лодна; но когда Генрих задумал воспользоваться этим обстоятельством как поводом к расторжению брака, она начала принимать сильнодействующие лекарства и родила своему супругу трех сыновей. Дети отличались духовной и физической слабостью, а Екатерина, в свою очередь, старалась по возможности задерживать их развитие, так как это был единственный путь, которым она могла достигнуть власти как правительница.
На долю старшего сына Екатерины, наследника французского престола, выпало счастье сорвать роскошную шотландскую розу, перенесенную на французскую почву. Мария Стюарт пышно расцвела: она была высокого роста, красива собою, в глазах светились ум и невинность, голос был нежный, мягкий, а руки чрезвычайно изящны и малы. Самым же привлекательным и неотразимым была ее очаровательная улыбка. Когда ей исполнилось семнадцать лет, при участии депутации шотландского парламента был подписан контракт о ее бракосочетании с дофином Франции.
За нею был утвержден титул «королевы-наследницы», а ее мать, Мария Лотарингская, была назначена регентшей с обязательством поддерживать законы и неприкосновенность Шотландии. Старший сын Марии Стюарт от брака с дофином должен был получить корону Франции, в случае же, если бы родились исключительно дочери, то старшая из них должна была сделаться королевой Шотландии. Наследный принц французский получил титул и герб короля Шотландии.
Мария Стюарт, улыбаясь, подписала все то, что было договорено за нее и занесено на пергамент. Юная мечтательная невеста смотрела на это как на скучную формальность, но отнюдь не как на клятвенное обязательство. Ее советники хорошо знали это и использовали как нельзя лучше; не прошло и двух недель, как от Марии потребовали новое обещание, по которому Шотландия была бы присоединена к Франции.
Мария Стюарт подписала бы двадцать договоров, если бы могла только ускорить этим свою свадьбу. Она была счастлива в своей любви к дофину и была готова исполнить желания всего света, лишь бы видеть вокруг себя веселые, довольные лица. Наконец 19 апреля 1558 года настал желанный день, когда ее головка украсилась короной, перевитой миртовым венком.
Торжественное шествие было великолепно. Впереди шествовал блестящий отряд королевских стрелков, в шлемах, панцирях, в зеленых, вышитых золотом кафтанах и ярко-красных рейтузах; затем следовало духовенство с кадильницами и хоругвями; под золотым балдахином кардинал Лотарингский, в сопровождении четырех епископов, нес Святые Дары в золотой капсуле, украшенной драгоценными камнями; балдахин несли двенадцать человек из среды герцогов и графов. Далее следовали молодые девушки в белых, затканных золотом платьях и сыпали лилии и розы под ноги красавицы-невесты. Мария Стюарт шла под белым балдахином. Роскошные каштановые кудри рассыпались по ее дивным плечам, белоснежную шею окружало драгоценное кружево, а платье было из белого атласа с жемчужной отделкой. В руках она несла распятие, усеянное бриллиантами, и четки из изумрудных шариков. За нею следовали придворные дамы. Дофин, в королевском одеянии, сопровождаемый вельможами, походил на властелина Шотландии. Огромное количество гвардии и конницы заключало шествие невесты.
За ним следовали под красным балдахином Екатерина Медичи, в сопровождении шести французских принцесс; далее королевская лейб-гвардия в красных и голубых с золотом мундирах и, наконец, король, под красным бархатным балдахином, украшенным жемчужными лилиями. Шестнадцать князей несли балдахин, за ними шли дворяне и хор музыкантов в роскошных одеждах.
Но все это великолепие было ничто в сравнении с естественной красотой самой Марии Стюарт. Громкие радостные крики толпы сопровождали ее до самого входа в собор, где ее ожидал кардинал Бурбонский, чтобы благословить. Но, раньше чем подойти к алтарю, Марии пришлось вспомнить о мрачных днях ее юности и о тех, кто впервые оказал ей рыцарские услуги и свою преданность.
На паперть, куда шотландские дворяне – в качестве свидетелей бракосочетания королевы – вышли навстречу своей монархине, в момент появления шествия вдруг протеснились трое молодых людей. Конвой хотел отогнать их, но одна из придворных дам королевы заметила смятение и обратила на это внимание Марии Стюарт. Последняя, едва только узнала молодых людей, сейчас же отдала приказание, чтобы их пропустили в церковь.
– Это англичане, – пробормотал Джордж Сейтон, – это трусы из Кале!
– Это друзья, – возразила Мария Стюарт, – и я буду огорчена, если они подвергнутся какой-либо неприятности.
Затем она ласково кивнула головой трем иностранцам и продолжала свой путь, поручив сенешалю пригласить чужестранцев к празднествам, так как она лично желает представить их королю.
Все три иностранца слышали слова Сейтона. Последний был прав: то действительно были англичане, сражавшиеся при Кале и, после взятия крепости герцогом Гизом, бывшие военнопленными до последнего времени; но трусами назвал он их исключительно из ненависти к англичанам вообще и из желания затеять с ними ссору.
