ные члены. Пред нею стоял Бэкли, граф Хертфорд, павшая величина, проигравший игру и теперь дрожавший за свою участь. Все на свете отдал бы он теперь, чтобы получить возможность поделиться своими сокровищами с женщиной, которую он предал и покинул; он готов был бы довольствоваться ее подаянием. Он боялся смерти и готов был бы примириться с самой жалкой долей, лишь бы избежать ее. Мария неправильно оценивала его, когда думала унизить гордого мужчину этим принудительным браком; Бэкли только тешился надеждой, что этот брак принесет ему помилование.
Но взор Екатерины был холоден и полон презрения. На ее лице выражалось торжество и прежде всего нетерпение, чтобы скорее кончился этот обряд, который даст ей его имя, его богатство, и навеки разлучит ее с ним. Здесь не было ни сострадания, ни жалости, ни тени участия, а был лишь уничтожающий холод, более суровый, чем жестокость королевы.
Бэкли пал жертвой измены. Мария хотела отделаться от человека, который был свидетелем ее вероломства, и употребила тот же способ, каким он обманул своего покровителя. Наказание было жестоко и могло вызвать с его стороны горькие проклятия; но в Бэкли не было такого холодного равнодушия, того ледяного презрения, которое он читал в глазах Екатерины и которое вызывало в нем стыд и раскаяние.
Когда он прикоснулся к руке Екатерины, ему показалось, что его горячие пальцы прикасаются к гладкому мрамору.
– Кэт, прости меня! – прошептал он.
Но она гордо и холодно смотрела перед собой и, когда обряд венчания окончился, повернулась к нему спиною, не удостоив его ни единым взглядом, хотя знала, что из часовни его поведут прямо на пытку, а затем на смерть.
Холодный пот выступил на лбу Бэкли. Одно слово жены могло бы спасти его или избавить от пытки, но она была непримирима. Его мольбы о прощении сменились ненавистью и проклятием этой женщине, которая прошумела по часовне своим шелковым платьем и поспешила завладеть его имениями, чтобы утопать в роскоши, между тем как его в кандалах, прямо от алтаря, поведут на пытку в железные тиски, проржавевшие от пролитой крови.
Бэкли повели через переднюю, где палач испытующе посмотрел на него, а грубые слуги с голыми мускулистыми руками поджидали свою жертву. Они ждали его тела, чтобы испробовать на нем все муки пытки!
В застенке стоял Гардинер, человек, который соблазнил Бэкли на измену, вселил в него самые смелые надежды и склонил довериться принцессе Марии. Неужели он желал быть насмешливым свидетелем того, как обманутый поплатится за свое легковерие?
– Я сознаюсь! – крикнул Бэкли Гардинеру. – Вы думаете, что пытка смирит меня? Но вы ошибаетесь! Все муки ада не могут воспрепятствовать мне громко объявить, как гнусно вы обманули меня!
– Не кричите так громко! – прошептал Гардинер и знаком велел палачам удалиться из застенка. – Вы вынудите меня совершенно отказаться от вас, а между тем я пришел сюда, чтобы помочь вам. Вы хотите все испортить и, как слепой, кидаетесь прямо в пропасть.
– Я кидаюсь в пропасть? Я?
– Кто же, если не вы? Мог ли я ожидать, что человек, который строил такие смелые планы, потеряет вдруг рассудок и самообладание? Архиепископ Кранмер не держал у себя дома той грамоты, которой вы так счастливо добились; он дал ее на хранение лорд-мэру. Королеве ничего более не оставалось, как не признать своей подписи и избрать вас жертвой своего возмущения. Вы должны бы знать, что это лишь лицемерное возмущение, как вынужденное средство; а вы, вместо того чтобы смириться и тем возвыситься еще более, обвиняете королеву в обмане!
– То, что вы говорите, звучит хорошо, но я не дамся больше в обман. Королева ненавидит меня, и вы обманули меня. Как могло случиться, что эта женщина из Шотландии явилась вдруг сюда и попала к королеве? Не иначе, как при вашем содействии.
– Вы – глупец! Эта женщина искала своего возлюбленного, и ничья, как ваша, в том вина, что Уолтер Брай пойман живым и что Екатерина вообще попала в Лондон. Я считал вас умнее и осторожнее, а вы объясняетесь принцессе в любви, не позаботясь предварительно покончить со всеми воспоминаниями о прошлых событиях. Вы совершенно слепы! Всякий другой усмотрел бы в гневе королевы ревность и действовал бы соответственным образом, а вы лишь подтвердили подозрение, и теперь вам не поможет ничто, кроме признания своей вины.
– Никогда!.. Ненависть имеет тоже свои права! Пытайте меня, убивайте меня, но не требуйте, чтобы я отказался от мести. Ага, вы снова хотите заманить меня обещаниями? – горько засмеялся Бэкли в припадке бешенства. – Но кто поручится мне, что вы сдержите слово? По глупости я мог довериться один раз, но во второй не сделаю этого!..
– Клянусь вам, – ответил Гардинер, – что жизнь будет дарована вам, если вы при известном приеме пытки сознаетесь, что подделали подпись. В противном случае степень пытки будет усилена до тех пор, пока вы не сознаетесь, как это ни жаль мне! Но чего стоит ваша жизнь по сравнению с честью королевы и ее великой, святой целью?
