Я был хорошо осведомлен о намерениях ландесвера и ждал в свою очередь лишь удобного момента для нашего соединения. Такой момент мог наступить лишь после окончательного выяснения политической обстановки в Курляндии вообще и моих отношений к англичанам и латышам, в частности. Пока же я, не желая ставить командование ландесвера в затруднительное положение, ограничивался поддержанием секретной связи с его командиром бароном Таубе.
В период борьбы с латышами, начавшейся рядом наглых нападений последних на мою армию, ландесвер, оставаясь на прежних позициях большевистского фронта, вынужденно сохранял нейтралитет. После отхода моей армии на территорию Германии он остался окруженным врагами, которые не замедлили обратить свою неостывшую злобу и против него. Не имея, однако, никаких данных, чтобы выступить непосредственно против войск ландесвера, латыши обрушились главным образом на командира его барона Таубе, которому едва удалось спастись бегством от их гнусной мести.
Вскоре после этого ландесвер, собственно, кончил свое существование: латыши переименовали его в 13-й Туккумский полк, назначили на командные должности латышских офицеров и переменили даже его форму…
Глава XV. Пути и действия
В кратком историческом обзоре русско-германских отношений я указал как на естественное соприкосновение наших границ, неизбежно порождающих массу взаимных интересов, так и на тесное экономическое общение, необходимое для внутреннего благополучия обоих народов.
Что же касается союзников, то связь с ними могла быть полезной для нас в экономическом и особенно дипломатическом отношении; с помощью этой связи, вылившейся в дружественные формы, мы могли оказывать то или иное давление на нашу соседку Германию с целью ограждения наших интересов от возможного посягательства с ее стороны.
Таким образом, для России, как сильного государства, предстояло еще тогда решить многотрудную задачу – с кем же идти.
Политика не знает ни друзей, ни врагов; это все верно до той минуты, пока переплетение общих интересов не становится чрезвычайно запутанным и не требует определенного решения. Нельзя забывать, что если политика отрицает друзей и врагов, значит она избирает среди международных отношений свой особый путь, но тогда, чтобы обеспечить себе успех, она должна вести тайную, замаскированную игру, учитывая каждое слово, каждый шаг для будущего. Я уже отмечал то обстоятельство, что европейская атмосфера последних лет (перед войной) намеренно сгущалась, нити дипломатические плелись искусно, зарождая у одних вражду, у других дружеское расположение – по группировкам. К середине 1914 г. такое положение стало слишком очевидным, группировки столкнулись и произошла вспышка войны. Говорят, чем ближе мы к событиям, тем труднее их разглядеть и распознать их подлинные двигательные силы. С 1905 г., т. е. с Русско-японской войны и первого революционного восстания в Pocсии, до нашего времени прошло двадцать лет – срок вполне достаточный, чтобы разобраться в бывших тогда дипломатических отношениях европейских государств. Станут ясными в дальнейшем и те политические пути, которые привели Европу к 1914 г. Теперь для нас, русских, существует два лагеря: Германия и союзники. Вырастает сам собой вопрос: с кем же из них?
Еще в 1900 г., делая обширный доклад государю, военный министр генерал-адъютант Куропаткин подробно излагал свою точку зрения на возможность русско-германской войны. Он докладывал государю, что этнографическое положение обеих империй таково, что отторжение с целью установления естественных границ от Германии той или иной части территории Восточной Пруссии в нашу пользу или, наоборот, отторжение с той же целью некоторых губерний Варшавского округа и части Виленского не установит равновесия и две сильные соседки не успокоятся до тех пор, пока снова не возвратить своего. Против присоединения к России части территории Восточной Пруссии говорит германское воспитание ее населения и его органическая, глубокая связь с Германией. Таким образом, в случае удачного для нас исхода войны и присоединения этой провинции население ее осталось бы навсегда враждебным к нам и противодействовало бы всем государственным мероприятиями – пользы от этого, конечно, было бы мало. Такая же органическая связь Привисленского края с Россией не позволила бы Германии властвовать там. На стратегическом же положении обоих государств линия их границ отражалась следующим образом: Польша, врезавшаяся клином между Германией и Австрией, представляла собой выгодный для нас плацдарм, откуда можно было с успехом нанести удар как в сторону Берлина, так и в сторону Вены, тогда как Петербург лежал от границ на значительно большем расстоянии, чем эти обе столицы, от наших исходных пунктов.
