– А что вы сделали бы, сэр Говард, если бы ваши подозрения оправдались? – спросил Монтгомери.
– Я убил бы вас! – не задумываясь ответил Роберт.
– А если бы виновным оказался не я, а король? – продолжал допрашивать Монтгомери.
– Тогда я подождал бы, сумел ли бы защитить Марию тот, кого она позвала на помощь, а если бы оказалось, что нет. то я сам отомстил бы за нее даже королю.
Граф Монтгомери протянул руку Роберту и воскликнул:
– В таком случае мы – друзья! Я ненавижу короля не за свою возлюбленную, а за собственное опозоренное имя. Он преследует с гнусной целью не мою невесту, а мою сестру. Когда Екатерина пригласила ее ко двору, у меня не было возможности удержать ее дома. Моя сестра так же, как и я, сирота, а потому находится под покровительством королевы. Несмотря на мои предостережения, сестра последовала совету Екатерины и явилась ко двору; уж очень заманчивой казалась ей придворная жизнь с постоянной сменой удовольствий; притом любопытство моей сестры было задето, да и ее самолюбию льстило быть фрейлиной королевы. Иногда я сам смеялся над своим беспокойством. Я утешал себя тем, что имя моей сестры слишком известно, для того чтобы кто-нибудь осмелился забыться перед ней; кроме того, приглашение самой королевы должно было служить гарантией, что никто не отважится оскорбить мою сестру. Я задавал себе вопрос, кто же может смотреть на кого-нибудь из семьи Монтгомери без должного уважения. Однако же какая-то необъяснимая тревога не покидала меня. Наконец один из моих друзей сознался мне, что при дворе распространился слух о любви короля к Кларе, на которую Екатерина Медичи смотрит очень благосклонно, надеясь таким образом вырвать Генриха из цепей Дианы. Узнав об этом, я поспешил за объяснением к своей сестре. Она была смущена, но старалась казаться спокойной и посмеялась над моей, якобы ложной, тревогой. В следующий раз, когда я пришел к Кларе, меня не допустили к ней, объяснив это тем, что моя сестра чувствует себя не совсем хорошо, лежит в постели, а в спальни придворных дам никто не имеет права входить. Сегодня Клара опять отсутствовала на вечере; это обстоятельство заставило меня предположить, что мою сестру умышленно прячут от меня, боясь, чтобы я не повлиял на нее в нежелательном для короля и королевы смысле. Тогда я решил посвятить в мою тайну одну из придворных дам, которую я особенно уважаю за ее преданность Марии Стюарт и еще больше за ее безупречное поведение, о котором, как о необычайной редкости, говорят при дворе. Видя мое беспокойство, Мария Сейтон нашла, что гораздо честнее сразу сказать мне всю правду, чем держать в неизвестности или терзать меня шаблонными утешениями. Она сказала мне, что предупредить позор сестры я уже не могу, так как Клара сделалась любовницей короля!
Я не мог, я не хотел верить в этот ужас.
– Это неправда, – воскликнул я. – Клара Монтгомери – не какая-нибудь развратная девушка. Если она действительно и стала любовницей короля, то, конечно, над ней учинили насилие, а потому в присутствии всей французской знати, в присутствии всего двора я вызову короля к ответу, я брошу ему перчатку в лицо.
Мария Сейтон горько улыбнулась. Если в таком горе может быть утешение, то я получил его, взглянув в глаза этой милой девушки. Столько в них было участия! Ее взгляд подействовал на меня как бальзам и помог мне собраться с мыслями.
– Тише! – проговорила она. – Король, конечно, виноват, но меньше, чем вы думаете. Ваша сестра любит его, боготворит, а потому ему и не пришлось прибегать к насилию. Лучше молчите, – прибавила она, – ведь дело поправить уже нельзя, зачем же вам разглашать позор сестры?
– Если это так, – прохрипел я, – то Клара более виновата, чем король. Но не требуйте от меня, чтобы я поверил вашим словам; я должен лично убедиться, иначе я все время буду сомневаться, даже в том случае, если священник поклянется мне в этом перед алтарем Бога.
Мария Сейтон взяла с меня слово, что я не прибегну к покушению на убийство короля, если она представит мне доказательство, что Клара любит Генриха и добровольно отдалась ему. Я дал слово в надежде, что Мария ошибается. Тогда она провела меня в помещение фрейлин, и там, стоя у дверей, я слышал, как развратница обрадовалась королю и позорила себя. Убедившись в этом ужасе, я убежал, как вор, но не для того, чтобы забыть о том, что произошло, а для того, чтобы придумать лучший способ мести и этим стереть пятно позора со своего имени, если это вообще возможно. Клара должна умереть, раньше чем развратник пресытится ею или прежде чем обнаружатся милости короля, купленные бесчестьем одного из членов нашей семьи. Клара должна умереть, раньше чем король вторично явится к ней; пусть он думает, что она сама лишила себя жизни, не будучи в состоянии пережить свой позор; пусть он придет и обнимет ее холодный труп.
– Я помогу вам, граф! – горячо воскликнул Сэррей. – Нельзя назвать убийством, когда лишаешь жизни человека, погибшего уже раньше, опозорившего себя. Я достану вам быстродействующий яд и пришлю лицо, которое передаст этот яд вашей сестре.
– Нет, вернее будет, если я сам отравлю ее! – возразил Монтгомери.
