– Думай о том, что я сказал тебе! – шепнул архиепископ принцессе Марии, следуя за нею в гостиную. – Клятва, которую ты даешь, ничем не связывает тебя, если нарушение ее делается во славу Божью. Обман позволителен против тех, кто сам хочет обмануть нас; в Писании сказано: «Будьте мудры, как змеи, и кротки, как голуби».
– Но ведь вы останетесь со мной, чтобы я могла по вашему взору знать, так ли я все делаю? – спросила принцесса, направившись к двери, ведшей к боковой галерее.
Архиепископ, покачав головой, ответил:
– Граф Хертфорд не хочет никому доверять свою тайну, кроме тебя, и я должен сторожить у наружной двери, чтобы вам не помешали. Если бы стало известно, что Хертфорд прошел к тебе, то все пропало бы, так как Уорвик держит бесчисленное количество шпионов, а пока его доверие к Хертфорду еще непоколебимо. Будь умна, Мария, и пусти в ход все средства, чтобы совершенно очаровать его.
Когда лэрд Бэкли появился при дворе, принцесса Мария возненавидела его как фаворита Уорвика. Это чувство все обострялось по мере того, как он все более входил в милость семьи, объявившей открытую войну ей, Марии. С того дня, как Гилфорд Уорвик на турнире не обратил на нее ни малейшего внимания, окружив ухаживаниями ее кузину, а его сын Дадли смелой проделкой выбрал Елизавету царицей праздника, принцесса Мария заподозрила, что старый Уорвик не напрасно соединился с Килдаром и гнул спину перед Генрихом. Подозрения не обманывали ее, когда она боялась, что после смерти короля Генриха лорд Уорвик всецело овладеет волей и доверием несовершеннолетнего наследника. Свадьба Гилфорда с Джейн Грей заставляла предполагать дальнейшие посягательства; Мария чуть не задохнулась от зависти, когда ее кузина раньше ее надела на голову миртовый венок, а кругом нее шептались: «Уорвики вплетут ей в волосы еще и другой венец – королевский!»
Граф Хертфорд был шафером леди Джейн Грей, но во время пиршества он, не обращая внимания на резкие насмешки и холодное презрение Марии, окружил ее самым нежным почтением и ухаживаниями. Для нее это было еще больнее, так как она видела в этом только насмешку фаворита ее врагов. И вдруг ее духовник заявил, что имеет виды склонить к ней Бэкли! Было бы большим торжеством сделать фаворита Уорвиков изменником своим покровителям, но принцесса Мария так привыкла ненавидеть этого шотландца, что боялась, как бы ее не выдала, помимо воли, глубоко вкоренившаяся антипатия. Она не верила в искреннюю преданность человека, который назвал Джейн Грей самой красивой женщиной на свете; она была убеждена, что Бэкли Хертфорд переходит на ее сторону только потому, что с Уорвиками у него не все благополучно, или потому, что ожидает найти здесь более богатую награду; поэтому она избегала всякого личного соприкосновения с ним. И вдруг сегодня ее духовник сказал, что она должна увидаться с Бэкли, посоветовал ей обольстить его чарами кокетства и намекнул, что это было бы нетрудно.
Что, если он полюбил ее, если он перешел на ее сторону ради нее как женщины! Какая женщина не дала бы себя обольстить такой мыслью! Принцесса Мария не собиралась отплачивать Бэкли любовью, но каким блаженством веяло для нее от мысли о том, что она, с которой после личного свидания порывало уже шесть женихов, способна была своим очарованием заставить преданного Уорвикам человека стать предателем своих благодетелей! Значит, она все-таки прекрасна и обольстительна.
Так тщеславие заставляло принцессу делать лестные выводы. Но, если бы она только могла знать, что Гардинер шепнул Бэкли: «Вы добьетесь всего, если будете говорить Марии любезности!» – быть может, тогда она скорее отказалась бы от всяких надежд на корону, чем приняла бы его.
Бэкли вошел в гостиную, приблизился к принцессе Марии и, преклонив пред ней колено, сказал:
– Ваше высочество! Я рискую жизнью, входя сюда, так как месть Уорвиков безжалостна. Из этого вы можете видеть, с каким полным доверием я являюсь к вам, так что я осмеливаюсь рассчитывать, что и вы тоже подарите меня вашим полным доверием.
Такое обращение было настолько непохоже на то, чего ожидала принцесса, эти слова были так далеки от признаний смущенного влюбленного, что принцесса, разочарованная и сразу потерявшая власть над своим настроением, ответила Бэкли с худо скрытой насмешкой:
– Граф Хертфорд! Если вы так сильно рискуете, то вам лучше было бы совсем не приходить сюда!
– Ваше высочество, кто хочет достигнуть многого, тот должен многим рисковать. Разрешите мне доложить вам, что дало мне основание просить вашего доверия?
Бэкли сделал этот вопрос с легким выражением нетерпения, так как принцесса Мария все еще не давала ему знака встать с колен, что по обычаю выражало согласие на испрашиваемую аудиенцию, а лишь пытливо смотрела на него.
