питет он подтвердил во дни «великой и бескровной» революции, когда громоподобно сыпал речами перед очумелым казачеством, идя в политической работе рука об руку с Керенским, Савинковым и др. разрушителями государства Российского. Поразительно, что генерал Краснов никогда в своей критической оценке каких-либо событий или вершителей их не допускал снисходительных оправданий, бичевал чужие ошибки, отвергал наличие неустранимых препятствий, находя, что у каждого «голова на плечах для порядка»…
Почти немыслимо понять, каким образом он, убежденный монархист, как это утвердилось за ним в печати, – приятно разделял с Керенским и Савинковым многотрудную и сложную работу по захвату Петербурга. Повествуя об этом в Архиве русской революции, он сдержанно рассказывает об истеричности сотоварища его – адвоката, минутного диктатора нашей измученной Родины, о красных бантах на груди его казаков, о розах, преподносимых нервному адвокату в автомобиль, наконец, о жидкой перестрелке с большевиками и – совсем мало о его переговорах с большевистским командующим матросом Дыбенко и о последующем соглашении с ним, которое вскоре было вывешено в Гатчине и др. местах. Как известно, генерал Краснов убрался вскоре на Дон с казаками, оборвав свою работу в ту самую минуту, когда судьба столицы могла бы быть решенной в один удар. Савинков предлагал в категорической форме генералу Краснову взять на себя диктаторские полномочия и смелым натиском, опрокинув Петербургскую группу большевиков, захватить город. Романист-генерал преступно уклонился от этого. Было слишком очевидно, что предложение Савинкова, по существу авантюриста, в тот миг было верно и безошибочно рассчитано. Но, по-видимому, генерал Краснов эти тревожные дни воспринимал как сюжет своего будущего романа, а не как грубый реализм, требующий действия, да еще безотлагательно смелого. Родина и он стояли на разных концах бытия. Помимо прочего, генералу мешала и вся его природа: ведь начав революционно катиться, он безусловно удержаться не мог в твердой идейной позиции; страшно было показаться узким в общественном смысле и не глубоким в государственных размерах. Многие тогда говорили – иди и в огне пожаров, в аду неорганизованности твори спасительное дело! Многие шли и многие творили, но не спасительное дело, а – губительное. Мирились с нарастанием бедствий, втирались в ряды остервеневшей охлократии, у которой развязались руки и помутились головы от сознания безответственности.
Характерно для генерала Краснова еще одно: идя с Корниловым против Керенского, он предал Корнилова; вероятно, скажет – «идейно разошелся: я – монархист, он – нет», но в таком случае зачем он шел с явными социалистами Керенским и Савинковым? Предвосхищаю ответ – потому, что они явились тем средством, при помощи которого он, генерал, мог вступить в борьбу с большевиками за идею восстановления порядка в стране, но в таком случае зачем он предал их большевикам, пожимая руку Дыбенко, входя с ними в соглашение? Описывая ход событий тогдашних, генерал осторожен и хитер – неумно! Там, где должно быть отчетливое признание о себе, о своих действиях, продиктованных ему монархической совестью (в которой я сомневаюсь), он предпочитает уклончиво отписываться красотами умирающей осени, шелестом листьев в парке и тревогой, прочитанной им на лицах дам в безмолвных толпах. Романист заглушает в нем в этих местах честного генерала, и перо торопливо выводит лишние, бесполезные слова – из-под них еще выпуклее явствует: генерал изменил своему Государю…
Несколько позже после этой позорной страницы борьбы с большевиками, так пагубно и нелепо написанной рукой генерала-романиста, мне пришлось с ним встретиться. Группы офицеров и солдат, собираемые вербовочным бюро в Киеве, отправлялись мной на Дон под команду генерала Краснова. Мне тяжело вспоминать об этом – благодаря совершенному неумению генерала разбираться в обстановке, а главное, отсутствия в нем идейного прямодушия 6-й стрелковый и Апшеронский полки тогда погибли. Нелегким бременем должна лечь эта гибель на совесть генерала Краснова.
В бытность свою атаманом войска Донского он совершал изумительную трансформацию. Гибкость пера его соперничала с гибкостью души и принципов. Вот что рассказывает генерал Деникин о нем:
«Я не касаюсь внутренних побуждений, руководивших генералом Красновым в его кипучей работе по управлению краем, но во всем, что он писал и говорил была чисто индивидуальная особенность характера и стиля, которая тогда, в дни кровавой борьбы приводила многих к полной невозможности отнестись с доверием к его деятельности. Немцам он говорил о своей и “союза” преданности им и о совместной борьбе против держав согласия и чехословаков (его письмо к Эйхгорну). Союзникам – что Дон никогда не отпадал от них, что германофильство (Дона) вынужденное для спасения себя и Добровольческой Армии, которая ничего не смогла бы получить, если бы не самопожертвование Дона в смысле внешнего германофильства (Миссия генерала барона Менделя в Яссы в начале августа 1918 г., доклад его от 4 ноября). Добровольцев звал идти вместе с Донскими казаками на север, на соединение с чехословаками (письмо к генералу Алексееву 8 сентября и др.). Донским казакам он говорил, что за пределы войска они не пойдут (приказ от 30 сентября и др.). Наконец, большевикам писал о мире (письмо генералу Юзефовичу)».
