Рука Филли дрожала в руке Роберта, и от нее шли как бы электрические искры.
Вдруг внезапная мысль охватила Сэррея; завеса спала с его глаз. Он вспомнил, что Филли никогда не раздевался в его присутствии, никогда не спал с ним в одной комнате.
– Ты – женщина! – невольно воскликнул он.
Смуглое лицо Филли покраснело еще сильнее; его ноги задрожали, и он опустился на колени перед Робертом.
– Будьте милостивы, сэр, не выдавайте меня! – прошептал он.
Итак, этот «мальчик», преданно служивший Сэррею, не знавший усталости, переносивший все трудности и неудобства их жизни, был женщиной! Роберт чувствовал, что его сердце лихорадочно бьется. Он многое дал бы за право обнять Филли и прижать к себе, но это казалось ему как бы поруганием святыни. Наконец он произнес:
– Филли, клянусь тебе, что сохраню твою тайну; только скажи мне, что заставляет тебя приносить такие жертвы?
– Я не могу сказать это! – ответила Филли. – Пожалейте меня и не расспрашивайте ни о чем. О, теперь все пропало! – с горечью прибавила она, и слезы полились по ее щекам. – Теперь я постоянно буду бояться, что и другие проникнут в мою тайну. Тогда все погибло для меня!
– Не бойся ничего, Филли, – поспешил успокоить «мальчика» Роберт, – в доказательство того, что все остается по-старому, я прошу тебя исполнить данное тебе раньше поручение. Твой яд нужен для того, чтобы спасти одну женщину и всю ее семью от позора. Она сделалась возлюбленной короля, и вот, чтобы оградить ее от оскорбления – быть брошенной им или открыто быть признанной его любовницей, – она должна выпить яд и умереть. Хочешь ты мне помочь в этом деле, Филли?
Филли схватила руку Роберта и хотела поцеловать ее.
Но Сэррей не допустил этого.
– Не прикасайся ко мне, Филли, – прошептал он, весь вспыхивая, – иначе я не ручаюсь за себя. Ты красива, несмотря на свою внешность.
Филли задрожала и закрыла лицо руками.
Роберт не сомневался, что и горб, и темные пятна на лице сделаны нарочно, чтобы скрыть красоту Филли. Маленькие нежные руки красивой формы не могли принадлежать уроду.
С каждой минутой глаза Сэррея открывались все больше и больше и все глубже и глубже проникали через искусственную оболочку «мальчика». С большим трудом Роберт заставил себя отвести взор от Филли; он чувствовал, что кровь горячей волной приливает к его сердцу и возбуждает страсть.
Уолтер и Дадли были очень поражены, когда узнали, что Сэррей берет с собой в Лувр Филли. Брай был, по обыкновению, молчалив, и в то время, как Дадли засыпал Роберта вопросами, он давал распоряжения хозяйке гостиницы о том, чтобы к раненому была взята сиделка во время их отсутствия.
На другой день, одеваясь на бал, Уолтер взял с собой кинжал и посоветовал Дадли сделать то же самое, сказав ему:
– Возьмите с собой кинжал и самый лучший меч! Боюсь, что эти вещи понадобятся нам. Сэррей так тревожно и мрачно настроен, как будто дело идет о чьей-нибудь жизни.
Хотя Роберт и не слышал этих слов, но тоже тщательно вооружился.
В Лувре снова горели тысячи огней, и веселая толпа сновала по комнатам так же, как и накануне.
Когда Сэррей вошел в зал, к нему подошла Мария Сейтон и, сняв свою маску, проговорила, краснея до корней волос:
– Сэр Говард! Благосклонность к вам королевы Марии Стюарт заставила меня отказаться от своего намерения обратиться с просьбой к королю, чтобы он приказал разыскать моего брата. Поэтому прошу вас немедленно сообщить мне, где в настоящее время находится мой брат.
– Я уже имел честь доложить вам, что ваш брат лежит у меня, на моей постели. Даю вам слово, что я забочусь о нем, как о родном брате. Несчастное недоразумение заставило меня вчера потерять голову от страданий и злобы, и я наговорил вам много неприятного, чем, вероятно, вызвал в вас сожаление ко мне, так как считаю себя недостойным вашего гнева…
– Я очень рада, что вы пришли к этому заключению, – холодно перебила его Мария. – Что касается моего брата, то вы успокоили меня на его счет. Я больше верю вашему честному слову, чем прежней любви.
С последними словами Мария отвернулась и отошла от Роберта.
Но он, последовав за ней, произнес:
– Вы знаете, леди, что можно уничтожить самое нежное чувство. Я просил у вас прощения за то, что в порыве безумного отчаяния, изнывая от тоски, сомнения и недоверия, я позволил себе оскорбить вас. Но, право, тот, который когда-то боготворил вас, нисколько не виноват, что дошел до такого состояния. Оглянитесь назад, леди Сейтон!.. Вспомните, какую роль вы заставили меня сыграть, и, если у вас есть, как я надеюсь, чувство справедливости, вы найдете, что я не заслуживаю того презрения, на которое вы осудили меня.
Сэррей говорил суровым, обиженным тоном, и этот тон снова оскорбил молодую девушку. Она надеялась, что заденет самые нежные струны души Роберта, что он будет чувствовать себя уничтоженным, умолять о прощении, а вместо этого он осмелился сводить с ней какие-то счеты.
