том, что из 6-миллионной армии надо было сократиться на 700 000, второй же этап – из 700 000 в 125 000 человек рейхсвера.
Наши переговоры с правительством начались в тот момент, когда первый этап демобилизации армии был уже закончен и когда «союзники», желавшие, чтобы ко дню подписания мира Германия оказалась бы совершенно обезоруженной, под страхом оккупации требовали выполнения и второй части работы по демобилизации.
Мы предложили вторую часть работы по демобилизации выполнить так: оставив в Германии разрешенную «союзниками» армию в 125 000 человек, всех остальных направить под русским командованием вместе с русскими добровольческими войсками против большевиков в Pocсию. В две недели большевики были бы свергнуты, в России при регентстве старшего из царского рода было бы образовано законное правительство, и ко дню заключения мира и Россия, и Германия могли бы заговорить языком сильных, так как в России к этому времени была бы уже более чем 2-миллионная русско-германская армия.
Социалисты отказались от этого предложения – они опасались за свои министерские места, думая, что с восстановлением монархии в России будет восстановлена монархия и в Германии.
Таким образом, от этих широких планов пришлось отказаться и перейти к более скромному по размерам и по достижениям. Начались формирования русских добровольческих частей при германских войсках в Курляндии, стоявших там для охраны восточной границы от большевистского нашествия. Для успешности обороны необходимо было, чтобы она была активной, и вот для этой цели предполагали воспользоваться русской группой добровольческих войск, которая, выдвинувшись вперед на большевистский фронт в район гор. Двинска, могла бы в случае удачи, а мы русские в этой удаче не сомневались, выполнить и свои национальные задачи. Таким образом, уже в первоначальной нашей работе с германцами общность наших интересов требовала совместных действий и позволяла их объединение.
Если впоследствии, благодаря пагубному вмешательству англичан, нам, русским, не удалось выполнить полностью нашу программу, то во всяком случае весь культурный мир, а главное, социалистическая в то время Германия навсегда должны остаться благодарными балтийским войскам за их борьбу против большевиков. Ведь эти войска не допустили большевиков к границам Восточной Пруссии и, преградив им путь на запад, тем самым остановили и непосредственное распространение их преступной пропаганды среди других европейских государств.
Однако в то время никто не сознавал надвигающейся опасности и нашей работе продолжали все время мешать: германские крайние социалистические партии, «союзники», русские социалисты, а также и несоциалисты, купленные «союзниками». Все эти господа строили препятствия на каждом шагу в разных направлениях и по особым соображениям. Борьба была неравная и тяжелая.
Но, несмотря на все эти затруднения, мы твердо шли к намеченной цели и в конце концов достигли желаемых результатов. Все это мной уже описано в начале книги, а потому я не буду повторяться и ограничусь здесь лишь замечанием, что работа германских военных кругов была в высшей степени напряженной и они во всем шли нам навстречу, чтобы быстро создать русские добровольческие части в Курляндии, делали они все, что могли, но всякий раз политика англичан злобно дышала за спиной и рушила всю налаженность, полезную для России. Объяснялось это просто – страшно было «союзникам», что восстановленная при помощи германцев России завяжет с ними твердый узел и рано или поздно ударит кулаком по «союзникам». Так не было, но так будет – союза, вызываемого органическими причинами, не расщемить даже английской дипломатией. Нельзя забывать, что больные не вечно остаются больными, а либо умирают, или выздоравливают: Россия и Германия поражены не смертельно – и оба великих народа встанут скоро на ноги…
В июне месяце я был уже в Прибалтике, куда была переправлена и большая часть моих войск.
С первого дня моего пребывания я, основательно оглядевшись и сориентировавшись, избрал свою дорогу. В основание всей моей работы я взял свой старый девиз: «Россия – для русских». Я был глубоко убежден, что pycские, как бы они ни решали свои дела, – решат их лучше, чем союзники.
Версальский договор чрезвычайно ясно показал это. Можно ли было заблуждаться после него?
17 августа 1919 г., когда англичане потопили в Кронштадте остатки Балтийского флота, утвердило бесповоротно мои решения – подальше от «союзников», от их предательских рук. Не гибель большевиков им нужна, а гибель мощи России; они шли к своей цели напролом, слегка маскируясь, лицемерничая и добродетельствуя.
В самом начале моей работы припоминается мне одна любопытная встреча с французским капитаном в Митаве. Это был первый и последний француз, с которым я вообще говорил о моих задачах и действиях.
Граф фон дег Гольц известил меня о том, что к нему явился от союзной миссии француз.
– Я не люблю их вообще, – сказали граф, – но этот француз на редкость симпатичный, он хочет видеть Вас, примите его и поговорите, может быть, они помогут Вам в Вашем деле, я Вам советую.
