НТС не мог остаться в стороне от этих событий. При всей симпатии к полякам было понятно, что в отдельно взятой стране Восточного блока антикоммунистическая революция победить не может. Или победит, как в Венгрии в 1956-м, а йотом будет раздавлена советскими танками. Победа над большевизмом может быть достигнута только там, откуда большевизм начался.
Очень опасались тою, что антисоветские настроения перерастут в антирусские. Особенно если, следуя «Доктрине Брежнева», Советы введут в Польшу войска. Цель НТС была в том, чтобы добиться поддержки «Солидарности» в СССР, чтобы инициировать развитие свободного профсоюзною движения в нашей стране.
Контакт с поляками был установлен довольно быстро, здесь скорее была инициатива с их стороны. Они понимали ситуацию не хуже нас.
В «Посеве» был издан сборник «Солидарность», содержащий большую подборку документов про свободный польский профсоюз и историю его становления. Разошлось несколько тиражей. Часть — через Польшу.
Когда все ждали советского вторжения в Польшу, я предложил заранее издать листовку, обращенную к советским солдатам и офицерам, которых туда направят. Ее написал Назаров, и вскоре она была переправлена за «железный занавес». Через некоторое время ее опубликовали в полуподпольном бюллетене «Солидарности» — «Бюллетень далыюшленски». Пунктиром была указана линия отреза. К вторжению готовились все.
Потом в польской коммунистической газете появилась статья с фотографией этой листовки. Про НТС было написано: «Эти контрреволюционеры отличаются от наших, во многом — просто болтливых. В решительные минуты они бывают беспощадны! Взявший в руки такое оружие рискует сам об него пораниться».
Но советского вторжения не последовало. В 1981 году подавлять «Солидарность» двинулись польские танки. По всей стране погибло около двухсот человек. Те из активистов «Солидарности», кто не успел уйти в подполье, были свезены в так называемые «лагеря интернированных». Поначалу поляки даже не поверили: не могут поляки стрелять в поляков! Наверняка это были переодетые русские.
Но потом пришлось смириться с мыслью, что национальность коммуниста — вещь относительная.
Диктатура генерала Ярузельского была какой-то странной, показной. Поляки продолжали ездить на Запад. Па конвертах писем польская госбезопасность СБ ставила откровенный штамп: «Оцензуровано» или «Не оцензуровано». Знакомые ноляки рассказывали, что при наборе телефонного номера автоматически включался голос с телефонной станции: «Ваш разговор будет прослушиваться». Наши гебисты об этом никогда не предупреждали. Во многом жизнь в Польше при военном режиме была свободнее, чем в СССР, где никакого военного положения не вводили. Про «Солидарность» тогда говорили, что «она находится в подполье, но там уже не умещается!» Да и просуществовать режиму Ярузельского пришлось недолго.
Несмотря на то что Польша была периферией «социалистического лагеря», НТС потратил на помощь польской оппозиции немало сил. Это было оправданно — поляки показали всей Восточной Европе хороший пример того, как можно совершать «революцию без единого разбитого стекла».
Евгений Романович Романов. Настоящая фамилия — Островский. Седовласый бородатый старик. Часто — хмурый. Но было это не от природной угрюмости, а от постоянной задумчивости.
Многолетний председатель Исполнительного бюро Совета НТС. В его руках была сосредоточена вся исполнительная власть в организации. Он контролировал средства, и средства немалые. Но не на этом базировался его непререкаемый авторитет.
Он родился в Днепропетровске. Одно из первых воспоминаний детства — обыск, который петлюровцы проводили в их доме. Отец ушел с Добровольческой армией. Семья осталась в Советской России.
Ярослав Александрович Трушнович рассказывал, что как-то Романыч рассказывал о своем отце. Зинаида Никаноровна, мать Трушновича, задумалась и спросила: «Островский. Раненный в глаз?»
Романыч вскочил и от радости забегал по комнате кругами. Оказывается, во время Гражданской войны она, будучи медсестрой в госпитале, ухаживала за его раненым отцом!
Он с детства увлекался шахматами. В конце тридцатых даже тренировал одного из будущих советских гроссмейстеров. Потом мы с ним несколько раз спорили — на что больше похожа политика, на шахматы или на карты? Он, конечно, утверждал, что на шахматы. Я говорил, что скорее на покер или на переводного дурака.
Во время первой встречи, которая состоялась в югославском ресторанчике в Эшборне, пригороде Франкфурта, я сказал ему, что хотел бы вернуться домой. Он пожал плечами:
— Ну что ж, иди в советское посольство…
— Нет, только в российское.