Выждав, когда королева со своей свитой прошла, один из трех иностранцев схватил Сейтона за руку и шепнул:
– Если вы не негодяй, то следуйте за мною!
Молодой лорд повернулся к нему и, смерив высокомерным взглядом, ответил:
– Если вы не дурак, то поймете, что я теперь занят другим делом и не могу проучить английского забияку. Если у вас хватит храбрости, подождите, пока кончится церемония.
– Пожалуй, – усмехнулся тот, презрительно пожав плечами, – охотно верю, что придворная служба для вас важнее собственной чести. – Джордж Сейтон покраснел от досады и, не обратив внимания на епископа Глазго, руководителя депутации, который давал ему знак следовать к алтарю, вышел из церкви боковым ходом; трое иностранцев последовали за ним.
– Ах, все трое? – спросил он полуизумленно-полунасмешливо. – Это похоже на разбой. Впрочем, я готов. Знаете вы какое-нибудь надежное место, где мы беспрепятственно могли бы испробовать действие хорошего шотландского клинка на трех английских спинах?
– Сударь, – вмешался старший из трех, желая предупредить резкое слово одного из своих спутников, – ваши слова пустое хвастовство, но вы нравитесь мне, у вас есть отвага. Если вы согласны, спустимся под мост; нам никто не помешает, все заняты торжеством. Вы оскорбили не одного только, а всех нас троих; поэтому вы обязаны дать удовлетворение каждому из нас в отдельности, если только первый сразу не убьет вас.
– Предложение говорит в пользу вашего ума, сударь, – ответил Сейтон, – только одно мне не нравится. Королева, по-видимому, интересуется вами. Если вы убьете меня, то у вас будет два свидетеля нашего честного поединка; если же я убью вас, то у меня не будет свидетелей.
– Любезный господин, – улыбнулся Уолтер Брай (это он предложил отправиться под мост), – место, избранное нами для поединка, исключает всякое опасение. Посмотрите, пожалуйста, вниз! Вы увидите, что вода упала и под мостом вязкое болото. Если мы порешим, что победитель сбросит побежденного в болото, то может пройти много времени, пока найдут покойника. А я полагаю, что вы так же мало, как и я, интересуетесь христианским обрядом погребения.
В обычае того времени было не отступать ни перед какими условиями поединка, а по возможности даже усилить тяготу условий. Поэтому Джордж Сейтон молча поклонился в знак согласия и поспешил к спуску, чтобы там дождаться своего первого противника.
– До свиданья, Сэррей! – шепнул Уолтер и пожал Роберту руку; его примеру последовал и Дадли.
Сейтон ожидал Сэррея под мостом с обнаженной шпагой, стоя на сухом месте, которое было так невелико, что едва могли поместиться два сражающихся человека. При этом малейший неосторожный шаг при борьбе был уже проигрышем, так как, оступившись в болото, можно было увязнуть выше колена.
Джордж Сейтон своим задором вызвал этот поединок; с одной стороны, ему хотелось драться с людьми той нации, которая преследовала Марию Стюарт и побила шотландское войско, с другой – ему хотелось приключения, которым, в случае удачи, он мог бы хвастать. Он бросил оскорбление, не подумав, что оно будет принято всеми троими. Это обстоятельство значительно уменьшило его шансы на победу, но долг чести не позволил бы ему отступить, даже если бы все трое одновременно пожелали драться с ним.
Роберт Сэррей прочел в лице шотландца нечто такое, что настроило его миролюбиво, и он готов был бы отказаться от дуэли, если бы противник сделал к тому первый шаг. Ему казалось, что он где-то раньше видел это лицо, надменное и вместе с тем веселое, шаловливое.
– Ваше имя, милостивый государь? – спросил он.
– А, вам нужны все формальности? Вы хотите знать, дворянин ли тот, кто отправит вас в лучший мир? Ваше имя я знать не желаю, так как ненавижу не вашу почтенную особу, к которой я глубоко равнодушен, а дерзких англичан вообще. Поэтому, я думаю, вам достаточно моего слова, что вы деретесь с человеком более благородной крови, чем кровь Тюдоров; само собою разумеется, я говорю о том времени, когда на английском престоле еще не было незаконнорожденных.
Сейтон намекал тем на детей Генриха VIII, признанных Папою законными. Этим он надеялся вывести англичанина из себя, но, к своему удивлению, услышал от противника:
– Вы не угадали причины моего вопроса! Я и сам охотнее видел бы на английском престоле прекрасную Марию Стюарт, нежели тех незаконнорожденных; я спросил лишь потому, что ваше лицо показалось мне знакомым и я желал бы, в случае вашей смерти, известить вашу семью, что храбрый молодец погиб преждевременно, потому что слишком легкомысленно высказал свои суждения.
Сэррей обнажил шпагу и стал против своего противника.
Джордж Сейтон прекрасно фехтовал; он учился в Париже у фехтовальщиков, которые считались лучшими на материке; поэтому он надеялся легко справиться с неуклюжим англичанином. Но он встретил в своем противнике достойного соперника, который спокойно и ловко отпарировал, только защищаясь, но сам не нападая.