– Роберт Говард, – сказала она, – я верю, что вам было трудно быть тюремщиком несчастной королевы, которой не позволяют даже радоваться солнечному свету на вольном воздухе. Я верю, что в вашей груди бьется преданное, горячее сердце, и радуюсь за вас, что вы уезжаете отсюда. Не знаю – только Бог один может знать это – была ли бы я счастливее, если бы осуществились планы мамы. Но вы не могли поступить иначе, и я должна быть только благодарной вам за это и сказать, что уважаю вас за вашу преданность. Да сохранит вас Господь, и когда вы радостно помчитесь по прекрасным лесам и зеленым лугам, когда увидите радостные лица людей, то вспомните о бедной королеве, которая с радостью отдала бы свою корону только за то, чтобы поменяться судьбой с самой простой жницей! И помолитесь тогда за бедную Марию Стюарт!
В глазах королевы заблестели слезы, и ни Сэррей, ни Дадли, растроганные и увлеченные очарованием этого прекрасного ребенка, не могли дольше сдерживаться.
– За вас хоть на смерть! – воскликнул Сэррей, а Дадли обнажил меч и, бросившись на колени и с восторгом глядя на Марию Стюарт, воскликнул:
– Ваше величество! Когда-то я думал увезти вас и доставить к принцу Уэльскому, чтобы он мог возложить на ваши локоны английскую корону. Тогда Роберт Говард вышиб меня из седла, но сегодня никто не помешает вам скрыться из этих стен. Вы хотите быть свободной, и Франция простирает вам навстречу свои объятия. На коня, ваше величество, на коня! Еще сегодня ночью шотландская королева должна ускакать в Дэмбертон, где ее ждут четыре французских галиота с распущенными парусами.
– Да вы с ума сошли! – воскликнула вдовствующая королева, резко перебивая Дадли и показывая на Уолтера Брая, остававшегося немым свидетелем всей сцены.
Радость, загоревшаяся на всех лицах, вдруг застыла и сменилась ужасом и смущением. Как? Новый властитель их судеб открывает свои намерения в присутствии тех лиц, которые до сих пор шли всегда наперекор таковым, и вслух говорит о том, о чем до сих пор решались говорить только шепотом? Ведь этим он портит все! Ведь вот сейчас подойдет Уолтер Брай, чтобы арестовать его!..
Но каково же было их изумление, когда Брай подошел к Марии Лотарингской и, преклонив колено пред ней – той самой женщиной, с которой он до сих пор держался самым высокомерным, вызывающим образом, – воскликнул:
– Ваше величество! До сих пор я еще ни перед кем, кроме Бога и моего короля, не преклонял колен. Вы были мне врагом, да и останетесь таковым, потому что ненавидите во мне верного слугу вашего врага. Но, как граф Сэррей только исполнял свою обязанность, так и я в данном случае повиновался приказу. Однако теперь, когда я покончил со службой, я должен сказать вам, что мне было в высшей степени неприятно и больно служить графу Аррану. Он не смел так оскорблять вас, если не думал покончить с вами совсем; такая половинчатость никогда не нравилась мне. Теперь я свободен, и вам нечего беспокоиться, что я буду предателем из собственного удовольствия. Если шотландская королева хочет бежать, то меня ей нечего бояться: в настоящее время я – слуга только графа Сэррея.
– И в качестве такового, – воскликнул Роберт, – он будет сегодня ночью эскортировать поезд, если королева разрешит мне доказать, что отныне я признаю над собою одну только ее волю, как своей повелительницы.
– Возможно ли это? – возликовала Мария Стюарт, словно будучи опьянена открывшейся пред нею надеждой и все еще боясь, что это окажется сном. – Я могу бежать, могу быть свободной? О боже мой! Нет, нет, было бы слишком жестоко разочароваться так! Это разбило бы мне сердце! Роберт Говард, вы не умеете лгать; поклянитесь мне своей честью, что не обманете меня!
– Ваше величество, вы свободны! Это – не обман. Мы отвезем вас в Дэмбертон или умрем за вас. Клянусь вам в этом всем для меня священным! – воскликнул Дадли. – Клянусь вам в этом за себя и за своих друзей.
– Мы не сомневаемся в вас, – ответила вдовствующая королева, – но знаем подлость графа Аррана. В ваши намерения может входить увезти королеву, мою дочь, но если вы сами обмануты, тогда вы можете проливать вашу кровь с какой угодно безумной храбростью – королеве от этого не будет ни малейшей пользы. Дайте мне доказательства, что ваш план имеет хоть шансы на успех. Покажите мне французских солдат, которые защитят нас от стрелков! Покажите мне письмо от д’Эссе в доказательство того, что он ждет нас, что мы найдем в Дэмбертоне французские корабли.
– Я не могу показать вам ни письма, ни французских солдат, – возразил Дадли. – Я не могу даже выдать вам то, что дает мне непоколебимую уверенность в успехе моего плана, так как вы не должны становиться нашей сообщницей. Но я обращаюсь к шотландской королеве с вопросом, может ли она думать, что мы представляем собою троих подлых дураков, способных легкомысленно ставить на карту благо повелительницы лишь ради того, чтобы выкинуть безрассудно смелую выходку? Может ли она думать, что два дворянина и честный стрелок поручились бы своею честью, если бы дело шло только о проделке пажей, и что мне удалось бы привлечь таких сообщников, если бы у них могла бы оставаться хоть тень сомнения?