– Уверяю вас, граф, что месть подействует сильнее, если ваша сестра сама лишит себя жизни. Скажите ей, что вам известен ее позор; убедите ее, что если она не согласится покончить с собой, то вы убьете ее соблазнителя или пригрозите ей тем, что в присутствии всей французской знати громогласно заявите о ее бесчестии и призовете короля к ответу. Если у нее сохранилась хоть искра стыда, она не переживет такого позора и без всяких колебаний примет яд.
Монтгомери уступил, но с условием, что он сам будет сопровождать того человека, который доставит яд Кларе. Если его сестра окажется слишком слабой и не решится на самоубийство, то он сам отравит ее.
Новые друзья условились встретиться на другой день в Лувре, где предполагался фейерверк, и сердечно простились.
Когда Сэррей вернулся домой, он застал Брая и Дадли в тревожном ожидании. Дадли радостно бросился ему на шею и, увидев его мокрое платье, воскликнул:
– Господи, опять приключение! Право, я завидую тебе. Ты, кажется, переплывал Сену?
– Нет, доплыл только до середины, – ответил Роберт. – А где раненый?
– Он спит, все хорошо! – успокоил Дадли. – Расскажи, что…
– Где Филли? – перебил его Сэррей. – Мне нужно поговорить с ним.
– Филли при больном. Да рассказывай, черт возьми! Неужели тебе хочется, чтобы я умер от любопытства! – нетерпеливо сказал Дадли.
– Дадли, вы видите, что граф не расположен теперь говорить, – вмешался в разговор Уолтер.
– Здесь замешана тайна третьего лица, Уолтер, а поэтому я ничего и не говорю, – заметил Роберт, благодарно пожимая руку друга. – Не сердитесь на меня, но я принужден пока молчать.
Как Роберт ожидал, так и случилось: Филли охотно согласился приготовить яд, когда Сэррей заявил, что он нужен ему. Ловкий мальчик был так же искусен в распознавании трав, как и его воспитательница. Готовность Филли даже несколько испугала Роберта. Мальчик ни на одну минуту не задумался, услышав, что должен приготовить сильнодействующий яд и отнести его тому лицу, которое ему укажет завтра Сэррей.
Уолтер и Дадли вышли из комнаты; раненый спал, и Роберт остался наедине с Филли под тем предлогом, что ему нужно дать кое-какие инструкции мальчику по уходу за раненым. Характер Филли часто представлялся загадочным для Роберта, но преданность мальчика невольно вызывала чувство благодарности. Однако, видя, как спокойно Филли приготовляет самый сильный яд, Сэррей содрогнулся от ужаса.
– Филли, ведь ты понимаешь, что твой яд должен моментально убить человека? – проговорил он.
– Да, вы будете довольны им, сэр, – спокойным, звучным голосом ответил Филли. – Когда этот отвар остынет и я прибавлю к нему немного другого, то уже даже запах этой смеси будет опасен, а одной каплей можно убить самого здорового человека.
– Ты, очевидно, имеешь ко мне большое доверие, если решаешься дать мне такое сильное средство, – заметил Роберт. – А вдруг я задумал совершить преступление?
– Вы не способны ни на что дурное!
– Но меня могут арестовать, а тогда обвинят и тебя! – продолжал пугать мальчика Роберт.
– Сэр Брай и сэр Дадли спасут вас, если вы будете в опасности! – убежденно возразил Филли.
Наивная уверенность мальчика вызвала улыбку у Сэррея, и он произнес:
– Они могут помочь мне в борьбе с отдельными личностями, милый Филли, но беспомощны перед силой закона! Если меня поймают с этим ядом, то казнят, и тебе придется умереть вместе со мной.
– Другие вас освободят! – по-прежнему спокойно и уверенно заявил мальчик.
– Ты все время говоришь только обо мне. Разве ты нисколько не беспокоишься за свою собственную жизнь?
– Я не хотел бы жить, если бы кто-нибудь из вас умер!
– Ты – славный мальчик, Филли, – растроганно проговорил Роберт, – подойди ко мне и дай мне свою руку!
Мальчик повиновался, но сделал это так медленно и робко, точно боялся Сэррея.
– Филли, – сказал последний, поглаживая маленькую, нежную руку мальчика, – ты должен был бы быть так же прекрасен по своему внешнему виду, как мужественны и благородны твои мысли и сердце. Если тебе может доставить утешение сознание, что у тебя есть друзья, то помни, что ты имеешь самого искреннего друга во мне и что я скорее позволю отрубить себе правую руку, чем злоупотреблю твоим доверием, то есть сделаю что-нибудь преступное. Та цель, для которой мне нужен твой яд, совершенно чиста; я обратился к тебе за помощью потому, что ты умен и ловок, а вовсе не потому, что желаю подводить тебя. Назови мне травы, из которых сделан яд, или, еще лучше, напиши мне рецепт, чтобы в случае несчастья я мог сказать, что яд приготовлен моими руками.
– Нет, – воскликнул он, – нет, я не скажу вам этого. Я буду счастлив умереть за вас.
Какая-то необыкновенная нежность охватила Сэррея. Струны его сердца зазвучали чудной мелодией. Ему казалось, что он должен сказать Филли что-нибудь очень ласковое, обнять его, поцеловать, но вместе с тем он не решался сделать это. Лицо стоявшего перед ним мальчика было залито краской смущения; он весь дрожал, и в каждой черте его лица отпечатывалась невинность, соединенная с какой-то необыкновенной душевной силой. Когда Филли взглянул на Роберта, то в его глазах Сэррею показалось что-то знакомое. Они как будто говорили: «Пощади меня». Когда-то во взгляде Марии Сейтон было то же выражение.