Бэкли обдало смертельным холодом. Гардинер говорил о какой-то степени пытки так, словно дело шло об уплате небольшого долга, о незначительной неприятности; а между тем каждая малейшая степень пытки разрушала здоровье, делала человека калекой!
– Избавьте меня от пытки! – попросил граф. – Я сознаюсь во всем, чего вы требуете; умертвите меня, но избавьте меня от пытки.
Гардинер, презрительно покачав головой, сказал:
– Вспомните о святых, они переносили большие мученья и при этом были совершенно невиновны! Подумайте о спасении своей души и заслужите Божью милость земными муками. Ваше признание должно послужить доказательством, что королева Англии никогда и не помышляла отречься от своей веры. Вы обвинили ее во лжи, и теперь признания истины можно добиться от вас только путем пытки, иначе могло бы явиться подозрение, что вы подкуплены. О, как охотно согласился бы я на вашем месте снести все телесные муки, для того чтобы быть угодным Богу!..
Он постучал. Вошли палачи.
– Привяжите его на дыбу, – приказал Гардинер, – и держите наготове вторую и третью степень пытки, так как он упорен в своей мести государственного преступника против особы, помазанной Господом.
Палачи стали сдирать платье Бэкли, архиепископ и судьи разместились в креслах, секретарь же приготовлял бумагу для составления протокола.
– Помилования! – стонал несчастный. – Готов сознаться!
Гардинер посмотрел на судью, но тот, отрицательно покачав головой, произнес:
– Где два показания преступника противоречат одно другому, там можно выслушивать признание лишь после первой степени пытки.
– Я сознаюсь, – крикнул граф еще раз, и слезы ужаса и бешенства покатились из его глаз.
Но его повалили и привязали к треугольнику из деревянных кольев; его руки закрутили назад, а ноги прикрепили круглыми железными скобами, приделанными внизу машины; затем, с помощью подъемного аппарата, треугольник вздернули кверху. Раздался безобразный, ужасный крик; плечевые кости вышли из своих суставов, послышался треск, а затем ужасный вопль, свидетельствовавший о невыразимой боли. Двое из палачей с зажженными факелами подошли к преступнику, а третий проволочным бичом рассек ему спину.
– Желаешь ты сознаться, так говори! – сказал судья.
– Остановитесь, я виновен! – крикнул Бэкли. – Я подделал подпись, хотел обмануть, надеясь услужить королеве и тем добиться высоких почестей.
– А разве ты не думал, что попадешь в руки правосудия?
– Нет, я надеялся, что королева защитит меня.
– Кто дал тебе повод к такой надежде? Быть может, тебя соблазнил кто-нибудь обещанием?
– Нет!
Судья сделал знак, и на окровавленную спину несчастного посыпались новые удары.
– Сознайся, кто были твои соучастники, или я велю усилить пытку. Держите наготове тиски!
– У меня нет соучастников, – простонал Бэкли. – Клянусь в том… сжальтесь!
Судья сделал знак, и палач хотел спустить тиски так, чтобы вдавилась грудная кость преступника. Но тут поднялся Гардинер и велел остановиться.
– Поставьте вопрос иначе; ведь он почти без памяти от боли! – сказал архиепископ. – Бэкли, я спрашиваю тебя, кто подал тебе мысль к этому мошенническому делу: сама ли королева или кто-либо другой, кому могло быть желательно, чтобы она была вынуждена отречься от своей веры?
Этого намека было достаточно. Бэкли крикнул:
– Я сознаюсь, то был архиепископ Кранмер!
Гардинер улыбнулся торжествующе, но судья не удовольствовался этим.
– Он говорит так, чтобы избавиться от пытки, – сказал он, – вы сами навели его на это признание.
После этого судья сделал знак палачу. Тот спустил тиски; кости затрещали, преступник перестал стонать; только тихое хрипение указывало, что он еще жив.
Винт подняли и освободили тиски.
– Кранмер, – простонал несчастный, – Кранмер!
– Вот признание. Вы теперь довольны? – спросил Гардинер судью. – Если желаете, перейдите к третьей степени пытки, но вы видите, что он не выдержит более!
На полу лежала бесформенная кровавая масса.
Палачи отнесли Бэкли в тюремную камеру, перевязали ему раны, а по прошествии недели ему объявили смертный приговор через колесование; но затем, по особой милости королевы, ему была дарована жизнь и наказание было заменено пожизненным тюремным заключением.
Слабый, истерзанный страданием Бэкли вздохнул свободно. Мария даровала ему жизнь, но жизнь на гнилой соломе в беспросветном мраке тюрьмы! Он скрежетал от бессильной злобы, но мысль об ужасах пытки заставляла его молчать.
Так начала Мария свое кровавое царствование.
По указанию пытаемого был арестован архиепископ Кранмер, родоначальник англиканской церкви. В Лондон явился папский легат и в торжественном заседании парламента, в присутствии всего королевского двора, объявил, что королевство освобождено от еретиков и что вводится суд для преследования тех, кто не пожелает добровольно вернуться в лоно единой святой церкви. По всей стране были разосланы шпионы, и у кого находили Библию или книги лютеранского вероучения, тех призывали на суд и подвергали пыткам.