В комнату ворвался стрелок, который своим возгласом перебил речь Марии Сейтон.
– Идут! – закричал он.
– Чтобы никто не осмеливался стрелять, пока я не дам знака! – воскликнул Сэррей. – Нам нужно выиграть как можно больше времени.
– Роберт! – воскликнула Мария Сейтон, падая на колени перед Сэрреем. – Еще раз заклинаю вас, не мешайте королеве бежать и потребуйте от меня хотя бы даже жизни за это!
– Леди! – холодно ответил Роберт, хотя его голос заметно дрожал при этом. – Даже если бы я все еще любил вас, как в те дни, когда ваш образ стоял перед моей душой во всей своей чистоте и непорочности, и тогда я не послушался бы вас. Вы требуете от меня несчастья Марии Стюарт, я же поклялся защищать ее!
Глухой звук выстрела прогремел со стороны Инч-Магома. Сторожевая пушка замка дала сигнальный выстрел, поднимая тревогу во всех окрестных деревнях, и в тот же момент земля затряслась от топота копыт.
– Слишком поздно! – пробормотала Мария Сейтон. – Так будьте же прокляты, Сэррей! Пусть будет проклята та женщина, которую вы будете любить в будущем, и да падет она от такого же предательства, как сегодня вы предаете шотландскую королеву!
– Дать залп по коннице! – скомандовал Сэррей, которого страшно больно задело это проклятие. – Стреляйте в холопов английского палача! Валите на них плиты и сбрасывайте им на головы камни!
Голос Роберта гремел в башне, а дикие проклятия и бешеный вой атакующих вскоре доказали ему, что кровавое дело началось. Всадники уже наполовину спешились пред башней, и теперь смерть загуляла по их тесно сомкнувшимся рядам. Они не успели еще сообразить, что их выдали, и определить, откуда угрожает им враг, как сверху на них покатились плиты, положившие сразу на месте несколько дюжин, а громадные каменные массивы, сброшенные на них с зубцов башни, убивали на месте всадников вместе с лошадьми. Тем временем сигнальная пушка замка продолжала давать выстрел за выстрелом, призывая население к оружию, и каждая секунда промедления делала спасение бегством все невероятнее; все, кто еще не лежал окровавленным и поверженным на землю, вскочили на коней и дали им шпоры, и через несколько минут были слышны только стоны умирающих и крики торжества победителей.
Перо не в силах описать то состояние души, в котором находилась Мария Сейтон во время сражения. Для нее бегство королевы, если бы таковое удалось, означало бы выход из невыносимого положения. Вместо того чтобы терзаться скучным и безрадостным существованием в тесных стенах замка, она должна была бы последовать за Марией Стюарт в Париж, двор которого отличался весельем и блеском. Разрыв с вдовствующей королевой в значительной степени обострил ее положение, и ей приходилось терпеливо переносить выражения ненависти этой мстительной особы.
И вот уже зазвенел колокол освобождения. Она уже видела в своем воображении, как в Дэмбертоне теснятся французские кавалеры, как Мария Стюарт освобождается от тягостного надзора бессердечной интриганки-матери и от подозрительного недоверия регента. Она видела, как несчастный ребенок, бывший до тех пор только вечно мучимым яблоком раздора в интригах за оспариваемую власть, теперь расцветал для радостей своего возраста… И вдруг в ту самую минуту, когда все это должно было разрешиться, прекрасный сон развеялся без остатка, и вместо освобождения нависала гроза мести регента за задуманную против него измену.
И кому же была она обязана этим горьким разочарованием?
О, это был не преданный всей душой интересам регента человек, не партийный фанатик-шотландец, а чужак, беглый англичанин, который встал на сторону регента так же случайно, как при других обстоятельствах мог оказаться на стороне вдовствующей королевы. И этому-то человеку удалось поставить крест на всех их надеждах как раз в тот момент, когда они готовы были осуществиться!
А ведь ей и Марии Стюарт этот чужак был обязан своей жизнью, и он как будто был даже растроган видом преследуемого царственного ребенка и клялся, что всей целью его жизни будет теперь только ее благо!
Но более этого! Этот лжец сумел вкрасться в ее сердце, а потом, вероятно, каким-либо лживым обещанием добился благосклонности женщины, из рук которой она, Мария Сейтон, спасла его. Она подсмотрела, как его вводили в спальню королевы, но вместе с презрением к вероломному в ее сердце закралась также и жалость к Роберту. Ведь она знала, что вдовствующая королева способна только обмануть его; она знала, как отделывались родственники Медичи от надоевших любовников. Самым презрительным и оскорбительным ответом на пережитое ею огорчение было показать Сэррею, что она знает его подлый обман, знает, что он только играл ее сердцем, и все-таки спасает его из рук сирены. Сердце Марии обливалось кровью, когда она делала это, но гордость запрещала ей прощать и давать место слабому сомнению, потому что всякая сердечная слабость по отношению к нему невольно вызывала в памяти те часы, проведенные на зубцах замка, когда она всей душой открылась и доверилась ему. Прощальные слова, с которыми он обратился к ней, в первый момент подействовали на нее ошеломляющим образом. Если это было новым обманом, то, значит, он был очень искусен и ловок в надругательствах над священнейшими чувствами.
