– Я дал клятву регенту защищать вашу дочь от козней Генриха Восьмого, – возразил Роберт. – Скажите мне, ваше величество, что вы не ведете переговоров с англичанами, и тогда я без всяких колебаний перейду на вашу сторону.
– Я не принимаю никаких условий, Роберт, – ответила вдовствующая королева, – мне нужно повиновение, слепое повиновение, иначе я не поверю твоей любви. Я вижу, впрочем, и без того, что ты не любишь меня. Для Марии Сейтон ты готов был пожертвовать своей честью, а для меня не можешь! Уходи отсюда, я не признаю торга. Кто хочет покоиться в моих объятиях, тот должен принадлежать мне всецело, а не наполовину. Ты – холодный, расчетливый любовник. Ты взвешиваешь свое чувство, вместо того чтобы сгорать от страсти; ты торгуешься там, где каждый с радостью отдаст все, что имеет. Уходи, я не хочу больше ничего от тебя.
– Ваше величество!.. Клянусь вам… – пробормотал Роберт.
– Вон! – резко прервала его вдовствующая королева, вскакивая с места, и остановилась перед коленопреклоненным молодым человеком в виде разгневанной богини. – Тебе, верно, хочется, чтобы я позвала своих людей и приказала вывести тебя отсюда?
Роберт задрожал от угроз королевы и, задыхаясь от страсти, охватил руками ее колени.
– Я повинуюсь вам, повинуюсь, – прошептал он, – я схожу с ума. Приказывайте – у меня нет воли, нет силы сопротивляться вам. Позвольте мне поцеловать вас… Мне нужно забыться, чтобы не слышать укоров совести, не помнить того, чего требует моя честь.
Вдовствующая королева опустилась на кушетку и завернулась в свою шелковую мантию.
– Такого послушания мне не нужно, – тихо проговорила она. – Тебе не следует бороться с собой, чтобы повиноваться мне; ты должен исполнять мою волю так же легко и свободно, как это делает моя собственная рука. Но я верю в твое доброе намерение служить мне и потому могу успокоить тебя: я с большим удовольствием увижу свою дочь в могиле, чем отдам ее в руки Генриха Восьмого. Моя дочь, дочь француженки, найдет приют во Франции, раз ей не дают им пользоваться у себя на родине.
– О, как вы были жестоки, что не сказали мне этого сразу! – воскликнул Роберт. – Чего мне стоило заглушить свою совесть!.. А между тем, если бы я знал истину, я с радостью повиновался бы вам, без всяких оговорок. Вы говорите, что я пожертвовал бы своей честью для Марии Сейтон, если бы она потребовала этого? Да, это так, но в следующую же минуту я убил бы себя или предал бы в руки регента, чтобы он беспощадно наказал меня. Я не был бы в состоянии вынести ваш гнев и сделал бы все, что вам угодно. Но разве вы могли бы уважать бесчестного человека, могли бы довериться тому, кто нарушил свою клятву?
– Не знаю! – задумчиво ответила вдовствующая королева. – Однако ты должен оставить меня, – прибавила она, как бы вдруг заметив, что Роберт остается слишком долго с ней наедине. – Мои придворные дамы, вероятно, негодуют, что ты уже целый час сидишь в моей комнате. Скажи скорее, что тебе сообщил посланный регента?
Сэррей не колеблясь рассказал ей все то, что узнал от Брая.
– Прекрасно, – заметила вдовствующая королева, когда Роберт окончил свой рассказ, – мы найдем средство перехитрить этого Брая. Узнай, как он думает расположить своих людей. Сегодня ночью мы с тобой увидимся и переговорим о дальнейшем. Время проходит, а мой посланный, которого я отправила в Дэмбертон, может каждый день вернуться обратно. Приходи ко мне вечером, как только я отпущу своих камер-фрейлин. Войди в ту комнату, из которой ты тогда следил за мной, оттуда пройди по галерее до лестницы, где тебя будет ждать наш духовник. Никто во всем замке, за исключением этого священника, не должен знать, что ты – мое доверенное лицо. Бант спрячь! Ну, иди!.. Я надеюсь на твой ум; думаю, что у тебя хватит ловкости для того, чтобы обмануть посланца регента.
Вдовствующая королева сделала такой величественный знак рукой, чтобы Сэррей удалился, что юноша вздрогнул.
– Можно мне поцеловать вашу руку? – смущенно спросил он.
Королева смеясь протянула ему руку и прошептала:
– Сначала месть, а затем награда!
Когда Роберт, выйдя от королевы, проходил по комнате, в которой собралась свита, ему казалось, что все присутствующие видят на его лбу печать предательства. Он, собственно, не нарушил своего слова, так как поклялся положить свою жизнь за Марию Стюарт и ни одной минуты не сомневался, что регент точно так же, как и Мария Лотарингская, преследуют лишь личные цели; но сознание того, что он пошел на сделку, точно продал себя, угнетало его до последней степени. Совсем иначе чувствовал он себя, когда его сердце было полно любовью к Марии Сейтон. Но молодая девушка позорно осмеяла его любовь!
«А можно ли верить Марии Лотарингской? – вдруг подумал Роберт. – Не изменит ли и она? Она потребовала от меня самой большой жертвы и затем отпустила так холодно, точно совершенно позабыла, какую цену предлагала за эту жертву. Может быть, теперь, достигнув своей цели, она оттолкнет меня? Нет, нет, это невозможно! – поспешил успокоить себя Роберт. – Если бы Мария Сейтон не обманула меня, – продолжал он развивать свою мысль, – то вдовствующей королеве не удалось бы достигнуть своей цели».
