Она была единственной дамой из всех присутствующих, которая, по-видимому, не слышала милостивых слов молодой королевы. Что это было – продолжение ли старой игры или желание скрыть свое смущение? Молодая девушка оживленно болтала с графом Габриелем Монтгомери, и их беседа была настолько интересна, что Мария Сейтон не заметила, что к ней подходит Сэррей.
– Итак, сегодня ночью, третье окно от боскета Юноны! – прошептала она графу Монтгомери.
Но стоявший возле него Сэррей расслышал слова молодой девушки.
Мария Сейтон подняла свой взор, и густая краска залила ее лицо. Это смущение еще более слов убедило Роберта, что любимая им девушка назначила другому свидание.
Холодная дрожь пронизала его тело. Он слышал о разнузданной жизни парижского двора и потому допускал возможность подобного свидания. Итак, та женщина, чей образ он носил в своей душе как святыню, оказывается развратной девушкой! Дикое бешенство охватило Сэррея при этой мысли. Понятно, подобной особе была смешна почтительная, робкая любовь мечтательного юноши! Для того чтобы пользоваться ее расположением, необходимо было быть дерзким, нахальным.
«О, она должна мне ответить за свое поведение! – подумал Роберт. – Но прежде, чем я покажу ей полное презрение, я обличу ее».
– Позвольте мне, прекрасная леди, – произнес он вслух, – напомнить вам старого врага из Инч-Магома, надеюсь, что вид его не вызовет новой вспышки гнева в вашем сердце.
В тоне его голоса слышалась насмешка, которой Мария Сейтон никак не ожидала, тем более что, прощаясь с ним в Дэмбертоне, она прекрасно чувствовала, что юноша любит ее. Она подняла свой взор на Роберта, но сейчас же смущенно опустила его, так как прочла во взоре графа Сэррея не нежную любовь, а лишь пылкое, страстное желание.
– Я никогда не сердилась на вас, – робко возразила она, не решаясь взглянуть на Роберта, – вам лучше, чем кому бы то ни было, должно быть известно, что я, как преданная слуга королевы Марии Стюарт, могу чувствовать к вам лишь величайшую благодарность.
– Да, если вы скажете, что благодарны мне за то, что отчасти по моей милости переменили Инч-Магом на Париж, то я, пожалуй, поверю вам, – насмешливо заметил граф Сэррей. – Еще бы!.. Там томился любовью к вам робкий, мечтательный паж, здесь же вы окружены блеском придворной роскошной жизни, все ухаживают за вами, восхищаются вашей красотой, и вам, конечно, чрезвычайно трудно остановить свой выбор на ком-нибудь из целой сотни влюбленных и подарить избранника своей милостью.
– Если бы это было так, лорд Говард, – возразила Мария Сейтон, – то, право, моя участь была бы мало завидна. Нисколько не интересно видеть ухаживания многих, истинной же любви так мало, что не на ком остановить свой выбор. К счастью, я не нахожусь в таких условиях.
– Следовательно, это не так, и у вас уже имеется избранник? – резко спросил Роберт.
– Я не понимаю ни вашего тона, ни вашего вопроса, лорд Говард! Ваша дерзость настолько изменила вас, что я колеблюсь, признать ли в вас старого знакомого.
– Может быть, я только выиграю от этого, прекрасная леди, – возразил Сэррей, – все новое имеет особенную прелесть для вас. Если бы я мог превратиться во француза…
– Вы хотите оскорбить меня, лорд Говард? – прервала его Мария, и ее голос задрожал от волнения. – Или, может быть, вы услышали то, что я сказала графу Монтгомери? – прибавила она в глубоком смущении.
– Ах, вы еще не забыли моего порока – подслушивания? – горько рассмеялся Роберт. – Но ведь здесь я не ваш страж.
– Вы знаете, лорд Говард, что я простила бы старому другу, которому когда-то доверчиво протянула руки, самый неуместный вопрос, – сказала Мария Сейтон, – но ваш тон оскорбителен, недостоин порядочного человека, и я очень жалею, что представила вас сегодня королеве.
– Я все равно нашел бы вас, леди Сейтон, – возразил Роберт. – Вы считаете недостойным, что человек, любивший вас, испытывает горькое чувство, видя, что его любовь осмеяна; ведь к этой любви примешивались уважение и почтительность. Я перенес бы равнодушие и даже презрение к своему чувству, – горячо прибавил он, не замечая в своем волнении, что Мария побледнела и задрожала, – но насмешки я не прощу и требую удовлетворения!.. Я…
– Довольно! – прервала его Мария. – Мой брат даст вам это удовлетворение, сэр Говард.
Роберт вздрогнул от этого тона; в нем слышалась не злоба испорченной девушки, а негодование гордой души.
– Ваш брат? – пробормотал он и вдруг вспомнил о раненом шотландце. Теперь ему стало ясно, кого напоминали ему глаза молодого человека. – Ваш брат? – повторил он. – Скажите, ради бога, разве у вас есть брат в Париже? Может быть, он состоит членом шотландской депутации?
То волнение, с которым делал свои быстрые вопросы граф Сэррей, поразило Марию Сейтон. Она вспомнила, что не видела Джорджа за обедом, и тревога охватила ее сердце.
– Что знаете вы о моем брате? – испуганно спросила она. – С ним случилось какое-нибудь несчастье?
