на побережье, в садах, огородах и среди улиц. Генерал Юденич, чтобы поднять себя в глазах союзников и поддержать свое реноме среди латышей (ему мало было объявления меня изменником), подарил латышам две батареи, которые вскоре были выставлены на позициях, открыв огонь по моим батальонам. Думал ли генерал Юденич, посылая орудия восставшим латышам как подарок, что он подкрепляет именно тех, сыновья и братья которых в Москве расстреливали в подвалах русских людей и совместно с китайцами были оплотом Ленина и Троцкого.
Русскими руками лить кровь русских же для них было выгодно, а посылка подарка генералом Юденичем было безусловно изменническим действием, а потому имело основание имя изменника отнести по адресу самого генерала Юденича.
В Ригу постепенно вернулись все остальные латыши и с ними англичане.
Пресловутый английский полковник Таллантс, на которого была возложена союзниками миссия создания прибалтийских государств обратился к командиру английской эскадры и последний приготовился к боевым действиям против моих войск. Союзники не допускали, что кто-либо мог пойти против их действий, хотя бы и явно незаконных.
После приведенной мной телеграммы командующему английскими морскими силами в Усть-Двинск прибыл английский офицер удостовериться, действительно ли крепость занята русскими, он был гостеприимно принят командиром 1-го батальона 1-го Пластунского полка капитаном Кавелиным, пил чай вместе с русскими солдатами и, пробыв некоторое время, дружески распрощавшись, уехал. Через полчаса с военных судов «союзников», стоявших в устье Двины, был открыт огонь по батальону. Батальон был наполовину уничтожен[41].
Это гнусное предательство вызвало в моей армии всеобщее негодование, и я в тот же день обратился к командующему английской эскадрой со следующей телеграммой:
«В связи с Вашей радиотелеграммой, перехваченной здесь, в которой Вы предупреждаете, что войска с устья Двины должны быть уведены до 12-ти час. дня, 15 сего октября тремя миноносцами был открыт огонь, несмотря на то, что я сообщил Вам, что устье Двины занимает мой 1-й Пластунский полк.
Я удивлен и возмущен, что английским командованием допущено открытие огня с моря, благодаря чему пролита кровь русских солдат.
Мною отдан приказ открывать огонь по судам, стреляющим по моим войскам.
О действиях Ваших, оказывающих поддержку латышским мятежникам в ущерб интересам русской армии, борющейся за восстановление России, я сообщаю адмиралу Колчаку и генералу Деникину».
На эту телеграмму от командующего английской эскадрой я получил такой ответ:
«Полковнику Авалову – командующему войсками на Западной Двине
Вашу телеграмму от 15 сего октября получил: прежде чем дать распоряжение союзным военным судам, жду Вашего донесения о прекращении военных действий между Вашими войсками и латышами и оставления всех Рижских позиций; в-третьих, я ожидаю Ваших объяснений по поводу обстрела позиций, вблизи коих находились суда союзного флота. Прошу удостоверить получение сего».
16 октября я ответил:
«Вашу телеграмму № 190 от 15/10 получил. Обеспечив ныне себе базу для похода против большевиков, я еще 10 октября предлагал латышам прекращение военных действий. Прошу Вас помочь мне достигнуть этой цели.
Войска мои стреляют только по латышским позициям, считая корабли союзников друзьями России. Так как переговоры по радио слишком затруднительны прошу выслать в Митаву уполномоченных для переговоров с целью скорейшего прекращения кровопролития. Требую прекращения огня союзных кораблей по моим войскам и мирному населению Торенсберга».
Кроме этой ответной телеграммы я в тот же день отправил представителям держав согласия следующую ноту:
«Союзные корабли, находящиеся в Рижском заливе в предыдущих боях с большевиками быстро уходили в море, не оказывая поддержки, войскам борющимся с большевиками. В борьбе войск Западной добровольческой армии с большевистскими бандами Земитана союзный флот второй день засыпает снарядами мой 1-й Пластунский полк и мирное население Торенсберга, проливая русскую кровь, вероятно, в благодарность за героическую помощь русских своим союзникам во время мировой Войны, без помощи которых последние никогда бы и мечтать не могли об успехе. Я должен усмотреть в этом полную поддержку врагам России – большевикам.
Позиции свои не уступаю и мои войска во главе со мною будут бороться до последней капли крови за благо России».
Однако мои обращения к «союзникам» были гласом вопиющего в пустыне, и они если и отвечали, то только с целью выиграть время, которое им было необходимо, чтобы вовлечь в борьбу с моей армией и литовское правительство. Последнее им было важно, дабы с помощью их войск окружить мою армии и отрезать ей путь отступления в Германии.
В сущности, литовцы впутались в эту историю лишь тогда, когда союзники окончательно заверили их, что станут защищать их фактически, в случае если я обращу в их сторону мое ответное оружие.
В этот же период обстрела усть-двинских позиций английской эскадрой однажды на горизонте появилась канонерка. По-видимому, желая позабавиться стрельбой по русским солдатам, канонерка открыла огонь из своих орудий. Самоуверенность и наглость ее были так велики, что она подошла на близкую дистанцию.
1-я конная батарея под командой подполковника Ашехманова на полном карьере снялась с передков на берегу моря, почти в воде, и открыла по канонерке огонь. Третьим снарядом она вызвала взрыв на ней, и вслед за этим батарея засыпала ее метко попадавшими снарядами. Бывший на канонерке русский полковник П. рассказывал о больших потерях на ней и подбитии одного орудия.
Канонерке не понравились ответные храбрые действия русской конной артиллерии, и она предпочла скрыться в море.
В истории боев это был редкий случай, когда конная артиллерия с открытой позиции вступает в бой с военным кораблем, вооруженным дальнобойными орудиями, и остается победительницей.
Выстрелы моей батареи на Рижском побережье были первым аккордом той большой русско-английской симфонии, которую, я уверен, русские войска закончат в свое время где-нибудь в Индии.
Глава X. Отношения с литовцами и дальнейшее развитие событий
Переговоры с литовцами, благодаря вмешательству Антанты, были прекращены, и отношения с Литвой сложились самые неопределенные. Можно было бы с уверенностью констатировать, что ни правительство Литвы, ни ее население не проявляли той враждебности к моим войскам