Спокойствие противника приводило Сейтона в бешенство; он чувствовал, что будет побежден, если у противника хватит терпения выждать, когда он утомится.
– Играть так хладнокровно, когда дело идет о поруганной чести, способен только англичанин, – воскликнул он. – Порядочный человек наступал бы, а трус дрожит и боится открыть себя.
Стараясь такими речами раздразнить противника, Сейтон вдруг метнулся в сторону и так сильно стал наступать на Сэррея, что тот был выбит из позиции и острие его шпаги коснулось груди Роберта; но столкнуть противника в трясину ему не удалось. Увидев кровь, он громко возликовал; но, когда Сэррей, несмотря на полученную рану, все же не решался наступать, он хотел повторить свой фокус и перекинул шпагу в левую руку. Это был момент, очень опасный как для него самого, так и для противника. Но Сэррей не использовал этого благоприятного момента для нанесения удара и продолжал стоять в той же позиции. Однако он был настороже; дело шло о его жизни. В тот момент, когда Джордж хотел сделать новое нападение, он поразил его, и противник, обливаясь кровью, упал на землю и, ослабев от потери крови, закрыл глаза.
Роберт подскочил к нему, заложил рану своим платком и поспешил за своими друзьями.
Уолтер и Дадли уже стали беспокоиться за участь друга и, увидев его, громко возликовали.
– Прочь! Прочь отсюда! – воскликнул Дадли. – Как бы нам не навлечь подозрения! Люди уже смотрят сюда…
– Мы должны спасти его, он еще жив! – сказал Сэррей.
– Вы с ума сошли? – воскликнули оба в один голос.
– Вы хотите кончить свою жизнь на эшафоте? – спросил Дадли. – Дуэли запрещены; к тому же вы ранили гостя короля, члена шотландской депутации. Он сбросил бы вас в болото. Прочь отсюда! Сострадание было бы глупостью.
Сэррей, покачав головой, решительно сказал:
– Я должен спасти его, будь что будет!
После этого он направился к конвою, шпалерами окружившему церковь.
– Вы с ума сошли? – воскликнул Уолтер. – Если вы уж так настаиваете, то попытаемся собственными силами убрать его незаметно для других.
Он свистнул, и из толпы к ним подскочил паж, все время с любопытством следивший за происшествием. По смуглому цвету лица, блестящим черным волосам и горбу на спине можно было догадаться, что это Филли, хотя он был роскошно одет и в нем не осталось и следа от прежнего замарашки.
Многим казалось смешным, что английские кавалеры избрали себе в пажи такого уродливого, безобразного мальчика. Когда паж показался, не было недостатка в шутливых замечаниях. Но Уолтер Брай, по-видимому, не замечал этого, в противном случае ни он, ни его товарищи не позволили бы шутить над собою. Дадли давно уже примирился с приемом этого мальчика, так как при осаде Кале он убедился в его достоинствах. Филли был верный, преданный слуга. Под градом стрел он приносил им на вал пищу; когда, усталые после боя, они хотели отдохнуть, то всегда находили удобное ложе, приготовленное им с женской заботливостью. Он был ловок и надежен, скромен и сдержан.
И в последнем случае Филли придумал выход, как только ему сказали, в чем дело. Он побледнел, когда услышал, что дело шло о поединке, и заметил кровь на куртке Сэррея.
– Пусть он лежит там, пока не стемнеет, а я сбегаю за травами, которые остановят кровотечение, – сказал он. – Оставаться на свежем воздухе ему не будет вредно – погода мягкая, а для вас могло бы быть опасно спасать его. Предоставьте мне, и клянусь вам, что к ночи он будет уже в постели в нашей гостинице.
Уолтер кивнул Филли в знак согласия, и урод поспешил в аптеку за травами.
– Этот мальчишка – настоящее сокровище, – сказал Дадли, когда они все трое снова очутились в толпе, – я готов был бы расцеловать его, если бы он не был безобразен.
– Внутренние достоинства заставляют забыть о его безобразии, – заметил Сэррей, – он для каждого из нас готов пожертвовать жизнью, и мне часто бывает жаль, что мы не можем дать ему иное существование, кроме положения слуги; он ловок, умен и смышлен.
Когда они снова очутились у входа в церковь, к ним подошел богато одетый кавалер и пригласил их на праздник ко двору. Дадли и Сэррей согласились охотно, а Уолтер – лишь после некоторого колебания.
Когда церковный обряд окончился, все три товарища отправились в Лувр, где во всех залах были устроены буфеты для угощения гостей.
После банкета был обед, а затем бал. Перед началом танцев гости подходили с поздравлением к новобрачным, и состоялось представление всех новых гостей.
Как только стемнело и в залах зажгли огни, весь огромный королевский дворец и сад Лувра были иллюминованы разноцветными фонариками, бросавшими свои разноцветные огни на Сену и ее противоположный берег. В направлении Сен-Жерменского аббатства возвышался колоссальный транспарант с инициалами дофина и королевы Марии Стюарт, а над ними – шотландская корона.
