– Он спит, а когда проснется, я вернусь в горы, откуда буря нагонит пламя, которое пожрет меня так же, как пожрало мою несчастную тетку. Скажите ему, что я была его спасительницей, и когда вы встретите несчастную, которую преследуют за то, что она собирает целебные травы, то помогите ей, и Бог вознаградит вас за то.
– Останьтесь! – воскликнул Сэррей. – Мы возьмем вас с собой во Францию; там никто не знает вас и не будет преследовать. Неужели вы считаете нас столь неблагодарными, что мы могли бы забыть о том, что вы сделали для нас?
– Отблагодарите кого-нибудь другого вместо меня. Судьба каждого человека предопределена, и никто не в состоянии избегнуть ее. Вы хотите выразить мне благодарность, однако не можете воспрепятствовать тому, что я уйду от вас еще несчастнее и беднее, чем пришла сюда. Единственное существо, которое любило меня, покинет меня ради вас; и я смиренно подчиняюсь этому, так как каждый человек должен терпеть то, что ему послано судьбою. Филли пойдет с вами; я отдаю его под защиту этого человека, – при этом она указала на Уолтера. – Скажите ему, что я вручаю мальчика по завещанию старухи Джил; пусть он бережет его, и за это воздастся ему во сто крат.
– Филли поедет с нами? – засмеялся Дадли. – На что нам этот безобразный горбун?
Строгий взгляд Сэррея остановил его дальнейшие насмешки.
– Я буду отцом для этого мальчика, если вы презираете его; разве вы не слышите, что он – сирота и что эта женщина, которой мы обязаны спасением Уолтера и нас самих, завещает его нам. Но вы обдумайте хорошенько, – обратился он к старухе, – Филли дорог вашему сердцу и мог бы быть опорой вам в старости.
– Молчите! – воскликнула старуха. – Можете не объяснять мне, что я чувствую; это – дело господ вызвать у страждущих слезы вместо того, чтобы утешать их! Филли придет сюда на рассвете и принесет все, что нужно, чтобы пробудить вашего приятеля. Затем спешите на корабль, который унесет вас за море, и будьте добры к ребенку, который заслужит ваше расположение своей преданностью. Прощайте! Этого человека ждут свои, – сказала она, указывая на кузнеца, – и я провожу его до ворот.
При этих словах старуха взяла свой посох и знаком пригласила Брауна следовать за собой.
– У колдуньи более благородное сердце, чем у многих отщепенцев! – пробормотал Сэррей, глядя ей вслед. – Действительно, Божьей кары достойна та страна, где убивают невинных из-за гнусного суеверия!
– Во всяком случае, я очень благодарен ей, что она не захотела далее обременять нас своим присутствием, – засмеялся Дадли. – Нечего сказать, хороший багаж был бы!.. Старуха и уродец!
– Послушай, Дадли, если бы я не был уверен в твоем благородном образе мыслей, я готов был бы порвать нашу дружбу. Ты глумишься над мальчиком, а я все же уверен, что ты расположен к нему, потому что он старается читать в твоих глазах и, прежде чем ты выскажешь какое-либо желание, уже спешит исполнить его.
Глава 13. Филли
Возвратимся снова к событиям в Тауэре. Когда королеве доложили, что Уолтер Брай перед казнью погиб от смертельного удара, ее лицо омрачилось, и она бросила недоверчивый взгляд на Екатерину Блоуэр; ее лицо несколько прояснилось лишь тогда, когда ей сообщили, что палач при помощи уколов кинжала удостоверился в действительной смерти Уолтера. Королева избегала взгляда Екатерины и наконец отпустила ее от себя, после чего дала Гардинеру знак приблизиться и проговорила мрачным голосом:
– Если бы дело шло не о том, чтобы смирить плута Бэкли и отомстить ему за измену женщине, я взяла бы свое слово обратно. Нужен надзор за вдовой Хертфорд. Во взоре этой женщины есть что-то невыносимое для меня; она решилась просить за этого мошенника, несмотря на то что он осмелился угрожать нам.
Во время разговора королевы с архиепископом Екатерина воспользовалась полученным разрешением удалиться и села на своего иноходца; но вместо того чтобы отправиться обратно в Уайтхолл, она направила своего коня к Тауэру со стороны, окруженной водой, и стала озираться там, как бы поджидая или ища кого-то. Она очутилась как раз на том месте, где стояла тележка колдуньи; кусты, покрывавшие склоны обрыва, заслоняли вид вдаль, а кругом не было ни души, кто мог бы сказать ей, по какому пути направилась тележка. Это уединенное место было предназначено для тех, кто лишался христианского обряда погребения. Но старуха сказала, что здесь, на этом месте, она получит известие о Брае, и Кэт стала ждать.
Екатерина, как уже известно, была передана Гардинеру старухой Джил; он привез ее в Лондон и взял к себе в дом в качестве экономки. Благочестивый архиепископ имел полное основание проявить такое человеколюбие: во-первых, Кэт могла служить орудием против фаворита Уорвика, а во-вторых – с его стороны не требовалось большой жертвы пользоваться заботливым уходом особы, рабски преданной ему из благодарности, которую вдобавок он мог уничтожить единым словом в случае, если бы она оказалась неблагодарной. Для Екатерины настала новая жизнь. Гардинер вырвал ее из горькой нужды и в то время, когда она потеряла уже всякую надежду на счастье, устроил ей существование, много более завидное, чем то, какое было у нее в корчме «Красный Дуглас». Ее красота расцвела снова; ее щеки, еще так недавно изборожденные слезами, покрылись ярким румянцем. Ее сердце преисполнилось любовью и преданностью к человеку, который спас ее из ужасной ямы и дал ей счастье.
