В Париже могли добиться всего от Марии Стюарт – для этого достаточно было призвать на помощь религию. Учение католической церкви глубоко запало в нежную душу Марии, бредившей миром чудес и идеалов, внушенных ей бесчисленными легендами и сказаниями святых отцов и мучеников. Во Франции постарались снабдить эту девушку всем тем, что могло создать в ней восстановительницу католической церкви в Шотландии.
После первого же свидания с дофином Франции молодая королева если и не избавилась совсем от монастырских привычек, то все же стала ближе к придворным кружкам, к общественной жизни. Мария была необыкновенно разносторонне образована; но при всем том у нее были такой ребячески наивный образ мыслей, такая кипучая жизнерадостность, такое остроумие, коловшее, но не причинявшее боли, что она быстро освоилась с пестрой придворной жизнью и очаровывала всех и каждого, кто был с нею. Вот эта легкомысленная доброта, с которой Мария рассматривала мир сквозь розовое стекло поэтической мечтательности, и привычка придавать всему романтический вид и были причиной всех несчастий этой красивейшей из женщин, носивших когда-либо корону.
Для того чтобы царствовать в Шотландии, нужны были холодный и ясный кругозор, знание духа Реформации, твердых основ торговли и обладание мощным кулаком. Марии же были знакомы лишь монастырь, Платон, оды Ронсара и блестящий рыцарский мир.
Дофин Франциск и Мария находились под постоянным наблюдением Гизов и Екатерины Медичи. Они жили точно в специально созданном для них раю, до которого доносился лишь аромат и которого касался лишь блеск придворного мира, но от внешней гнили этого мира они оставались совершенно в стороне. Вот эта-то детская идиллия была как раз опаснее всего для будущего их обоих, но в ней заключался строго обдуманный план как Екатерины Медичи, так и Гизов. Последние заранее предвидели, что их господство над Францией и Шотландией будет тем более обеспечено, чем больше Франциск и Мария будут пребывать в своем идиллическом любовном блаженстве.
Но на этом еще не заканчивались их честолюбивые планы. Смерть короля Карла возвела на испанский престол Филиппа, супруга Марии Английской, и Филипп покинул свою стареющую жену, всю отдавшуюся любовным утехам и пьянству и наконец умершую благодаря своей привязанности к спиртным напиткам. Едва эта весть достигла Франции, как там задумали глупость подстрекнуть Марию Стюарт, согласно своим наследственным правам, провозгласить себя английской королевой и соединить таким образом у себя на голове чертополох Шотландии, английский дрок и французские лилии, опираясь при этом на то, что Елизавета, дочь обезглавленной Анны Болейн, была незаконной дочерью короля Генриха VIII, а она, Мария Стюарт, как племянница последнего, являлась законной наследницей английской короны.
Так легкомысленно была возбуждена вражда, которая впоследствии стоила жизни Марии.
Какова же была та монархиня, возбудить неприязнь которой к Марии Стюарт нисколько не задумались при французском дворе и которая с той минуты стала ее соперницей, как королева и женщина? Будучи женщиной с надменным умом, властным характером, чрезвычайной гордостью, огромной энергией, коварством и своенравием, Елизавета долгое время была принуждена отрекаться от своих чувств и убеждений из страха перед сестрой, которая изгнала бы ее из Англии, если бы ее не защитил Филипп II Испанский. Находясь под постоянными подозрениями и надзором, Елизавета жила вдали от двора и привыкла к вечной фальши, соединявшейся в ней с ее надменной и необузданно-страстной натурой.
Венецианский посол Джованни Мичеле сообщил о двадцатитрехлетней Елизавете следующее:
«Елизавета своею внешностью не менее замечательна, чем умом, хотя ее лицо и менее привлекательно, чем красиво. У нее высокая и прекрасно развитая фигура. Цвет ее волос впадает в оливковый. У нее красивые глаза. Но лучше всего в ней ее великолепные руки, которые она охотно выставляет напоказ. Ее умственные способности достойны удивления; это видно уже из одного того, с каким самообладанием она умеет держаться среди всех подозрений, взводимых на нее, и опасностей, окружающих ее. Она горда и надменна. Несмотря на свое происхождение от обезглавленной матери, она уважает себя нисколько не менее, чем ее сестра-королева; она считает себя обладающею столь же законными правами, как и последняя».
Вот какова была королева, чью вражду возбудила к себе Мария Стюарт, последовав советам Гизов и приняв герб Англии.
Казалось, Екатерина оставила мысль отомстить Монтгомери за шутку, сыгранную им с помощью его друзей. К тому же предстоял новый брак, укреплявший могущество Гизов: вдовый король испанский Филипп II просил руки дочери Екатерины, Елизаветы Валуа.
Какое дело было Екатерине, что она жертвовала своим ребенком ради выгодного союза с Испанией! Какое дело ей было до того, что Елизавета уже ранее была помолвлена с испанским инфантом дон Карлосом, сыном Филиппа II! Там, где дело касалось создания новой опоры католицизма, Екатерина не задавалась вопросом, не разобьет ли она сердца девочки.