– Может быть, ваше желание уже исполнилось, леди Сейтон. Один из членов шотландской депутации вызвал меня сегодня на дуэль; мы дрались…
– И он убит? – воскликнула Мария. – Вы убили моего брата?
– Нет, леди, я только не позволил ему убить себя, – ответил Роберт, – затем я подарил ему жизнь, потому что он невольно напомнил мне кого-то. Теперь я знаю – кого.
– Где он? Говорите правду, сэр Говард! – проговорила Мария. – Иначе я обращусь за помощью к королю.
– Этим вы только навлечете наказание на своего брата! – ответил граф Сэррей. – Но будьте покойны, за ним станут ухаживать так, как будто он – мой брат, а не ваш. Я сделаю это, чтобы не лишить вас удовольствия сказать ему, чтобы он меня убил. А я буду очень доволен, так как уже устал быть мишенью для ваших насмешек. Желаю вам сохранить надолго свое веселое расположение духа, леди Сейтон, и да пошлет вам Бог много блестящих побед.
С последними словами Роберт отошел от молодой девушки.
Он готов был убить себя за то, что оскорбил Марию, и в то же время торжествовал, что отомстил ей.
– Сегодня же ночью твоя честь будет в моих руках, – пробормотал он, – ты будешь умолять, чтобы я не разболтал твоей тайны по всему свету. Я задушу свою любовь и пронжу твоим позором свое сердце.
В глубине зала сидела на красном бархатном диване Диана Валентинуа рядом с маршалом Монморанси.
– Я поражен, что вы так спокойны, – проговорил маршал. – Сестра Монтгомери очень хороша, и Екатерина не без задней мысли привлекла ее ко двору. Поверьте мне, это не обыкновенное увлечение короля; здесь кроется интрига Гиза; он хочет удалить вас и лишить меня силы. Если эта интриганка обовьется вокруг Генриха, если ей удастся отдалить его от вас, то…
– Мы погибли! – смеясь закончила Диана. – Храбрый маршал, вы становитесь трусливы к старости. Неужели вы думаете, что так легко разорвать старые цепи? Было бы глупо с моей стороны выражать беспокойство и проявлять ревность. Раз не надеешься на успех, то игра проиграна. Несмотря на то что Генрих время от времени изменяет мне, мое влияние на него не уменьшается. Моя сила и заключается именно в том, что я сквозь пальцы смотрю на его увлечения. Ничто не уничтожает так быстро страсть, как ревность старой возлюбленной. Если хотят надолго заковать кого-нибудь в цепи, не следует слишком сильно натягивать их. Клара Монтгомери поплатится за свое минутное торжество над Дианой Валентинуа; она лишится чести и ничего не получит взамен, так как не в состоянии будет надолго удержать возле себя Генриха.
– Будем надеяться, что вы правы, – сказал маршал. – Но посмотрите: Екатерина Медичи улыбается, а ее улыбка не предвещает ничего хорошего.
– Она означает, что Екатерине нравится красивый англичанин, – возразила Диана. – Королева ищет утешения в горе, которое причиняет ей измена Генриха. Желаю ей успеха в этом деле и записываю еще трех врагов в длинный список своих недоброжелателей. Молодой Уорвик ослеплен зрелой прелестью нашей Венеры; граф Сэррей, пожалуй, отнимет у дофина шотландскую розу; а что касается третьего, с таким странным именем, то, мне кажется, он готов проглотить всякого, кто осмелится косо взглянуть на его друзей.
У Дианы Валентинуа был зоркий взгляд; хотя Екатерина Медичи обменялась лишь несколькими словами с Дадли, но в выражении ее лица промелькнула нежность, заставившая Дадли просиять. Его самолюбию льстило, что он обратил на себя внимание королевы, и он позабыл о существовании других красавиц.
Глава 15. Маскарад
Роберт Сэррей не заметил, что граф Монтгомери сейчас же покинул зал, как только он подошел к Марии Сейтон; его не поразило и то обстоятельство, что граф, по-видимому, позабыл, что встречался с ним и его друзьями в Шотландии. Вообще Роберт был так ослеплен бешенством, негодованием и обидой, что не слышал и не видел ничего, что происходило вокруг него. Он не мог дождаться того часа, когда высокопоставленные особы удалятся и можно будет уйти к месту свидания. Он не думал об опасности, которой подвергался при выполнении задуманной мести; он мысленно видел лишь окно и в нем Марию Сейтон в ночном одеянии, тихонько впускающую к себе развратного графа. Роберт представлял себе, как задрожит Мария, когда вместо ожидаемого любовника он подойдет к окну с окровавленным кинжалом, обрызганным кровью убитого Монтгомери, и скажет ей: «Попробуй, может быть, я окажусь не хуже твоего графа. Не все ли равно для тебя – один или другой?»
Друзья подошли к Сэррею и напомнили ему, что следует осведомиться о здоровье раненого на дуэли, которого Филли перенес тем временем в их гостиницу. Сэррей возразил друзьям, что хочет еще остаться. Через несколько минут свита короля удалилась, и гости начали расходиться. Брай и Дадли никак не могли убедить Роберта вернуться вместе с ними домой.
– Держу пари, что тебе уже назначено свидание, – завистливо воскликнул Дадли, – но даю слово, что не оставлю тебя, пока ты не доберешься благополучно до комнаты своей возлюбленной. Мы должны постоять один за другого.