— Вот за это мы и боремся. За то, чтобы все советские посольства стали российскими…
Когда я начал рассказывать ему про свое увлечение оружием и про пули со смещенным центром тяжести, он махнул рукой:
— Я в этом ничего не понимаю. Я всегда считал, что хорошая идея сама обрастет пулеметами…
Он был очень властен. Шутка ли — управлять организацией, чьи люди разбросаны по разным странам и сотрудничают с ней лишь по убеждениям! «Холодная война». Постоянные попытки инфильтрации, провокации со стороны КГБ. У правительств стран, с территории которых ей приходилось действовать, — свои собственные интересы, зачастую не совпадающие с интересами НТС и с интересами той самой свободной России, которая многим представлялась всего лишь наивной мечтой.
Но он почт никогда не повышал голос. Ему это было не нужно.
С НТС он познакомился в Днепропетровске во время немецкой оккупации. Тогда в этот город прибыли люди, завербовавшиеся в немецкие фирмы, работавшие на оккупированной территории. Они начали там отстройку подпольной группы Союза, в которую и был принят Евгений Романович.
Во время войны подпольная группа НТС сотрудничала с советским подпольем — немцы были врагами и для тех и для других. Но один из советских проболтался девушке, входившей в группу НТС, что списки уже составлены и что, как только в город войдут советские войска, все энтээсовцы будут арестованы. Группе пришлось уходить вместе с отступающими немецкими войсками.
В Берлине Евгений Романович работал в русскоязычной газете «Новое слово», пока не начались аресты членов НТС. Он сидел в тюрьме на Александрплац, потом, когда здание тюрьмы было повреждено бомбардировкой союзников, их перевели в тюрьму Плотцензее.
— В здании работала гильотина. Со мной в одной камере сидел парнишка, латыш, из латышского легиона СС. Ему отрубили голову.
— Евгений Романович, — спросил я, — а вам тоже должны были отрубить голову?
Старик хмыкнул.
— Андрей, гильотина считалась «благородной казнью». Только для истинных арийцев. А для нас, как для «унтерменшей» (недочеловеков), предназначались лагеря смерти…
Владимир Дмитриевич Поремский утверждал, что руководство НТС от смерти тогда спас Власов. Евгений Романович говорил, что это — заслуга одного из следователей гестапо, которого перевели гуда из уголовной полиции. Он не был нацистом и втайне симпатизировал своим подследственным. Пользуясь немецким бюрократизмом, он вернул дело на доследование, чем выиграл драгоценное время. Может быть, правы были оба.
После освобождения из тюрьмы Евгений Романович поехал к семье Геккер, известной в эмигрантских кругах. За дочерью старшего Геккера, Наташей, Евгений Романович ухаживал и считал своей невестой. Старики, которые ее знали, были уверены, что эта свадьба обязательно бы состоялась. Но во время эвакуации на юг поезд, в котором, среди многих других членов НТС, ехала Наташа Геккер, попал под английскую бомбардировку. Она погибла.
Евгений Романович не женился до конца жизни.
Как-то, увидев у одного из стариков фотографию этой девушки, он сказал:
— Это единственная женщина, которую я любил…
После войны НТС начал налаживать работу среди Группы советских войск в Германии, забрасывал своих агентов на территорию СССР с парашютами.
Кроме противодействия КГБ организацию подстерегала другая опасность. Первая эмиграция с трудом уживалась со второй — бывшими советскими гражданами. Первый раскол в НТС произошел в первую очередь но этой причине в 1949 году, почти в полном составе из НТС ушла Парижская группа организации. В 1954–1955 годах произошел второй раскол. Часть Союза (примерно 15 %) во главе с председателем Байдалаковым обвинила молодое руководство организации в «бездуховности». Затем посыпались обвинения в том, что они «продались американцам». Дальше — больше. Романыч был основной мишенью.
Пунктов обвинений было много. После разговоров с разными участниками этого раскола я насчитал их около одиннадцати.
Ярослав Александрович Трушнович и Елизавета Романовна Мироквич определили истинную причину раскола как борьбу за власть и политическую истерику, вызванную неопределенностью послевоенного периода.
Ушедшим «раскольникам» создать «новый НТС» (который они именовали РНТС) так и не удалось. Потери Союза составили 15 % личного состава.
Евгений Романович был великолепным журналистом и аналитиком. Во многом именно ему удалось основать печать Союза — журналы «Посев» и «Грани».
Он признавался, что мечтал о литературном успехе, пытался писать сам, но у нет ничего не получалось. Вероятно, именно с этим связано его чрезвычайно уважительное отношение к пишущим людям. Он прощал им все, чем часто вызвал не только неудовольствие сотрудников, но также искреннее удивление. Не один конфликт с кем-либо из пишущих людей затягивался только потому, что Романыч не мог прогнать с глаз долой человека, совершившего любые проступки против НТС, если тот был писателем.
Когда в «Гранях» вышли мои короткие рассказы, Романыч пригласил меня в итальянский ресторанчик напротив «Посева» и сказал:
— Я всегда считал, что нет произведений хороших и плохих. Есть те, которые читать интересно, и те, которые читать неинтересно. Читать твое мне было интересно…
Я был польщен.