– Быть может, и то и другое, – ответил стрелок, которого Роберт повел в свою комнату, куда приказал подать закуску и вино. – Многое произошло с тех пор, как мы расстались, да, многое, и притом не особенно неприятное для вас. Но прежде всего доставьте мое письмо по адресу; оно заключает в себе пилюлю, которая, быть может, лучше, чем доктор, вылечит вдовствующую королеву.
– Но все же в нем нет ничего неприятного? – спросил Сэррей, уже начавший бояться, что граф Монтгомери попался в руки регента.
– Снесите прежде письмо, а потом я расскажу вам, что знаю и что думаю! – предложил Брай.
Роберт взял запечатанное воском послание и направился через двор к главному зданию, желая вручить письмо дежурной придворной даме. Но на лестнице его уже встретила Мария Сейтон, и ему показалось, что она, наверно, быстро бежала, так как едва дышала, когда он заговорил с ней.
– Прекрасная леди, – сказал он, – дерзаю нарушить запрет, державший меня несколько дней вдали от вас, так как имею поручение к ее величеству вдовствующей королеве.
– Отдайте мне письмо, – живо перебила Мария молодого человека; а когда тот с удивлением посмотрел на нее, так как письмо было спрятано у него в кармане, то она добавила: – Конечно, если у вас есть письмо. Ведь королева ожидает ответа.
Роберт передал Марии послание, и хотя ее смущение поразило его, но он объяснял все неожиданностью их встречи.
– Вот оно, – сказал он, вручая ей пергамент, – а если в нем заключается что-либо неприятное, не ставьте мне этого в вину!
– Вы хотите сказать, что королева не должна ставить вам этого в вину, так как письмо адресовано ей?
– Я хочу сказать, – ответил Сэррей, стараясь уловить взор красавицы фрейлины, – что для меня здесь есть только одно существо, гнева которого я страшусь. Королева справедлива, но Мария Сейтон…
– Ну? Почему вы остановились?
– Мария Сейтон сурова, так как знает, что она любима, и…
– Прекрасный паж, ваши слова очень лестны, но в то же время немного грубы. Правда, вы наговорили мне очень много любезностей, но с моей стороны было бы легкомысленно верить им.
– Мария, жертва моею честью не была ничтожной мелочью…
– Тсс!.. Это должно быть позабыто! Или, быть может, напоминанием об этой ночи вы хотите сказать, что мы все теперь находимся в вашей власти и что одно ваше слово может навлечь на нас неприятности?
– Леди Мария, я надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я не способен на низкую месть? – воскликнул Сэррей.
– Посмотрим! – засмеялась она, подмигивая. – Вы смелы, храбры и находчивы. Сегодня я увижу, умеете ли вы хранить секреты.
– А если я сумею, Мария? – спросил Роберт, окидывая ее горячим, молящим взором.
– Тогда я буду считать вас за образец добродетели! – воскликнула девушка, смеясь и поспешно убегая, но при этом ее почти ласковый, нежный взгляд сказал Роберту более, чем могли бы сделать это слова.
Сэррей вернулся в свою комнату, причем, когда он проходил по двору, ему снова показалось, что в окнах галереи, над его помещением, проскользнула какая-то тень.
Волнение Марии Сейтон бросалось в глаза, а то обстоятельство, что она требовала письмо, которого еще не видала, могло внушить подозрение. До Роберта доходили слухи о потайных дверях и коридорах во дворце, следовательно, представлялось весьма возможным, что его разговор с приятелем был подслушан, и он решил наказать шпионов.
Прежде всего он дал знак стрелку говорить тихо о вещах, которые не должны быть разглашаемы, а затем начал громким голосом:
– Знаете, я веселюсь здесь более, чем ожидал; у королевы очень любезные придворные дамы.
– И вы, конечно, уже влюбились? – спросил Брай.
– Да, я на пути к этому.
– В таком случае чокнемся. За ваше здоровье и счастье! Которая же это из дам?
– Самая прекрасная, самая веселая и, быть может, самая коварная.
– Тогда берегитесь, граф!..
– Я так и делаю и поэтому прошу вас говорить совсем тихо, – произнес Сэррей. – Вы не можете себе представить, какие у дам тонкие уши. Они слышат все, что желают скрыть от них, и не слышат того, что должны слышать.
Легкий шорох у стены выдал, что подозрения Сэррея были верны и что удар пришелся по месту.
– Они подслушивают! – шепнул Брай, а затем громко добавил: – Будь ваша красавица любопытна, она не простила бы вам, что вы лишили ее удовольствия подслушивать.
– Я того же мнения, – засмеялся Сэррей. – Женщины всегда непоследовательны: они думают, что только тот и верен, кто изменяет другим. Но в настоящем случае нам нечего опасаться, разве, быть может, только любопытства какой-нибудь камеристки, так как недопустимо, чтобы благородная дама в своем недоверии унизилась до подслушивания, даже если бы она в награду за это убедилась, что я не обманываю ее доверия. Ну, теперь рассказывайте! Вы говорили, что у вас произошло многое?
