то перед нею холоп Уорвика, она вырвала руку и сказала с улыбкой, в которой искрилась ненависть:
– Когда я буду королевой, Хертфорд, тогда можете рассчитывать на награду. А теперь скажите мне, какие планы таит мятежник Уорвик. Под страхом нашей немилости приказываем вам, сэр Хертфорд, забыть в нас женщину и говорить с нами как принцессой, дочерью Генриха Восьмого!
– Ваше высочество, – ответил Бэкли, сейчас же принявший формальный и почтительный тон, – лорд Уорвик собирается сделать королевой леди Джейн Грей в тот день, когда король Эдуард отойдет в лоно праотцев…
– Это я знаю. Но как же он хочет заставить парламент скрепить и утвердить такой акт, который покушается на законные права единственной наследницы Генриха Восьмого?
– Ваше высочество, лорд Уорвик имеет бесстыдство утверждать, что первый брак Генриха Восьмого был незаконен, так как ваша мать была вдовой вашего дяди.
Мария побледнела, но заставила себя улыбнуться.
– Глава церкви, – ответила она, – объявил брак моей матери и отца действительным, а если отец потом и переменил религию, то ведь законное не могло благодаря этому превратиться в незаконное.
– Ваше высочество, точно так же говорят и лондонские горожане.
– Вам это известно? – воскликнула принцесса Мария, и ее глаза засверкали. – Ну а с горожанами я разгоню мятежных лордов. Только скажите, верно ли все это?
– Да, потому что я лично был свидетелем тайных переговоров лорда Уорвика с вожаками горожан.
– Далее! Далее!
– Ваше высочество, лорд Уорвик нашел исход, как уговорить горожан отступиться от поддержки вам, как ни неприятно им видеть на троне леди Грей и нести ярмо владычества лорда Уорвика. Он указал им на то, что вы остались католичкой, хотя вся страна приняла реформатство.
– Насилием и смертными приговорами!
– Да, ваше высочество, но известная часть населения уже освоилась с новым вероучением, остальные же предпочитают господство новой церкви, хотя и введенной путем насилия, чем снова возвращения к старой, так как таким образом возобновятся религиозные преследования под владычеством государыни-католички.
– Я готова обязаться, что этого не случится. Пусть горожане поверят мне!
– Ваше высочество, если горожане вступят в открытую борьбу с лордом Уорвиком, то они потребуют поручительства. Я беседовал с влиятельными лицами, и они говорят: «А что, если бы вы, ваше высочество, приняли реформатское вероисповедание?»
– Что? Я должна отречься от своей религии? Навлечь на себя Божье проклятие ради короны?
– Ваше высочество, нужно только, чтобы вы дали обещание.
Бэкли сделал особенное ударение на слове «обещание», и принцессе Марии вспомнился совет Гардинера. Но она не могла решиться, так как предполагала, что этим требованием переступают границы дозволенного, хотя бы цель и освящала средства. Разве Небо простит ей обещание отречься от своей религии?
– Я подумаю об этом, – ответила она после короткого раздумья. – Эдуард может еще долго проскрипеть…
– Вы думаете?
– Как? – содрогаясь воскликнула принцесса. – Разве возможно, что пойдут даже на преступление? Неужели это возможно?
– Ваше высочество, я не знаю, да и не могу знать, что происходит в королевских покоях Уайтхолла, когда ночью стража запирает дверь и не пропускает никого, кроме герцога Нортумберленда, в королевские покои. Я не могу знать, что думают врачи, когда, боясь гнева озабоченного лорда Уорвика, они предсказывают королю долгую жизнь. Но скажу, что еще только третьего дня было созвано совещание из представителей горожан, а сегодня курьеры понеслись во все графства, где только имеются приверженцы Уорвиков, и я узнал то, что должны возвестить повсюду эти курьеры. Их клич: «Вооружайтесь и скорее скачите с вооруженными людьми сюда! Час близок!» Я узнал еще, что в доме Килдара приготавливают комнаты для приема леди Грей и ее супруга. Последние должны остановиться там, чтобы их приезд в Уорвик-хауз не обратил на себя внимания и не внушил подозрений. Так можете ли вы сомневаться, что все это обозначает собою что-либо иное, кроме ожидания близкой смерти Эдуарда?
От возбуждения принцесса Мария дрожала всем телом. То, что, по ее мнению, должно было случиться лишь через много лет, вдруг выросло перед нею в самом близком будущем. Настал момент, когда должна была решиться ее участь. Так могла ли она колебаться долее и не схватиться за первую протянутую ей соломинку?
– Я готова дать это обещание, – воскликнула она. – На все, на все готова я пойти, только чтобы не допустить до трона этой ненавистной мне женщины! Но как же сообщить горожанам о моем решении? Как составить партию в такой спешке? Будьте вы прокляты, если все потеряно только оттого, что вы до сих пор колебались. На что мне ваш совет, если я не могу извлечь из него никакой пользы? Ха-ха! Неужели мне должно было только узнать, что возможность моего спасения зависела лишь от вашего желания? Ну, клянусь кровью моего отца, это издевательство дорого…
– Я могу помочь вам, ваше высочество, – ответил Бэкли и вынул из кармана пергаментный свиток. – Подпишите вот это, и лондонские горожане с оружием в руках восстанут на защиту королевы Марии!
