Лорды переглянулись между собой с явным недоверием к словам королевы.
Но вот в зал ввели Брая с кузнецом. Когда шотландец описал, как низко поступил Бэкли с бедной шотландской девушкой Кэт, загубленной им, и как преследовал его, а кузнец заявил, что Бэкли сначала соблазнял пленника разными посулами, а потом хотел украдкой убить его, то негодование против обвиняемого сделалось всеобщим.
– Введите графа Хертфорда! – приказала королева, когда допрос кончился, и, кто пристально наблюдал за нею, тот мог заметить, что ее голос дрожал от душевного волнения, а бурное колебание груди выдавало разгар страстей, мало соответствовавших холодному презрению, которое она лицемерно выставляла напоказ.
Бэкли вошел, и так как Уолтеру с кузнецом Брауном велели отступить в сторону, то он увидел перед собою только королеву с ее дамами и лордами. То не был грозный судейский ареопаг; обстановка судилища скорее указывала на приятную неожиданность, которая готовилась ему. Граф поклонился государыне и смело и вопросительно посмотрел ей в лицо, точно его взор хотел напомнить королеве обещание, данное ею в то время, когда она была принцессой.
– Милорд, – начала Мария с улыбкой, способной поддержать его тщетные надежды, – ввиду услуг, оказанных вами нам, мы явились сюда лично, чтобы убедиться в вашей вине или невиновности, прежде чем предоставить судьям произнести над вами свой приговор.
– Какое преступление возводят на меня, ваше величество, раз вы надели корону? То, что я сделал, произошло на вашей службе.
– Милорд, вы вручили лорд-мэру документ за подписью принцессы Марии. Почерк мой, но я не выдавала этой грамоты. Неужели вы зашли так далеко в своем усердии, что вздумали оказать нам услугу с помощью обмана, подлога? Сознайтесь чистосердечно – говорите!
Бэкли понял, к чему клонится дело, и подумал про себя, что теперь ему ясна причина его ареста. Мария прикидывалась возмущенной, объявляла свою подпись подложной, чтобы отказаться от своего обещания; его приносили в жертву. Судьи не могли произнести ему иной приговор, кроме смертного. Но Мария была королевой, она имела власть помиловать его, и если он добровольно примет на себя вину, то окажет ей услугу, за которую она должна его вознаградить, тогда как он одним ударом уничтожит все, сделанное им до сих пор в ее пользу, если скажет во всеуслышание правду. Но что, если Мария примет жертву, а его не помилует? Тогда он погиб!.. Но разве не погибает он и в том случае, когда уличит королеву во лжи?..
– Ваше величество, – ответил Бэкли, – я сознаюсь в своей вине. Граждане Лондона требовали подобного обещания, время не терпело…
Он запнулся, потому что Мария обернулась с такой торжествующей улыбкой к духовнику, что Бэкли овладело недоброе предчувствие: ему, очевидно, грозило предательство.
– И тогда вы совершили подлог, обманули нас и лондонских граждан! – воскликнула королева, но с таким взглядом, который опять совершенно успокоил Бэкли.
– Ваше величество, – подхватил он, – если я виновен, то покарайте преступника, вот вам моя голова!
– Милорд, вы хорошо знаете, что мне было бы тяжело приказать казнить кого-нибудь, кто совершил преступление ради меня. Но правосудие должно идти своим чередом, и лишь после того, как вы сознаетесь во всем, я буду в состоянии судить, может ли королева даровать помилование там, где простила принцесса. На подложном документе мой герб из воска; это – печать, никогда не выходившая из моих рук; объясните мне, как приложили вы ее к письму?
– Ваше величество, я проник в ваши покои, чтобы умолять вас подписать тот документ, и нашел вас спящей…
Бэкли снова запнулся. Он ожидал, что Мария уже ради большего правдоподобия затеянной ею комедии прикинется возмущенной, хотя надеялся, что это показание приведет ее в восторг. Между тем она так порывисто вскочила с места и так грозно, с таким яростным гневом взглянула на него, что он невольно попятился и вздрогнул. Затем она подошла к нему, ударила его веером по лицу и, точно стыдясь своей запальчивости, отвернулась.
– Вы слышали, милорды, – воскликнула она, – этот человек осмелился проникнуть тайком в наши покои! Уже за одну подобную гнусность заслуживает он смертной казни. Пусть палач чинит ему дальнейший допрос, эта бесстыдная дерзость истощает наше терпение.
Бэкли побледнел, как смерть. То не было притворство, то была беспощадная ненависть. Но возможно ли это? Могла ли Мария замышлять гибель того, кто с благороднейшим доверием жертвовал для нее своей жизнью?
– Ваше величество, если вы станете отрицать, что благосклонность ваших взоров могла дать мне смелость надеяться, что мои услуги придутся кстати, тогда, конечно, я был тщеславным дураком, – произнес Бэкли.
– Да, – со смехом перебила королева, – вы как раз были им! Милорды, этот граф Хертфорд оказывает мне честь, намекая, что я ему нравилась и благосклонно смотрела на это… Может быть, он даже надеялся почтить меня своими ухаживаниями, которые отвергла шотландская девица из шинка. Слыханное ли это дело? Милорды, вы видите, мы подверглись большой опасности; граф Хертфорд добирался только до нашей печати, чтобы, пожалуй, составить еще другой подложный документ!.. Вон его отсюда!.. Нам противно видеть его.