Мария инстинктивно почувствовала, что любви Сэррея к ней наступил конец, что теперь, в эту минуту, вспыхнула последняя искра, которая скоро тоже погаснет. Его спокойный, холодный тон убедил ее в этом. Точно острый нож вонзился в сердце молодой девушки, и горькая судорожная улыбка искривила ее губы.
– Господи, сэр Говард, стоит ли вспоминать о таких пустяках! – с высокомерным равнодушием возразила она. – Если я виновата перед вами, то покаюсь в своем грехе на исповеди. Только избавьте меня, пожалуйста, от этих скучных объяснений; в Инч-Магоме они еще могли служить некоторым развлечением, а здесь прямо невыносимы.
– Как вам будет угодно, леди Сейтон, – сказал Роберт, на которого слова Марии произвели самое неприятное впечатление. – Мне тоже нисколько не интересно разбирать, уважаете ли вы кого-нибудь или презираете, раз я знаю, что для вас пустяки то, что для других людей свято, хотя вам, может быть, эти люди и кажутся скучными.
Сэррей почтительно поклонился леди Сейтон и оставил ее сконфуженной, с сознанием, что теперь Роберт презирает ее и что она достойна этого презрения. Молодая девушка готова была плакать от гнева и стыда. Услышав, что он непринужденно-весело болтает с какой-то дамой, Мария решила в глубине души, что Роберт никогда не любил ее.
В то время, когда Сэррей рвал последние звенья, связывавшие его с Марией, Дадли готовился надеть на себя цепи, которые могли вознести его на головокружительную высоту или отправить на эшафот. Он оделся с необыкновенным вкусом и изяществом, требовавшимися от каждого кавалера, желавшего играть роль в обществе. Дадли обладал от природы всеми качествами, которые нравились женщинам. Когда он вошел в зал в белом атласном камзоле, великолепном галстуке и в шелковых чулках, взоры всех красавиц устремились на него. Мужчины с завистью смотрели на стройного, элегантного англичанина и, несмотря на все желание найти в нем какую-нибудь черточку, которую можно было бы осмеять, не могли ни к чему придраться. Ответы Дадли были всегда смелы и остроумны, а так как большинство публики было замаскировано, то у него было много поводов выказать свою находчивость, отвечая каждой маске что-нибудь, соответствующее ее костюму.
Екатерина Медичи впервые ввела во Франции маскарад, к которому она привыкла, будучи в Италии. Ею же было сделано распоряжение, чтобы все гости, приглашенные в Лувр, снимали при входе свои маски. Она объясняла это тем, что боялась, как бы во дворец не проник кто-нибудь без приглашения, в сущности же это делалось для того, чтобы королеве легче было найти, кого ей хотелось. Из иностранных гостей никто не маскировался, поэтому Сэррей, Уолтер и Дадли тоже были без масок.
Дадли только что собирался подойти к очаровательной турчанке, которая манила его к себе ласковым взглядом, как его остановила на дороге цветочница, слегка прикоснувшись к его плечу.
– Сэр Дадли, – прошептала она, – ваши доброжелатели не считают вас мотыльком, перелетающим с цветка на цветок; они читают в ваших глазах стремление к высшей цели и достаточную смелость для того, чтобы достичь ее.
У цветочницы был низкий, почти мужской голос, в его тоне ясно слышались повелительные нотки. Дадли показалось, что он узнал этот голос.
– Благодарю моих доброжелателей за их лестное мнение, – ответил он, – но ты, прекрасная маска, очевидно, этого не думаешь – иначе ты не помешала бы мне подойти к той турчанке…
– А ты любишь турчанку? Она назначила тебе свидание?
– Ты крайне нескромна, прекрасная маска, но у тебя такие очаровательные ножки и такие чудные глаза, что у меня нет сил сердиться на тебя! – заметил Дадли.
– Ты любишь турчанку? – настаивала цветочница.
– Я ни разу не видел ее без маски, – ответил Дадли, – я предполагаю, что она хороша, и хочу убедиться в этом.
– Ах, понимаю, ты ищешь ту даму, которая вчера похитила твое сердце! – засмеялась цветочница. – Назови мне ее имя, и, может быть, я помогу тебе.
– Я действительно не мотылек, прекрасная маска, – ответил Дадли, – но также и не ночная бабочка, стремящаяся к свету и только обжигающая себе крылья.
– Так ты, значит, любишь кого-нибудь из высокопоставленных особ? – продолжала допрашивать цветочница. – Расскажи мне, кто пленил тебя? Имени можешь не называть.
Цветочница взяла под руку Дадли и повела его в сад.
Молодой граф почти не сомневался, что на его руку опирается Екатерина Медичи.
– Ты знаешь, прекрасная маска, – проговорил он, – что любимая женщина всегда является королевой для любящего ее человека, особой самой высокопоставленной.
– Ты уклоняешься от ответа! – заметила цветочница. – Я вчера видела тебя с королевой Екатериной и думаю, что ты понравился ей.
– Это еще очень немного! – произнес Дадли и почувствовал, что его дама вздрогнула.
– Как? – воскликнула она. – Ты придаешь так мало значения расположению королевы?
– Не искажай моих слов, прекрасная маска! – возразил Дадли. – Расположение королевы, выраженное перед всем светом, конечно, очень лестно для моего самолюбия, но ничего не дает сердцу. Разве ты не знаешь, прекрасная маска, что истинное чувство не высказывается публично, а прячется глубоко? Поэтому расположение королевы, замеченное тобой и другими, не может доставить м