– Да, и даже очень серьезное, – ответил стрелок, понизив голос – До регента дошли слухи, что англичане и французы замышляют насильственное похищение королевы. Вследствие этого он, лично оберегая южную границу, двинул отряд к Дэмбертону, а мне с пятьюдесятью конными стрелками поручил защищать берега Ментейтского озера.
Для Роберта ничего не могло быть приятнее полученного известия; отныне уже не в его власти было разрешать кому-либо въезд или выезд из Инч-Магома, а Мария Сейтон не могла требовать от него неисполнения данных ему инструкций. Блокада противоположного берега озера тоже сулила ему приятность, давая возможность не смотреть более на замок как на тюрьму, из которой не было выхода.
Уолтер Брай продолжал рассказывать дальше, приковывая все внимание своего собеседника. Лэрд Бэкли, нравственный убийца Екатерины Блоун, перешел в английский лагерь и даже под знамена Уорвика, который, в свою очередь, отправился на службу в Лондон. Сэррей сначала не хотел верить, чтоб лорд, защитивший его против Генриха VIII, мог искать службы у этого короля, но Брай уверил его, что регент получил на этот счет самые достоверные известия.
– Бьюсь с вами об заклад на бочку вина против одного пенни, что мы вскоре поработаем здесь! – сказал Брай. – Бэкли должен составить себе хорошую славу в глазах Уорвика, и он приобретет это себе ценою захвата Марии Стюарт. Тогда регент будет свергнут, а Дуглас со своими приверженцами снова введет прежнее правление, причем вдовствующая королева будет избрана регентшей. Но, – заключил Брай свой рассказ, – регент поставил здесь хорошего сторожа: как охотничья собака, я выслежу этого Бэкли, прежде чем он подойдет к этому замку на три мили, и повешу его на самом высоком дереве, которое только найду. Обратите внимание, не принимает ли вдовствующая королева каких-нибудь тайных послов; я был бы очень удивлен, если бы она не участвовала в заговоре.
Роберт призадумался. Если неизвестный, которого тайно выпустили из дворца, был лэрд Бэкли, то с его стороны было бы открытой изменой не признаться Уолтеру, что его подозрения были основательны. А можно ли было сомневаться в этом? Разве было бы неправдоподобно, что Мария Лотарингская готова была броситься в объятия англичан, лишь бы отнять власть у ненавистного регента? Разве она дрожала бы так пред раскрытием своих интриг, если бы дело шло не о государственном преступлении?
Пока Роберт размышлял, как бы ему предостеречь стрелка, не изменяя данному слову и не выдавая королевы, он был позван к Марии Лотарингской.
Заметив прибытие посланца, вдовствующая королева тотчас же, вместе с Марией Сейтон, отправилась в галерею, из которой потайной ход вел в помещение Сэррея. Услышав, что для нее есть письмо, она послала леди Сейтон навстречу Роберту, а сама осталась на месте, рассчитывая при возвращении молодого человека подслушать его разговор со стрелком. Она выбрала себе в спутницы именно Марию Сейтон, так как, во-первых, знала, что та одна могла влиять на Сэррея, и, во-вторых, ее первую следовало убедить в предательстве Роберта, прежде чем осмелиться снова думать о том, каким образом сделать его «немым».
Сейтон вернулась обратно и принесла письмо. В узком проходе обе дамы приложили ухо к стене, желая слышать, сдержит ли Роберт данное слово. Тогда они услышали громкий разговор, который мы привели. Сконфуженная леди Сейтон покраснела, а вдовствующая королева со страшной злобой топнула ногой и пробормотала:
– Этот хитрый плут догадывается, что мы подслушиваем! Но все же немыслимо, чтобы он знал об этом проходе!.. Или вы, Мария Сейтон, предупредили его?
– Ваше величество, этого подозрения я не заслужила! Я напоминала ему не нарушать данного слова, но я – не предательница, которая лишила бы вас возможности обличить его, если бы он оказался негодяем!..
Мария Лотарингская ничего не ответила. Когда Роберт и Уолтер стали говорить так тихо, что, несмотря на слуховые трубы, ничего из их беседы не было слышно, королева покинула свое место.
– Следуй за мной! – приказала она фрейлине и прошла в свой кабинет. – Мария, – сказала она там, – этот паж слишком хитер, чтобы быть честным. Ты поручилась за него. Скажи мне, кто внушил тебе это доверие к нему?
Мария смущенно покраснела. Могла ли она похвастать, сказав: «Он будет верен, потому что любит меня?» Должна ли она была сознаться в том, что произошло в башне? Это одно могло убедить королеву, но признание отдавало в ее власть также и ее честь. Королева становилась все настойчивее.
– Мария Сейтон, – сказала она с нетерпением, – я не выношу мучительного сомнения, я не могу жить, терзаясь неизвестностью, предает ли нас этот паж или нет. Прошу еще раз, скажи, что внушает тебе доверие к нему, иначе я буду думать, что вся наша безопасность зависит от того, насколько твое кокетство в состоянии подчинять тебе этого мальчишку; если же этого нет, то мне придется прибегнуть к крайним мерам…
Мария Сейтон поняла значение этих слов, раз их говорила одна из представительниц рода Гизов, и, как ни тяжело ей было раскрыть тайну своего сердца женщине, бессердечие и эгоизм которой были известны ей, она решилась принести эту жерт