Бэкли не мог долее сомневаться, что он погиб. Этот тон выдавал слишком явно оскорбленное тщеславие раздраженной женщины, чтобы верить еще в комедию.
– Ах! – воскликнул он. – Я вижу, что был глупцом, так как поверил словам лживой женщины! Вы сами написали тот документ и обещали мне свою любовь, если наш замысел удастся.
Но по знаку Марии сыщики Тауэра схватили его и стали вязать ему руки.
– Заткните ему рот! – грозно крикнула королева, и злобный, торжествующий смех исказил ее черты. – Так как он берет назад свое признание, то должен показать правду при пытке. Однако еще раньше, чем его обесчестят и разобьют его герб, я приказываю, чтобы он дал удовлетворение моей камеристке, Екатерине Блоуэр, за то бедствие, которое навлек на нее. Пусть их сочетают браком, который я тут же удостоверю, равно как и то, что к графине Хертфорд, обреченной на вдовство в самом коротком времени, перейдет по наследству все состояние ее мужа. Кузнеца я повелеваю отпустить на свободу, слугу графа Сэррея также, но последнему тауэрский палач должен предварительно отсчитать пятьдесят ударов розгами, чтобы он остерегался впредь служить мятежникам.
– Ваше величество! – воскликнул бледнея Уолтер. – Мне розги?.. Нет, лучше смерть! Ведь я шотландский дворянин.
– Тогда число ударов должно быть удвоено, – злорадно улыбнулась Мария.
Полицейские стали бороться с Уолтером, который в слепой ярости хотел броситься на королеву.
Его повалили наземь; однако, несмотря на увещания кузнеца, он с зубовным скрежетом грозил местью и сжимал кулаки.
– Доложить мне о нем после экзекуции! – воскликнула королева. – Во всяком случае, заковать его в кандалы, потому что он кажется закоренелым бунтовщиком.
С этими словами она хотела удалиться из зала. Однако на пороге последнего одна из ее дам, стоявшая последней в свите, упала к ее ногам и стала молить:
– Помилуйте Уолтера Брая, помилуйте!
– Глупая женщина! – возразила королева, не обращая больше на нее внимания. – Она умоляет за человека, который отдал ее в жертву бедствию, после того как спас от позорного столба.
И она прошла мимо стоявшей на коленях женщины, направляясь по длинному ряду комнат к угловой башне, из окон которой был виден малый двор Тауэра.
На малом дворе пролили свою кровь Анна Болейн, Екатерина Говард и Генрих Сэррей; сегодня там также был воздвигнут эшафот и стоял палач в кроваво-красном камзоле, в черном плаще и черной маске, готовый снова к пролитию благородной крови, чтобы утолить жажду мести в сердце английской королевы.
Как раз над угловым окном башни, у которого поместилась королева со своей свитой, стояло прекрасное, бледное создание за железной решеткой своей темницы. Молодая женщина бросила скорбный, страдальческий взор на толпу людей, которую впустили, чтобы она присутствовала на зрелище казни. В качестве племянницы Генриха VIII леди Джейн Грей не питала иного, более честолюбивого желания, как сделаться счастливой супругой любимого человека, победившего ее сердце на турнире в Винчестере, и только честолюбие ее свекра было виной того, что она уступила наконец чужим настояниям и один день называлась королевой Англии.
Всего один день! Поэтому и прозвали ее «однодневным цветком». В темнице суждено было ей завянуть и умереть на кровавом помосте. Но для мстительной Марии было недостаточно казнить ее; она хотела еще растерзать сердце своей кузины перед смертью.
Ее приговоренного к обезглавливанию мужа вели на эшафот мимо темницы Джейн. Гилфорд Уорвик, подняв взор, кивал головой жене, посылал ей нежные прощальные поцелуи. С плачем упала она и тихонько молилась.
Вскоре пришел священник; он сказал ей, что Гилфорд умер мужественно, и, словно просветленное, приподнялось ее лицо. Теперь смерть не имела в себе ничего горького для этой страдалицы; она должна была соединить ее навек с убитым супругом.
Леди Грей твердо шла к эшафоту. Вдруг королева внезапно встала и подошла ближе к окну, захотев посмотреть, как содрогается леди Грей, потому что подручные палача в этот момент несли навстречу осужденной залитое кровью обезглавленное тело ее мужа!
Пока леди Джейн Грей исходила кровью на эшафоте, Уолтера Брая привели на большой двор Тауэра для принятия у позорного столба ударов розог.
– Добрые люди, – молил Уолтер, – Господь вознаградит вас, если вы избавите меня от бесчестья. Убейте меня, если у вас не хватает духа пойти наперекор королевской воле; убейте меня, скажите, будто я оказывал вам сопротивление, или же развяжите мои узы и дайте мне кинжал.
Полицейские отрицательно трясли головой, но сочувственно смотрели на человека, соглашавшегося лучше умереть, чем принять бесчестье. Напрасно умолял он их; все было тщетно, потому что суровые наказания ожидали того, кто по недосмотру допустил бы как побег заключенного, так и какую-нибудь беду с ним, которая избавила бы его от назначенной казни.