Вся горечь, накопившаяся в душе Роберта при сознании, что он нравственно опустился, была направлена теперь против Марии Сейтон, той девушки, которую он любил чистой, бескорыстной любовью! Она же посмеялась над его святейшим чувством и хвастливо разболтала о том, что произошло в башне замка.
В коридоре Роберта встретила сама Мария Сейтон.
– Вы были очень долго у вдовствующей королевы, – прошептала она, – если вы рассердили ее, то будьте осторожны: Мария Лотарингская и так страшно зла на регента за его письмо. Заставляйте слуг пробовать все кушанья и напитки, которые будут подаваться вам. Но что с вами? Почему вы так странно улыбаетесь? Вы смеетесь над моими опасениями? Право, вы еще не знаете характера Марии Лотарингской.
Молодая девушка проговорила последние слова с видимой тревогой; в ее дрожащем голосе чувствовалось горячее, непритворное чувство. В другое время оно не ускользнуло бы от внимания Роберта, но теперь оскорбленное самолюбие, сознание своего неблаговидного поступка делали его глухим и немым ко всему окружающему.
– Берегитесь, прекрасная леди, – насмешливо ответил он, – я могу возгордиться и подумать, что вы желаете из ревности очернить свою повелительницу.
– Из ревности? – воскликнула Мария, и краска негодования залила ее щеки, а глаза вопросительно смотрели в лицо Роберта, как бы сомневаясь, действительно ли он позволил себе такую грубую выходку,
– Да, из ревности и досады, что, может быть, и другой женщине удалось подурачить влюбленного пажа, – ответил Сэррей. – О, я знаю, что тут не может быть и речи о ревности любви, так как я никогда не был настолько тщеславен, чтобы надеяться на серьезное чувство с вашей стороны. Да, прекрасная миледи, я был уверен, что вы можете снизойти лишь до мимолетной милости.
– Вы были совершенно правы, Роберт Говард, – гордо заметила Мария Сейтон, хотя ее голос дрожал от обиды, – Мария Сейтон не отдает своей любви глупцам, а тем более жалким людям.
Затем она повернулась к Сэррею и быстрой походкой направилась к двери.
– Я был бы жалким человеком, прекрасная леди, если бы вам удалось завербовать меня в число ваших глупых поклонников! – крикнул Роберт вслед молодой девушке, изнемогая от чувства стыда, горечи и раскаяния.
Мария Сейтон остановилась у дверей; на ее глазах дрожали слезы, а лицо приняло выражение горя и презрения.
– Роберт Говард, вы достигли того, что я стала презирать вас, – проговорила она, – ваши недостойные насмешки доказывают, что вы не заслуживаете ни участия, ни сострадания.
Молодая девушка давно скрылась, а Роберт все стоял на одном месте, точно пригвожденный. Слова Марии Сейтон проникли в его душу.
– Слишком поздно, – прошептал он, – всякое сомнение вызвало бы насмешку над самим собой. Ну что же, пусть презирает! Я и сам презираю себя. Но разве не хвастала она пред другими своей властью надо мной? Если она даже никогда не любила меня, то та минута, в какую я хотел пожертвовать для нее всем, тоже должна была быть для нее святыней. Нет, нет, нужно выбросить ее образ из своего сердца; оно поругано, ее образ загрязнен, иллюзии рассеялись. Только холодный разум не обманывает. Я покажу Марии Сейтон, что быстро утешился и презираю ее не меньше, чем она меня. Мария Лотарингская поступает честнее. Она требует, но предлагает и награду за свои требования.
Роберт вернулся к Браю в сильно возбужденном состоянии; его глаза сверкали мрачным огнем, лицо горело, сердце учащенно билось.
– Честное слово, женщины, видно, разгорячили вас, – засмеялся стрелок, увидев Роберта и испытующе глядя на него. – Могу себе представить, сколько они испускают яда по поводу письма графа. Да, Джеймс Гамильтон не станет рассыпаться в комплиментах.
– Этого никто не требует, – недовольным тоном возразил Роберт, – но – простите меня, Уолтер! – нельзя не сознаться, что не особенно благородно третировать женщину, сидевшую когда-то на шотландском троне, как презренную тварь.
– Вот вы что говорите? – проворчал стрелок. – Вижу, что бабьи слезы тронули ваше сердце! А я, приятель, скорее поверю клятвам влюбленного, чем слезам женщины!
– Что же? Каждый молодец на свой образец! – пренебрежительно заметил Сэррей.
– Замолчите, Роберт Говард, – воскликнул Уолтер, вскакивая с места. – Даю вам слово, что, если бы кто-нибудь другой произнес эту фразу и таким пренебрежительным тоном, я, нисколько не задумываясь, поднял бы против него свой меч. Но на вас я не сержусь. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что мое сердце не остается непреклонным перед слезами одной из женщин; поэтому ваша фраза неуместна. Я не похож на вас лишь в том отношении, что умею отличать голубя от крокодила. Эта вдовствующая королева – холодная, гордая, бессердечная женщина. Она готова пожертвовать собственным ребенком для удовлетворения своего тщеславия; и доказательств этого недалеко искать. Ее слезы – это слезы бессильной злобы. Для того чтобы отомстить, она готова пустить в ход и нож и яд; она ни перед чем не остановится.