Прибыл герцог Инфантадо, чтобы принять невесту. Красавица Елизавета имела грустный вид. Ей много рассказывали о строгости и суровости короля Филиппа II, о его человеконенавистничестве и ледяной холодности и о пылком темпераменте его сына, с которым помолвили ее. Шли блестящие приготовления к торжественному празднованию помолвки, но казалось, что печальное предчувствие охватило сердца всех, кто собирался на устроенный по случаю этого торжества турнир, где рыцарям предстояло преломить копья в честь дам своего сердца. Для зрителей были возведены особые трибуны, и еще никогда обитые пурпуром скамьи не служили для более гордого и прекрасного цветника дам, чем в тот день, когда в качестве рыцарей вступили в борьбу могучие партии Гизов и Монморанси.
Король появился в цветах Дианы Пуатье. Черный с серебром шарф означал, что Генрих и в оковах любви носит цвета повелительницы своего сердца. Гневный румянец залил лицо Екатерины, когда сиявшая бриллиантами фаворитка с торжествующей улыбкой послала воздушный поцелуй королю. Монарха окружили Монморанси, приверженцы Дианы и рыцари, считавшие своим священным долгом сражаться в честь своей дамы со всяким, кто осмелится задеть ее. Цвета старого Клавдия Гиза были ярко-красные, на короле Намюрском были желтые и черные цвета, Франциск Ошаль был в светло-голубом, Дадли и Сэррей появились в цветах Марии Стюарт. Проезжая в сопровождении Филли мимо Екатерины Медичи, Дадли довольно высокомерно поклонился ей; королева бросила в ответ сердитый и насмешливый взгляд. Боскозель Кастеляр был не только в цветах Марии Стюарт, но и имел на щите шотландский чертополох. За иностранцами следовал рыцарь в черном вооружении с опущенным забралом. На нем не было никаких боевых отличий. Все время первых состязаний, заключавшихся в пронизывании цветочных венков, он держался в стороне.
Король и его товарищи устояли против всех нападений, одному лишь Кастеляру удалось добыть венок в честь Марии Стюарт, и губы Екатерины уже сложились в саркастическую улыбку, когда на вызовы глашатая вдруг откликнулся черный рыцарь.
Рыцарь сообщил через своего герольда, что готов сразиться со всеми, кроме короля. Началось сражение на тупых копьях, и так как победа здесь зависела от ловкости и силы рыцаря, то она могла считаться важнее и выше, чем победа в состязании с венками. Страсти уже разгорелись, и после того как рыцарь выбил из седла целый ряд противников одного за другим, сам король вызвал его на бой.
Черный рыцарь настаивал на своем отказе биться с королем, и, когда король нетерпеливо потребовал объяснить ему причину, рыцарь поднял забрало и показал свое лицо.
– Монтгомери! – пробормотал король. В этот миг его взор упал на Диану, и он увидел на ее лице насмешливую улыбку: ведь если бы он не победил Габриеля, последний вышел бы с первым призом из состязаний. – Я приказываю вам сразиться со мною! – крикнул он. – Или вас, как труса, с позором выгонят с арены!
– Ваше величество, – хладнокровно возразил Монтгомери, – я робею не перед человеком, а перед королевской короной.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся король. – Это только отговорка; я сумею защитить корону; вы боитесь меня!
– Вы слышите, король приказывает! – мрачно крикнул Монтгомери и опустил забрало.
– Не деритесь с ним! – шепнул королю герцог Феррера.
Диана послала к Генриху своего пажа с той же просьбой – странное беспокойство короля озаботило и ее, – но уже было слишком поздно.
Оба противника опустили копья и с такой силой налетели друг на друга, что копья обоих разбились в щепы. Густое облако пыли скрыло их от глаз зрителей, и вдруг из него раздался страшный крик.
Осколок копья Монтгомери пробил железную чешую на шлеме короля и через глаз проник в мозжечок Генриха.
– Король умирает! – раздался крик ужаса.
Судьи подскакали к Генриху, но никто из них не посмел коснуться короля, и последний собственноручно вырвал осколок из глаза.
Кровь брызнула фонтаном из открытой раны.
– Не обвиняйте Монтгомери, – простонал король, – ведь он не виноват… я сам принудил его к бою.
Монтгомери оставил арену, не выразив ни словом сожаления, не выказав сочувствия. Слепая судьба отомстила его рукой за смерть Клары. Он был неповинен в смерти короля.
– Арестуйте графа вместе с его друзьями, лордами Дадли и Сэрреем, и пажом, – приказала Екатерина, после того как короля унесли.
Кровью Генриха была смочена фата Елизаветы – мрачное «аминь». Принцессу отвезли в Гваделаяру, где ее принял Филипп II.
Дон Карлос с восторгом и болью смотрел на нее. Это была красавица невеста, вырванная у него его собственным же отцом. С этого дня он впал в меланхолию. Дикая страсть и дикая ненависть терзали его грудь. Но как дон Карлос с болезненной страстью углубился в созерцание своей мачехи, так последняя с юным любопытством взирала на своего господина и повелителя. Она не спускала взора с человека, которому предстояло стать всем для нее, и это так бросалось в глаза, что Филипп в конце концов спросил, что она рассматривает в нем, не его ли седые волосы.