Однако в Германии первоклассные крепости Торн, Кёнигсберг, Познань ежегодно улучшались. Таким образом, Германия с миллиардными затратами подготовилась к упорной обороне своих границ. Главный же ее перевес был в количестве железнодорожных линий (17), подходивших к нашей пограничной полосе, тогда как у нас против было всего 5. Отсюда заключения те, что как германская политика должна была учитывать все эти данные pro et contra войны, так учитывала их и русская, и, значит, линия велась вне сфер враждебности и разгоряченных притязаний. Однако, точно «deus ex machina», за спиной и Германии, и России выросла фигура Англии (отчасти и Франции), и события помимо дипломатических переписок начинают отражаться и на военных перегруппировках пограничных частей.
Англия, выступив против нас в войне 1855 г. (Севастопольская кампания), вскоре перенесла главный центр своей борьбы с Россией на территорию Средней Азии. Еще в 1873 г. Англия, боясь нашего влияния на свои индийские владения, с которыми мы могли соприкасаться через Афганистан, стала выискивать пути к утверждения своего господства в Афганистане. Положение, достигнутое нами до 1900 г. в Средней Азии, было значительно спокойнее и крепче, чем у Англии.
Желание англичан разграничить сферы влияния в Афганистане и их действия, направленные к закреплению за собой этого влияния, свело наши и английские войска к показательной встрече на территории этого государства. С этого момента политика Англии уходит в глубины и направлена к ослаблению России где бы то ни было и как-то ни было.
О действиях Англии к концу нашей войны с Турцией в 1877 году, о ее вмешательстве при заключении мира, результатом чего был пересмотр Сан-Стефанского договора на Берлинском конгрессе; о ее интригах на этом знаменательном конгрессе, послужившем прологом к мировой драме 1914 г., – обо всем этом я уже писал в первых главах книги.
Несмотря на это недружелюбие Англии, мы продолжали по отношению ее вести примирительную политику, стараясь все ее выпады против нас в Средней Азии ликвидировать без помощи оружия.
Однако в 1885 г. обстановка на границах Афганистана была настолько напряженной, что, опасаясь разрыва с Англией, мы вынуждены были усилить наши войска в Туркестане.
Генерал-адъютант Куропаткин, вступив в управление военным министерством, в своем докладе в 1900 году о положении в Средней Азии, высказывал пожелание соединить индийские железные дороги с нашими туркестанскими и тем самым мирно разграничить сферы влияния нашего и Англии в Афганистане. Такое мирное разрешение вопроса и сближение между обоими государствами он считал, однако, возможным при условии, если Англия откажется от своей политики всюду ставить препятствия на наших путях.
Англия, конечно, не отказалась и продолжала свои интриги, пользуясь каждым удобным случаем.
В 1904 г. разыгрывается Русско-японская война. Внимание наше, естественно, переносится на Дальний Восток.
И там Англия также действует против нас: она уступает Японии порт Вей-Хай-Вей, чтобы усилить преимущество японцев на море. В руках японцев оказалась выгодная морская позиция на фланге всех операционных направлений нашей эскадры.
Преждевременно заключенный нами мир[55] обратил наши дипломатические расчеты в сторону Германии, с которой мы и начали искать близости.
Возможность русско-германского союза, безусловно, страшила Англию, тем более что в этот период появилось и у германцев тяготение к нему.
Принцип Бисмарка, принятый на этот раз императором Вильгельмом, нашел свое отражение в договоре, подписанном в Бьерке в 1908 г. с русским императором и вскоре потом расторгнутом по докладу графа Витте. Попытки такого рода соглашений беспокоили Англию, и ей надо было найти повод к устранению их тем или иным путем. Она, посредством заманчивых обещаний и всевозможных искусных дипломатических ходов, молчаливо, но твердо двигала фигуры на доске европейской политики, прикрывая их перегруппировку маской внешнего политического равновесия.
Одновременно явно подчеркивалась тенденция к дружественному союзу Англии, Франции и Pocсии. Английские офицеры, приезжавшие с военными поручениями к нам, открыто высказывали свои симпатии к русским и говорили о необходимости тройственного соглашения.
Так, в 1911 г., после международных состязаний в Лондоне, когда pycские кавалеристы, оказавшись в течение трех лет на первом месте, взяли призы – кубок короля Эдуарда VII и кубок Короля Георга V – в Россию прибыла английская миссия с целью познакомиться с будущими союзниками. На обеде, устроенном в честь прибывших, английский полковник не забыл кинуть в одну сторону: «Да здравствует тройственный союз России, Англии и Франции», а в другую – «долой немцев». Слова эти были сказаны среди кирасир-песенников, находящихся в белом зале офицерского собрания лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка. Полковник говорил по-русски, и, естественно, в этих словах явно сказалось желание проверить, хотя бы в малом масштабе, настроение русских к такой идее. Не забывал полковник и в частных собеседованиях высказываться, что если Pocсии нужны спутники в международной политике, то такими могут быть только Англия и Франция.