«…Возвращаясь однажды в Нарву с очередной поездки на фронт, я узнал, что в Нарву прилетел на аэроплане вместе с немецким лейтенантом сенатор Нейдгардт из Риги. Эстонские власти приказали его арестовать, причем по недоразумению арестовали и один из моих автомобилей, на котором совершенно случайно проезжал недалеко от места спуска аэроплана заведующий автомобилями корнет Вальтер. По этому поводу я потребовал от эстонского командования извинений, которые и были мне принесены. Отвечая на вопросы присутствующих при спуске, сенатор Нейдгардт рассказал, что на следующий день должны были прилететь еще два аэроплана. Озлобление эстонцев против немцев возрастало и особенно усилилось, когда пришло известие, что немецкая Железная Дивизия собирается занять Венден. На следующий день действительно прилетели два других аэроплана с немецкими знаками и спустились у ст. Салы. Я как раз в то время ехал в Ямбург и встретил по дороге немецких авиаторов с их спутниками, сильно избитых арестовавшими их эстонцами; один из них был даже ранен. Ведший их эстонский офицер и солдаты держали себя весьма вызывающе. Когда я хотел подойти и узнать, в чем дело, они меня к арестованным не допустили, несмотря на то, что аэропланы снизились на нашей территории. Я вернулся в штаб 1-й эстонской дивизии и категорически заявил, что я совершенно не знаю, что это за аэропланы и для чего они прилетели, но требую, чтобы на русской территории эстонцы не позволяли себе кого бы то ни было задерживать без разрешения русских военных властей. Эстонские власти принесли мне свои извинения, и я тут же отправил телеграмму генералу Лайдонеру о происшедшем, причем заверил его, что никаких сношений с немецкими властями у меня не было и цель прилета аэроплана мне совершенно неизвестна. Прилет этих аэропланов значительно ухудшил отношения между нами и эстонцами, тем более что эстонцы ставили его в связь с начавшимся в это время наступлением на Эстонию немецкого ландесвера: по всей Эстонии началось поголовное гонение на всех прибалтийских немцев. Мне же цель прилета аэропланов неизвестна и до сих пор; результатов судебного следствия, которое велось по этому поводу эстонскими властями мне получить не удалось. Впоследствии я спрашивал князя Ливена, не он ли посылал эти аэропланы, но он ответил, что о посылке их ничего не знал и вообще считал поведение ландесвера бестактным, объясняя его провокацией со стороны немцев, которая им вполне удалась. Может быть в этом бесцельном наступлении сыграло роль желание некоторых балтийских помещиков поскорее вернуть свои имения. Для нас во всяком случае было очень грустно, что наладившиеся было хорошие отношения с эстонцами этими фактами сильно испортились. Эстонские газеты подняли шумиху, а лозунги, выдвинутые генералом Деникиным и для эстонцев явно неприемлемые. “Великая, Единая и Неделимая Россия” еще более усилили их недовольство и отношения наши еще ухудшились. Если бы у меня не было так много дела на фронте, я бы, по всей вероятности, больше внимания уделил прилету аэропланов, но тут мне было не до них».
Из этого откровенного повествования можно заключить, что г. генералу было куда милее идти рука об руку с эстонцами-самостийщиками, чем с балтийцами, сражавшимися против большевиков. Он так был занят своими партизанскими действиями, что ему некогда было заняться этими, по его компетентному мнению, вздорными делами. Интересно, сознает ли теперь бывший командующий Северо-Западной армией, что от этого момента зависело все будущее его армии, и если бы в то время было принято правильное решение, то ни Эстонии, ни Латвии не существовало бы, а были бы лишь национальные русские войска на территории Прибалтийского края, и ему, таким образом, не пришлось бы сетовать на своего главного руководителя генерала Деникина за лозунги «Великая, Единая и Неделимая Россия». Наверное, он этого не сознает. Ведь ему достаточно было извинений мелких эстонских начальников, после чего он посылал своему главнокомандующему эстонскому генералу Лайдонеру телеграммы с выражением «верноподданнейших чувств». В этом заключалась его главная деятельность. Затем он партизанил и посылал несчастных чинов своей армии голодными, холодными и раздетыми в бой, ибо это требовали эстонцы. Мне безумно жалко офицерский и солдатский состав Северо-Западной армии, они показали себя храбрецами, и можно только удивляться их терпению и выносливости.
Результаты «дальновидной политики» генерала Родзянко не замедлили быстро сказаться. Об этом он сам свидетельствует дальше такой фразой: «Вскоре после прилета аэропланов эстонцы прекратили выдачу нам денег и продовольствия».
В этот решительный момент не меньшую близорукость обнаружил и начальник русского отряда при ландесвере ротмистр князь Ливен. Будучи раненным в боях с большевиками уже после занятия добровольцами Риги, князь Ливен фактически не командовал своим отрядом, но руководил им в политическом и хозяйственном отношении.