Внутренний двор Лувра был превращен в роскошный сад с благоухающими беседками, фонтанами и певчими птицами, лестницы и проходы были устланы дорогими коврами и украшены гирляндами из цветов. В роскошных залах волною двигались князья, графы, маркизы, герцогини; духовенство в облачении и кавалеры в цветных, живописных одеждах. Там присутствовали высшее дворянство Франции, знатные иностранцы из Шотландии и Италии, римские легаты и королевские посланники, – словом, было все, что считалось наиболее выдающимся по знатности, красоте и блеску.
Сэррей, Дадли и Брай казались в достаточной мере одинокими среди этой пестрой толпы. Мир между Францией и Англией еще не был заключен, и все прекрасно понимали, что женитьба французского дофина на шотландской королеве является унижением для Англии. Присутствие на бале англичан, которых все принимали за военнопленных, многие объясняли себе тем, что их пригласили с целью посмеяться над ними, показать им торжество Франции над Англией.
Уолтер и Роберт Сэррей, по-видимому, чувствовали свое унижение, что касается Дадли, то он был весь погружен в созерцание красавиц высшего французского общества; на его лице ясно выражалось желание завести с ними знакомство, но для этого необходимо было раньше представиться королю.
Наконец приехал двор. Как только высокопоставленные лица перешагнули порог большого зала, от зоркого взгляда Екатерины Медичи не ускользнуло присутствие иностранцев. Она с удивлением спросила короля, знает ли он их.
– Клянусь Богом, нет! – воскликнул король. – Неужели наш кузен Гиз притащил сюда несчастных военнопленных, чтобы унизить их? Это неделикатно с его стороны.
– Я предлагаю прогнать их отсюда, – заметил маршал Монморанси, любимец герцогини Валентинуа и заклятый враг герцога Гиза. – В лучшем случае они – английские шпионы; их физиономии только испортят наш веселый праздник.
Между тем министр двора прошептал несколько слов Марии Стюарт, и та, опираясь на руку мужа, подошла к королю и попросила его разрешения представить ему трех гостей, которых она лично пригласила.
– Как? – удивленно спросил король. – У вас, прекрасная королева, имеются друзья среди англичан?
– Да, ваше величество, – ответила Мария Стюарт, – и я прошу милостиво принять их, так как только благодаря им мне удалось счастливо избегнуть преследований Генриха Восьмого.
– В таком случае они для меня – дорогие гости, – заметил король, – им я обязан самой прекрасной победой.
Он сделал знак герольду, и тот громогласно доложил имена иностранных гостей:
– Его сиятельство Роберт Говард, граф Сэррей, его сиятельство лорд Дадли, герцог Нортумберленд, сын графа Уорвика, и сэр Уолтер Брай.
Если до сих пор иностранцы возбуждали лишь любопытство, то теперь интерес к ним возрос в высшей степени. Фамилии Сэррей и Уорвик не только принадлежали к самым аристократическим во всей Англии, но и напоминали собой ужасные события из новейшей английской истории. Генри Сэррей, известный поэт, написал свои первые произведения во Франции, и ни одно из убийств Генриха VIII не возмутило в такой мере высшее французское общество, как казнь поэта; никто из английских лордов не вызывал к себе также такого участия и симпатии, как муж прекрасной и несчастной леди Грей. Французское общество видело теперь перед собой сына и брата осужденных; оба, следовательно, были смертельными врагами английской тирании. Они были принуждены бежать из своего отечества и очутились во дворце французского короля для того, чтобы приветствовать Марию Стюарт, и ими тотчас же живо заинтересовалось все придворное общество. Чужестранцы приблизились к балдахину короля с высоко поднятыми головами, оцененными очень дорого в Англии. Мария Стюарт сделала несколько шагов навстречу своим старым знакомым и, приказав подать себе букет цветов, разделила их между тремя иностранцами.
– Когда я прощалась с вами, господа, я могла дать вам на память только бантик, – проговорила она, – теперь же я встречаю вас в прекрасной Франции, моем новом отечестве, с цветами в руках и говорю вам «добро пожаловать». Ваше величество, – обратилась она затем к королю, указывая рукой на Сэррея, – вот тот строгий страж, о котором я рассказывала вам. Он оказывал всевозможные препятствия графу Монтгомери, но, как только освободился от данного слова, помог ему провезти меня в Дэмбертон. Верность, мужество и храбрость были отличительными чертами графа Сэррея даже в его юношеском возрасте.
– Наши рыцари, вероятно, позавидуют вам, что вы выслушали такую похвалу из столь прекрасных уст, – улыбаясь заметил король, – а как было бы интересно заглянуть в сердца красавиц, желающих обратить на себя ваши взоры.
Екатерина Медичи и Диана Валентинуа с нескрываемым благоволением смотрели на красивого юношу, о котором женщина говорила, что он храбр и верен. Сотни прекрасных глаз испытующе смотрели на Сэррея, как бы желая убедиться, может ли он так же мужественно и скромно посвятить себя обыкновенной женщине, как был предан королеве.
Это было для Сэррея сладкой наградой за грустное прошлое. Чувство благодарности наполнило его сердце, и, растроганно поцеловав руку Марии Стюарт, он стал искать взорами Марию Сейтон.