Но в душе Кэт сохранились два воспоминания, более властные, чем это чувство благодарности, и она знала, что есть внутренний голос, которому она последует, даже рискуя прогневить Гардинера и оказаться неблагодарной. Первым воспоминанием, преследовавшим ее как таинственное заклинание, были слова старухи: «Ты принадлежишь мне и, где бы ты ни была, берегись ослушаться меня, когда услышишь мой зов!» Вторым – была мысль о том, кто ее любил и лучше желал бы видеть ее мертвой, чем простил бы ее позор, в котором повинны другие, а не она!
Было ли это воспоминание об Уолтере Брае любовью, сердечной тоской, не умолкающей, даже когда она отвергнута и осмеяна, той любовью, которая все прощает во имя любви, или же то было желание отомстить человеку за то, что он из своей любви не нашел мужества побороть все предрассудки света и открыто заявить: «Чистое всегда останется чистым, даже когда его забрызгают грязью!» – трудно сказать.
Екатерина была женщина в полном смысле слова, существо, сотканное из слабостей, красоты, недостатков и достоинств; она была мягкий воск, который в искусных руках мог принять тончайшие, прекраснейшие формы или засохнуть и стать жестким, шероховатым, если бы его оставили без внимания. Если бы ее жизнь пошла мирным путем, она сделалась бы преданной, добродетельной супругой Брая. Но тот злополучный день вышиб ее из колеи. У столба папистов она молилась, плакала и проклинала, терзания ее души были более ужасны, чем телесные муки, в ней пробудились страсти, порожденные демоном. Уолтер покинул ее. Он усомнился в ней; несмотря на то что она клялась в своей невинности, он не сжалился над нею! Она задавала себе вопрос, что было бы, если бы она не отвергла Бэкли, и приходила к выводу, что он одарил бы ее драгоценностями и защитил бы, может быть, лучше, чем Уолтер. За то, что она осталась верна Браю, она подверглась преследованию, а он презирал ее за те поругания, которые она сносила от преследователей. В своем бесчестии она сохранила непорочность; она невыразимо страдала ради того, чтобы сохранить свою честь, а ее возлюбленный оттолкнул ее как развратницу. В ней пробудилось чувство, похожее на ненависть к Уолтеру. Оскорбленная любовь побуждала ее к стремлению доказать ему, что другие не презирают ее. Но кто мог бы осуществить ее стремление? Она в мечтах строила воздушные замки, которые исчезали в ужасной действительности, и это ожесточало ее сердце, приводило в отчаяние.
«Если бы я сделалась падшей женщиной, – думала она, – было бы много лучше; а теперь я обречена нести проклятие порока, не испытав сладости греха».
Кэт продолжала жить в землянке старухи Джил. Однажды, терзаемая все теми же мучительными мыслями, она попала в замок графа Дугласа, принеся туда, по поручению старухи, целебные травы для больного. Молодой граф увидел ее и удержал в своих покоях. Когда через час Кэт покинула замок, ее глаза были красны и вся она была в лихорадочном волнении; она мечтала в объятиях дворянина, а ее мечты снова разлетелись; но на этот раз в ее груди осталось воспоминание, терзавшее ее душу. Год спустя старуха Джил передала ее Гардинеру.
Когда мысли Кэт переносились в эту пещеру под развалинами аббатства, в ее душе звучали плач ребенка и проклятия старой Хью:
«Этим ублюдком я удержу тебя, когда ты будешь богата, знатна и забудешь про тех, кто тебя кормил и холил, когда будешь ходить в шелку и станешь презирать бедняков в лохмотьях».
И в этом проклятии повинен был Уолтер. Зачем спас он ее от столба папистов, если хотел оттолкнуть от себя?
Когда принцесса Мария потребовала к себе Кэт, она рассказала ей свою судьбу и тронула сердце, которое также испытало презрение и терзалось завистью.
– В твоем лице я отомщу за себя! – прошептала принцесса Мария, и ей доставляло наслаждение видеть среди своих придворных дам женщину, которая была выставлена к позорному столбу, и возвести ее в звание графини Хертфорд; насмешливое презрение услаждало ее собственную ненависть, и она рассердилась, что Екатерина просит за Уолтера, а не ликует, узнав, что и он будет обесчещен рукою палача.
Кэт торжествовала, потому что она возненавидела Уолтера с тех пор, как побывала в объятиях другого; но старуха из аббатства предъявила требование, которое заставило ее дрожать. В ту ночь, когда Лондон восстал против Уорвиков, старуха Хью явилась в комнату Кэт и разбудила ее.
– Проснись, Кэт!.. Уолтер Брай пойман, ты должна спасти его!..
– А он разве спас меня? Разве я не умерла для него? – воскликнула Кэт.
Старуха испытующе взглянула на нее; сначала, казалось, она хотела рассердиться, но затем ее лицо прояснилось.