Узнав о столкновении ландесвера с эстонцами, он сейчас же приказал отозвать свой отряд с фронта и объявил главнокомандующему майору Флетчеру, что его отряд в данном инциденте занимает нейтральное положение. Князь Ливен объяснил свое решение тем, что он якобы не хотел вмешиваться во внутренние распри балтийцев, латышей и эстонцев. Но тут была не распря, а борьба эстонцев и латышей Ульманиса за свою самостоятельность, и, казалось бы, ротмистру князю Ливену, столь гордившемуся признанием генерала Деникина его отряда, следовало бы придерживаться и его лозунгов «Великая, Единая и Неделимая Россия». Однако товарищи по полку полковник Родзянко и ротмистр князь Ливен считали все, что приказывалось «союзниками», на пользу России, а все, что предпринималось с помощью германцев, – германской провокацией.
Латышские части ландесвера также объявили нейтралитет, и их начальник полковник Баллод предложил их применить либо на охрану внутреннего порядка в Риге, либо на оборону большевистского фронта со стороны Двинска.
Таким образом, силы таяли и положение балтийцев ухудшалось, но это не заставило их отказаться от своих прав, и они храбро отстаивали их.
«Союзники» снова предприняли шаги к заключению мира обеими сторонами и сделали предложение майору Флетчеру, что они берут на себя организацию мирных переговоров, которые во избежание недоразумений должны были вестись в присутствии «союзных» представителей. Балтийцы и эстонцы соглашаются на это предложение, и 10 июня в гор. Вендене происходит встреча обеих сторон. От балтийцев в переговорах участвовали: майор Флетчер, его начальник штаба граф Дона, латышский военный министр др. Ванкин (министерство Недры) и капитан 1-го ранга барон Таубе; от эстонцев приехали полковники Ринк и Рик и латышский полковник Калнинш. Кроме того, прибыли представители «союзных» держав из Риги и Ревеля в количестве восьми человек. Председательствовал американский полковник Грин.
Балтийцы поставили следующие главные два условия мира: 1) очищение эстонцами территории Латвии с разрешением им взять с собой свое военное имущество и с правом пользоваться линией ж. д. Рамоцкое – Шванебург; 2) выдача всех латышских войск, приверженцев Ульманиса, с заверением, что они будут приняты в ряды латышских частей ландесвера.
Эстонцы же требовали отхода ландесвера на линию старых германских позиций между Хинценбергом и Зегевольдом.
Ввиду того что обе стороны не хотели уступать, «союзные» представители устроили отдельное совещание и вынесли свое постановление. К удивленно балтийцев, «союзные» представители остановились на их условиях мира и с некоторыми поправками этих условий составили протокол мирного соглашения, который и предложили подписать обеим сторонам. Эстонцы отказались, ссылаясь на то, что у них нет полномочий от своего правительства, и просили отстрочки на три дня[53]. Балтийцы, напротив, настаивали на немедленном подписании договора, так как они отлично понимали, что эстонцы просто затягивают переговоры, чтобы сосредоточить свои войска против них. На это французский полковник Хюрстель[54] заявил: «Поверьте, что если “союзная” комиссия приняла определенное решение, с которым Вы согласились, то она найдет пути и средства, чтобы заставить и другую сторону также подчиниться ее желанию».
На этом заявлении француза заседание было закрыто, и все разъехались, условившись через три дня, т. е. 13 июня, снова собраться для подписания мирного договора.
Балтийцы, одержав победу на дипломатическом поприще, могли бы быть довольными своими успехами, тем более что и «союзные» миссии, казалось, приняли их сторону. Однако большинство было другого мнения и не верило эстонцам. Опасения их подтверждались и сведениями с фронта, откуда ежедневно сообщали о подходящих подкреплениях эстонских войск. Особенно недоверчиво отнеслось к этой якобы уступке эстонцев новое латышское правительство Недры, и оно на всякий случай предложило начать переговоры с «Железной дивизией». Дивизии предложили временно перейти на латышскую службу, и она согласилась, подписав контракт на две недели. После этого соглашения положение ландесвера, оставленного в критическую минуту своими русскими и латышскими боевыми товарищами, несколько улучшилось и окрепло на фронте.
Ротмистр князь Ливен также поддался уговору г. фон Самсона (фон Самсон входил в латышское правительство Недры министром без портфеля) и согласился предоставить свои батальоны в Либаве в распоряжение местного губернатора г. Бескова, о чем и отдал будто бы приказ командиру этих батальонов капитану 2-го ранга Кавелину.
Таким образом, балтийцы приготовились к 13 июня и не напрасно. В этот день вторичной встречи с эстонской мирной делегацией майор Флетчер в сопровождении тех же лиц, которые были и при первых переговорах, прибыл утром в город Венден и остановился в той же квартире. «Союзные» представители из Риги на этот раз не выехали вместе с ним, но никто этому серьезного значения не придал, так как предполагали, что полковник Грин со своей свитой, по-видимому, задержался в пути и их прибытия ждали с минуты на минуту.