Я последовал совету графа и на следующий день принял француза.
– Что Вас интересует в моей армии? – задал я ему вопрос.
– Я от миссии, – сказали он, – интересует нас все. Прежде всего, почему Вы не с нами, а с немцами? Мы поможем Вам так, как Вы хотите – если Вы договоритесь с нами.
Я объяснил ему, что в помощь союзников не верю совершенно, а наоборот, вижу в их деятельности явный вред России. Предложил ему вспомнить Одессу, Киев. Напомнил ему об образовании Литвы, Латвии, Эстонии, которые великой России не нужны и представляют собой больные наросты на ее теле, указал на все те препятствия, которые союзники ставили на моем пути. Во всем этом видна политика союзников, растаскивающих Россию во все стороны, а потому работать с теми, кто моими руками хочет творить свое злое дело разграбления моей Родины, я отказываюсь.
В союз же с немцами я верю уже потому, что эти люди идут бескорыстно помочь нам выгнать грабительскую банду и тем самым освободить также свою страну от большевистского влияния.
Кроме того, союз этот нормален – наши границы, наши экономические интересы, наконец, наше общее несчастье – революции и грабительство со стороны союзников «соединяют» наши пути и действия вместе.
Француз возражал. Я выслушал его, но твердо ответил ему:
– Если бы Франция поняла положение и не гнула бы свою линию насилия, можно было бы спасти многое. Не забывайте, – подчеркнул я, – что в германском народе растет глухая ненависть и месть – все 100 % ее. Подавленная Германия нуждается в близости с Россией, мы должны вместе восстановить общими усилиями наши страны в экономическом смысле. Франция не должна мешать, а тогда 50 % мести сами собой отпадут. Мы же, pycские, за это невмешательство Франции постараемся уничтожить остальные 50 %. Ясно ли это союзникам? А что союз с Германией будет – в этом сомневаться немыслимо. И чем больше союзники будут ему мешать, тем быстрее он совершится…
Помню, я взял в руки портсигар и, назвав его для примера пироксилиновой шашкой, сказал французу, что когда желают взорвать виадуки, колонны мостов и пр., то к ним прикрепляют эти шашки, и по химическим (органическим) законам пироксилин рвет в сторону большего сопротивления. Французам надо это помнить…
После этого разговора француз вскоре уехал.
Однако «союзники» продолжали свою губительную политику по отношению к России. Они отправили в Нарву отряд князя Ливена и все время настаивали на отправке и моих войск туда же. Я категорически отказывался от этой переброски моей армии на необеспеченный тылом фронт генерала Юденича и требовал пропуска моих войск в район гор. Двинска.
«Союзники» сделали вид, что уступают моим требованиям, и заключили 26 августа договор, помещенный мной раньше, ни одного пункта которого они не исполнили. Переписка по этому поводу также уже помещена мной в предыдущих главах.
Касаясь вопроса моего соединения с генералом Юденичем для нанесения общего удара большевикам под Петербургом, я вынужден признаться совершенно открыто: с того момента, когда «союзники» создали лицемерную обстановку с целью не пропустить меня с германцами на фронт, я не поверил в возможность успеха генерала Юденича. Если взять самый грубый расчет, то и из него выяснится следующая картина. Выделив из моей армии германские войска, я остался бы при 4–5 тысячах.
Из них половина, безусловно, предпочла бы вернуться в организованные лагеря в Германию, где проявлялось самое радушное отношение и полная забота со стороны германцев. Надо отметить, что все мы, офицеры и солдаты, отлично знали, как заботились англичане о чинах Северо-Западной армии, где большинство из них ходили полуголыми и голодными. Предположим все же, что половина русского состава армии согласилась бы идти на явную обреченность. Соединясь с генералом Юденичем, я бы двинулся на Петербург, и мы взяли бы его после ряда боев. Расстроенная ими армия должна была бы выделить из своего состава если не добрую половину, то четверть для охраны порядка в занятом Петербурге (это не было бы даже приблизительным количеством гарнизонных войск мирного времени). С остатком же надо было продолжать наступление в глубь России, где мы, несомненно, распылились бы на громадных путях и равнинах страны. Рассчитывать на большой приток добровольцев по занятии Петербурга или на переход красных частей если и можно было, то в сдержанных формах. Притом весь этот новый людской запас вряд ли представилось бы возможным использовать по следующим причинам: а) армия не имела достаточно оружия, обмундирования, и пр. для снабжения этих прибывающих людей; б) нельзя было бы дезорганизованную, недисциплинированную массу вводить в бой без соответствующей подготовки. Значит, на все это необходимо было время, а последнего большевики нам не дали бы.
Кроме того, все это явилось бы той обузой, которая оттянула бы и без того слабые силы наших соединенных армий.