Когда Мария Сейтон переплыла через озеро, то ее первым вопросом было, арестован ли Роберт. Еще и теперь одно ее слово могло спасти его от позора и смерти, если бы он поклялся, что не будет мешать бегству королевы, и ее сердце уже заранее ликовало при мысли о небывалой еще доселе сладкой победе.
Но случилось так, что ее вопрос оказался обращенным к нему лично, и в его ушах этот вопрос должен был отдаться как самая горькая насмешка, как кровавая жажда мести… И вот она оказалась его пленницей, ее судьба была в его руках. Она напрасно молила его на коленях; на все мольбы он ответил бранным кличем, выстрелами из сигнальной пушки, звучавшими словно панихида всем надеждам, так гордо сиявшим ей навстречу. И если теперь он злобно отомстит, если он выдаст регенту затеянную измену, то в этой смертельной ненависти окажется виновной только она одна.
Мария Сейтон скользнула к окну. Стрелки торопливо сбегали вниз, чтобы забрать в плен раненых и преследовать беглецов выстрелами.
– Здесь под лошадью лежит какой-то паж, помогите ему! – крикнул Сэррей. – Господа англичане позаботились обо всем – даже о паже для королевы!
– Кто бы вы ни были, – произнес юношеский голос, – отведите меня к Роберту Говарду или позовите его сюда, так как я сдамся только ему одному.
– Роберт Сэррей перед вами. Кто вы такой?
Мария не слышала дальнейшего разговора, но она была страшно поражена. Пленник говорил по-английски, а ведь они ждали французов!
Снова послышался топот копыт, но теперь он раздался с другой стороны.
– Это наши! – воскликнул Сэррей. – Они вовремя явились! Эй, Уолтер Брай! Нам пришлось поработать без вас, но вы явились все-таки вовремя! Они скрылись туда, в ту сторону, и клянусь, что среди них был лэрд Бэкли!
– Лэрд? Так это были англичане? Ад и смерть! – загремел Брай. – Дайте лошадям шпоры! Отдаю вам все, что у меня есть, если вам удастся захватить этого негодяя!
Всадники карьером понеслись вдогонку за англичанами, а Мария Сейтон не верила своим ушам, хотя ее сердце уже билось тревожным, скорбным подозрением. Что, если вдовствующая королева обманула их всех и предала собственного ребенка, чтобы добиться цели своего тщеславия? Но ведь она лично видела графа Монтгомери!
Словно во сне, Мария бессмысленно уставилась прямо пред собой. Вдруг на лестнице послышались шаги, и вслед за этим открылась дверь в маленький кабинет, находившийся рядом с той комнатой, в которую ее заперли.
– Войдите! – услыхала она голос Сэррея. – Внук лорда Уорвика не должен быть среди пленников. Но скажите мне, Роберт Дадли, как могло случиться, чтобы знамена Уорвика развевались во время такого предприятия, которое – я не умею назвать его иначе – является просто недостойным похищением женщины, способным только опозорить его участников?
– Вы ошибаетесь, Роберт Сэррей. Англия в войне с Шотландией. Мой отец не является игрушкой в руках Генриха Восьмого, но, как истинный англичанин, не может не желать, чтобы принц Уэльский соединил при посредничестве руки Марии Стюарт обе короны двух островных королевств.
– Сэр Роберт Дадли, вы защищаете своего отца, и я не буду оспаривать у вас права на эту защиту. Но ваш дед, лорд Уорвик, послал меня сюда, чтобы оберегать шотландскую королеву против посягательств Генриха Восьмого.
– Очевидно, он надеялся на то, что вы и при шотландском дворе останетесь англичанином.
– В этом он не ошибся, но именно как истинный англичанин я не способен на предательство. Посмотрите только на царственного ребенка, Роберт Дадли, и потом спросите ваше сердце, можно ли назвать рыцарским поступком передачу этого ребенка в руки палача Англии?
– Вы загнали меня в самый угол, Сэррей! – ответил Дадли таким тоном, который доказывал, насколько ему трудно признаться в истине. – Скажу вам прямо и просто: король Генрих потребовал или головы моего отца, или невесты принцу Уэльскому, и я помимо его воли и желания отважился с пятьюдесятью всадниками на это дело!
– С помощью шотландского предателя, лэрда Бэкли?
– Нам нужен был проводник.
– И вы действовали по соглашению с королевой?
– Это известно одному Бэкли. Мы перехватили письмо вдовствующей королевы к графу Монтгомери. Бэкли провел нас к аббатству Святого Джонстона и обещал все устроить, чтобы обеспечить успех. Сегодня после полудня он явился к нам, остальное вам известно. Если же этот негодяй-шотландец играл с нами в фальшивую игру, тогда я не могу завидовать вашей победе; он торжественно клялся, что соединяется с нами из ненависти к регенту.
– Он не обманул вас, Дадли, – произнес Роберт, – и я благодарю Бога за то, что имею в руках нити всех ваших переговоров. Благодаря этому я могу отказаться от такого образа действий, который был бы сочтен за подлую жажду мести, хотя на самом деле явился бы только следствием моей прямой обязанности. Что вы, как враги шотландцев, воспользовались предательством – это я не могу ставить вам в вину. Солдаты будут считаться военнопленными, вы же, сэр Дадли, свободны, если дадите слово, что в этой войне больше не обнажите меча против регента.