Принцесса схватила документ; это была составленная по всей форме присяга перейти в реформаторское вероисповедание, если Мария взойдет на английский трон.
Рука принцессы дрожала, когда она схватилась за перо…
Ведь это была присяга, которая обрекала ее душу черту и должна была вызвать на ее главу гром папского отлучения! Принцесса опустила перо… Но Джейн Грей станет королевой? И пред ней-то должна будет склониться она, Мария?
«Цель освящает средство!» – закричало что-то внутри ее, и, отвернув лицо, она подписала свое имя под документом и оттиснула на нем свою восковую печать.
– Кому вы отдадите эту бумагу? – спросила она беззвучным голосом. – Разве ее должны будут увидеть все лондонские горожане?
– Нет, ваше высочество, достаточно будет, если ее увидит епископ Кранкер и поручится за вас. Было бы очень разумно, если бы вы, ваше высочество, написали несколько слов этому влиятельному человеку, смертельно ненавидящему Уорвиков, так как они лишают его всякого влияния…
– Эту бумагу вы тоже приготовили? – улыбнулась принцесса Мария, видя, как Бэкли вытаскивает из кармана другой пергамент, а затем взяла пергамент, не читая подписала его и, когда он спрятал оба документа, спросила: – Ну, нет ли у вас еще и третьего документа?
– К чему, ваше высочество?
– Разве вы не потребуете от меня ручательства в моей благодарности?
Бэкли снова упал на колени и прошептал:
– Ваше высочество, королеве могло бы быть неприятно то, что обещала принцесса, и если я верну ей тогда обратно то, что ей было так трудно подписать, тогда, быть может, Мария Тюдор вспомнит, что я посвятил ей всю свою жизнь!
Яркий румянец залил лицо принцессы, когда она увидала, что Бэкли разгадал ее; но это обещание было таким нежданным утешением ее душе, что, охваченная порывом чувства, она нагнулась, и ее губы почти коснулись его щеки.
– Если вы сумеете сделать это, – шепнула она, – тогда требуйте от Марии Тюдор всего, что только способна дать женщина тому, кто понял ее сердце…
Граф поцеловал ее руку и, вскочив с колен, воскликнул:
– Клянусь Богом, за эту награду я готов пожертвовать вам тысячью жизней!
После этого он удалился из комнаты принцессы.
– Лицемерна, как черт, – бормотал он по пути, – но поп прав. Сладкими словами можно околдовать принцесс!
Гардинер уже шел ему навстречу.
– Удалось! – шепнул ему Бэкли. – Она подписала!
– Слава богу! А я уже боялся, что мне придется идти вам на подмогу, так как все это продолжалось слишком долго. Теперь спешите, и да будет с вами Господь!
Архиепископ пожал ему руку и довел до потайной лестницы; затем он вернулся и отправился в комнату принцессы.
Он не нашел там Марии. Когда же он прошел через ряд комнат, то застал ее на коленях около аналоя.
– Вы знаете, что я сделала? – тихо спросила принцесса Мария.
– Исповедуйся, дочь моя, исповедуйся, облегчи свое сердце пред Господом! – ответил духовник.
Когда Мария исповедалась, он, благословив ее, произнес:
– Если ты от чистого сердца сделала то, что угнетало твою душу, тогда ты принесла Господу благоугодную жертву; но горе тебе, если тобою руководили суетные вожделения. Постись и молись! Ты избранная пред лицом Господа, ты должна будешь повести отвернувшийся от Господа народ к святому лону Его. Поэтому следи за тем, чтобы в посте и молитве твое сердце очищалось в вере, и не терзайся: клятва, данная еретикам, значит не более, чем детская болтовня, если ты поступилась правдивостью своего сердца ради Господа и Его церкви.
Когда принцесса Мария занялась самобичеванием, архиепископ ушел, но, вернувшись к себе в спальню, она застала его там. Она стала уверять его, что при виде шотландского лэрда ею не овладевала ни малейшая плотская похоть, но Гардинер ответил ей:
– Я вижу, что ты предназначена для великих дел. Я не стал бы порицать тебя, если бы этот человек оказал влияние на твое сердце, но счел бы это большим несчастьем для тебя, так как он недостоин твоей привязанности; он притворяется влюбленным в женщину, чтобы стяжать себе милость правительницы!
Принцесса Мария покраснела; этими словами было оскорблено не ее сердце, а гордость; ее самолюбие, еще никогда не чувствовавшее такого торжества, как в то время, когда она внимала сладким, льстивым словам Бэкли, было теперь унижено как никогда. Когда принцы отвергали ее руку, то тут могли быть политические соображения; когда Гилфорд Уорвик смеялся над ее авансами, то причина этого была ясна: ведь образ леди Джейн Грей уже безраздельно царил над его сердцем. Но в данном случае, когда она снизошла до внимания к льстивым уверениям простого дворянина, когда она выставила свое благоволение наградой, дело обстояло иначе: значит, Бэкли осмелился смеяться втайне; он, вовсе не желая награды, осмелился ловить государыню на слабости тщеславной женщины? Нет, этого не могло быть! Гардинер просто ошибался или хотел удержать ее от глупости! Как мог он знать, что происходило в душе Бэкли?