Генерал Деникин делает довольно яркое заключение: «такая политика была или слишком хитрой, или слишком беспринципной»… Я принимаю заключение второе: часто ведь беспринципность вмещает в себе и хитрость, рано или поздно приводящую к жестокому обнажению жалкой безыдейности, отсутствию твердой воли и обыкновенной житейской честности.
Провалившись, как и следовало ожидать, на Дону, генерал Краснов отправился искать почвы для своей плодотворной деятельности на пользу России – к генералу Юденичу. Там были английские фунты и паек, да, кроме того, профантазированное генералом Красновым – уважение к его особе: вряд ли англичане ценили его литературные и боевые таланты. Самообман, конечно, никому не воспрещен. К глубокой нашей скорби, все дело белой борьбы на Западе рухнуло. Безумные «союзники», отвергнув священные обязанности перед Россией, щедро полили русской кровью равнины Прибалтики. Совершив это предательство, «союзники» закричали на весь мир о греховности и преступлениях Германии, о трагической несообразности моих действий под защитой германцев и, наконец, подтвердили формальным осуществлением, что «Эстония – для эстонцев», «Литва – для литовцев» и проч., забыв одно – что «Россия для русских».
К этой теме я еще вернусь в заключительной главе.
Итак, крестная борьба на западе печально отгремела, заторможенная, спутанная «союзниками» – что было делать генералу Краснову? Конечно, устремиться в эмиграционные волны, «выбиться на их гребни» и «взяться за идейную работу»: благо здесь решимости особой не надо, а перья стальные выдержат всякие нажимы. Если, наконец, необходимо – будут гибко прочерчивать общественную линию среди всевозможных политических группировок. И действительно, в № 4 газеты «Грядущая Россия» генерал Краснов вскоре помещает большую статью: «Об организациях». Не отличаясь глубоким содержанием, она полна всевозможных предостережений, адресованных в казачьи массы, очутившиеся за границей, а также частью обращена к офицерам и солдатам, отсиживающимся в лагерях дня интернированных. Удивительно, что, переоценив для себя ценности, генерал Краснов в статье мудро предостерегает младших собратьев – не идти ни в какие организации военного порядка, а тем более в те из них, которые возникнут под руководством «Керенского, Савинкова или Бермондта»… Триумвират несколько неточный: капризный романист произвел обычную для себя подтасовку. На шулерском языке это называется – передернул, заменил себя в этой тройке мной. Между тем работал с этой парой всегда генерал Краснов, я же только хотел повесить их всех вместе.
Уклон идейный также крут, как и уклон денежной наживы, который в принципах генерала играет решающую роль. Я подошел к тому месту, где силой обстоятельств вынужден подтвердить мой вывод о продажности красновских – пера и души, выразительным примером.
В то время когда на монархическом фронте в дни смутных политических событий явился государь, приняв на себя священную власть, генерал Краснов предлагает свои «верноподданные услуги пером и военными талантами», но при условии… денежной оплаты. Его отвергли: там, где владычествует идея… нет места торговле. Родилось озлобление, которое легко поколебало недавнюю готовность генерала, он быстро отшатнулся, но вошел в линию ориентации и за флагом не остался. Под высоким водительством великого князя Николая Николаевича он привел в движение весь запас своих мыслей и дал работу неустанному перу: появились статьи (в «Вечернем Времени») против единственного и законного хранителя русского престола – государя императора Кирилла Владимировича.
Так совершилась трансформация номер сотый: генерал Краснов мстительно инсинуировал, под высокими формами «Божьей Правды» – свои надуманные, бессмысленные откровения. Привожу открытое письмо генералу Краснову, адресованное ему из Марселя, после его выступления в «Вечернем Времени».
«Господин Краснов, забыв о воинской присяге Государю Императору и Его Законному Наследнику, Вы позволили себе на газетных страницах инсинуации, рассчитанные на возбуждение общественного мнения против Первородного Члена Царственной Династии Романовых. Свое крамольное выступление Вы самонадеянно именуете “Божьей Правдой”, намеренно упуская из виду, что не всякая “Правда” исходит от Бога. Так, в начале русского лихолетья мы имели “Окопную Правду”, рассчитанную на расшатывание последних устоев Императорской Aрмии; в настоящее же время в России процветает “Правда” советская, боевой задачей которой, подобно Вашей, является дискредитирование Имени Его Величества в народе и красной армии.
Какие невидимые нити случайных интересов связывают Вас, господин Краснов, и грязных писак из этих “Правд”? Вы, старый русский генерал, именующий себя монархистом, но развращенный революционной идеологией, предпочитаете митинговать в тот момент, когда Наследнику русских Монархов было угодно призвать к Себе Свой Народ. Вы пишете, что “если бы вслед за манифестом упали красные флаги со здания на Чешам-плэс в Лондоне, над русским посольством в Риме, в Варшаве и других городах и сменились бы желтыми императорскими штандартами с черным двуглавым орлом… Я бы преклонился перед таким манифестом”… Другими словами, если бы угрожала близкая перспектива прокатиться на казенный счет в Нарымский край, он, генерал Краснов, воздержался бы в отношении Особы Его Величества от тех крылатых словечек, которые делают честь любой кожаной куртке, и взял бы за образец своеобразной учтивости хотя бы главковерха Керенского, находившего для себя возможным, не взирая на свой большой ранг, титуловать покойного осударя “полковником”.