– Я один, кому не доверяет ее величество вдовствующая королева и кого она, быть может, и сейчас считает предателем, – вступил в разговор Роберт Сэррей. – Я мог бы ответить на это тем, что доставил бы все доказательства. И из них вы усмотрели бы, что сегодня бегство возможно, а завтра – немыслимо. Это было бы местью, потому что понадобилась бы целая неделя, пока я принес бы доказательства. И тогда я мог бы сказать королеве: «Вы были бы свободны, если бы ваша мать не заподозрила моей чести лишь из дикой ненависти». Я отказываюсь от такой недостойной мести, и так как я поклялся, что в любой момент буду готов пролить за королеву свою кровь, то могу и теперь во имя ее спасения заложить свою голову. Ваше величество! – обратился он к вдовствующей королеве. – У вас есть прочная сводчатая камера во дворце. Я готов быть вашим узником, чтобы у вас был заложник, если против королевы замышляется предательство.
– Нет! – воскликнула Мария Стюарт, покраснев, как огонь, и обеими руками хватая Роберта за руку. – Я верю вам, и вам не к чему отправляться в эту ужасную камеру! Мама, если после всего того ты еще можешь сомневаться, тогда я могу только пожалеть об ожесточенности твоего сердца. Но я сама лучше согласна умереть, чем сомневаться в чести этих господ. Я убегу с вами, и если нам будет угрожать предательская засада, то я приказываю вам, сэр Говард, щадить свою жизнь, так как я предпочитаю снова отправиться в заточение тому, чтобы ради меня была пролита кровь. Я доверяюсь вам и отдаюсь под вашу защиту, и тот, кто не хочет обидеть меня, должен отбросить в сторону всякое сомнение. Мария Флеминг, Мария Сейтон, хотите ли вы сопровождать меня?
Подруги детских игр окружили молодую королеву и стали целовать ее руки.
– Клянусь святым Андреем, – пробормотал Уолтер Брай, – я даже буду рад, если нам повстречается дюжина всадников. За такую королеву и умереть чистое наслаждение.
Брай, Сэррей и Дадли уехали, чтобы подготовить все необходимое для бегства. Роберт Говард не обменялся с Марией Сейтон ни единым словом, но он с горделивой радостью заметил, как она невольно покраснела, когда вдовствующая королева высказала свое обидное недоверие. И это было для него большим удовлетворением, переполнившим его сердце сладким блаженством.
– А она меня все-таки любит! – шепнул он Уолтеру Браю.
Однако тот только недовольно нахмурил брови и сказал:
– Роберт Говард! Вы мужественно боролись со своим сердцем, и я удивлялся вам, видя, что вы одержали победу над ним. Неужели же женская улыбка должна поколебать теперь то, что вы решили после зрелого размышления? Верьте мне, если бы даже вы и могли теперь любить ее всей душой, то скоро прокляли бы час, когда снова увидали ее. Мужчина не должен сомневаться в женщине, которую он любит, потому что сомнение быстро разрастается, как сорные травы, которых ничем окончательно не вывести. Там, где хоть раз закралось сомнение, надо все порывать, потому что сомнение возвращается, а тогда уже слишком поздно. Подумайте о моей Кэт! Она была невинна, но обесчещена, а позор тяготеет так же, как и сомнение. Ее вид постоянно возбуждал бы во мне сомнения в ее чистоте, и я все-таки начал бы подозревать, что она не так уже невиновна во всем происшедшем. Благо ей, если она умерла; если же старая ведьма Джил обманула меня и если Кэт еще жива, тогда благо нам обоим, что я тогда убежал. Откажитесь от предмета своей страсти, сэр Говард! Думайте, что она насмеялась над вами! Ведь страдание лучше обманчивых надежд.
– Вы правы, Уолтер, сомнения возвращаются, – пробормотал Сэррей, пожимая ему руку. – Но я все-таки скажу Марии, что любил ее так, как никогда больше не буду любить ни одну женщину!
– Ну и поступите как дурак, с позволения сказать! Она порядком-таки поиздевалась над вами, и если вы хотите, чтобы она, по крайней мере, уважала вас, так не исповедуйтесь ей, словно несчастный грешник, а обходитесь с ней гордо и холодно. Не беспокойтесь, она поймет, что это просто гордое притворство, потому что женщины с такой же достоверностью, как и сатана, знают, поймали ли они чужую душу! Для вас будет лучше оставаться на расстоянии выстрела от ее черных глаз и спрятаться за меня, как за щит, чтобы я мог целым и невредимым привезти вас в Англию, где вы забудете про привидения Инч-Магома!
– Никогда! – вздохнул Роберт так тихо, что Уолтер не расслышал этого.
Но он был даже рад, когда при обсуждении плана бегства стрелок заявил, что он с сэром Говардом поедет во главе отряда.
Когда стемнело, на берегу озера приготовили лошадей. Дадли переехал через озеро и перевез сначала придворных дам, потом королеву, а уже потом воспитателей королевы, которым секрет был сообщен только в самую последнюю минуту, причем им был предоставлен выбор, последовать ли за королевой во Францию или остаться здесь. Они решились на бегство, так как думали, что гнев регента обрушится на них.