– Граф Хертфорд, – ответила наконец она, – вы, кажется, теряете терпение, оставаясь в той самой позе, в которой вы, наверное, подолгу пребывали перед леди Грей или моей сводной сестрой Елизаветой? Если вы явились только для того, чтобы предложить какое-либо соглашение преследуемой и загнанной дочери Генриха Восьмого, то говорите с Гардинером. Но мне говорили, будто вы раскаялись и поняли, что существует только один человек, имеющий право наследовать английский трон, и что вы сожалеете, зачем служили его врагам…
– Ваше высочество…
– Не прерывайте меня! Граф Хертфорд, вы были бунтовщиком. Если бы я хотела отплатить вам тем же, то послала бы лорду Уорвику, чтобы сказать ему, что его предают. Но я надеюсь, что настанет наконец время, когда истинное право восторжествует, так что могу только счесть за доброе предзнаменование, если слуги предателя готовы приветствовать во мне свою законную госпожу! Но для того, чтобы взвесить, могу ли я доверять вам, я должна знать сначала, что заставляет вас покинуть лагерь мятежников, готовых принадлежащую мне корону дать незаконнорожденным детям моего отца, и искать моей милости?
Мария сказала это с гордостью оскорбленного права и страстью давно питаемой ненависти. Она забыла все предупреждения Гардинера. Оскорбленная девушка видела перед собой только холопа своего смертельного врага, которого она могла раздавить; с самого начала он обошелся с нею надменно и высокомерно, и она уже не могла притворяться.
Бэкли смутился и покраснел. Он ждал, что его примут с распростертыми объятиями, а принцесса оставляла его стоять, словно нищего, на коленях, грозила пламенным взглядом раздраженных глаз и требовала отчета. Но, вспомнив о наставлениях Гардинера, он произнес:
– Ваше высочество, вы изволили пожелать, чтобы я признался, что привело меня к вам. Вы требуете этого – и я повинуюсь. Когда я поступил на службу к Уорвикам, то хотел служить Англии, а не лорду. Я явился как беглец и нашел убежище, так что благодарность обязывала меня по отношению к покровителю. Я увидал вас, ваше высочество, я слышал о вашем уме и добродетели, и мне стала улыбаться мысль о возможности служить вам, если ваша голова украсится английской короной. Я слишком поздно заметил, что лорд Уорвик является вашим врагом. Но разве смел я приблизиться к вам, когда знал, что вы считаете меня доверенным лицом мятежника? Но я все-таки решился бы на это, если бы в глубине своей души не стал сам государственным преступником. Ваше высочество, корона, которая принадлежит вам, еще не украшает вашей главы, и мое сердце зашло в своей дерзости так далеко, что увидело в Марии Тюдор только женщину, затмевающую собою всех остальных представительниц своего пола… О, не сердитесь! – перебил он сам себя, когда принцесса Мария, покраснев, отвернула голову. – Я сам сознался, насколько преступна дерзость моего сердца, и потому оставался на службе вашего врага. Вы не должны были узнать, насколько бесконечно я уважаю вас, я боялся вашего презрения, вашего гнева. Но теперь более высокая обязанность заставляет меня преодолеть этот страх. Лорд Уорвик домогается вашей короны для леди Джейн Грей, а я скорее соглашусь умереть, чем стать по отношению к вам двойным предателем.
– Граф Хертфорд, – улыбнулась Мария, лицо которой пылало, – встаньте! Я охотно прощаю вам «преступление», что вы забыли во мне принцессу, раз вы настолько галантны, что льстите женщине. Но я совсем не тщеславна. Зеркало говорит мне, какова я собою, а молитва показывает мне все мои прочие недостатки и пороки. Но благодарю вас за доброе желание доставить загнанному, понесшему тяжкие испытания существу хоть краткую радость! А теперь перейдем к цели вашего прихода.
– Как, – воскликнул Бэкли, – вы не сердитесь? Вы благодарите? О, это – жестокая насмешка и справедливое возмездие за дерзость глупца!
– Нет, граф, – улыбнулась принцесса в смущении, – если бы я и на самом деле обладала теми преимуществами, которые считаются многими женщинами достойными зависти, то очень гордилась бы этим, так как для королевы никакой блеск не бывает чересчур ослепительным, и те подданные, которые оценили в ней женщину, будут всегда самыми верными слугами правительницы.
– О, тогда причислите и меня к ним, ваше высочество, и не сердитесь, что мой ослепленный взор позволяет себе так высоко заноситься в мечтах. Если бы все смотрели моими глазами на жемчужину Тюдоров, то трон Англии не был бы позорим несчастным Сеймуром!
– Но это были бы именно глаза глупца! Перестаньте, граф; лесть, заходящая слишком далеко, может оскорбить. Но вы не имели в виду ничего дурного, – быстро поправилась принцесса, когда увидела, что Бэкли притворился пораженным и сбитым с толка. – Я готова быть настолько тщеславной и поверить вам, что вы представляете собою исключение, и если настанет когда-нибудь время, когда Англия примкнет к вашему мнению и увидит во мне свою королеву, тогда Мария Тюдор не забудет, что льстили ей еще до того, как она носила корону!
С этими словами она протянула графу руку, которую он покрыл пламенными поцелуями. Принцесса Мария не отнимала руки, и по ее жилам струилась радость первого поклонения как женщине. Ее глаза, затуманившись, устремили свой взор в пространство; она мечтала о том, какое блаженство иметь возможность отвергать или вознаграждать такую страсть. Вдруг, словно вспомнив, ч