Цветущая жертва была отправлена в Эскуриал на увядание. Жгли еретиков, чтобы придать больше пышности свадебным торжествам. Филипп прилагал все усилия к тому, чтобы позолотить жалкий жребий проданного сердца. Тридцать женщин прислуживали Елизавете за столом. Ее превратили в золотую куклу с умирающим сердцем.
Дон Карлос намеревался бежать, но король удержал его; бездеятельность, на которую он был осужден, и преступная любовь, которую он не мог побороть, свели его с ума.
Филипп отобрал у него оружие и приказал обходиться с ним, как с арестованным. Тщетно со слезами молила за него Елизавета; Филипп холодно отвечал, что ради благосостояния церкви и государства он жертвует своей собственной плотью и кровью. Дон Карлос сделал попытку удавиться алмазом, но неудачно. Он подвергал себя холодному сквозному ветру, наполнял свою постель льдом, разливал по комнате воду и целыми часами почти голый с босыми ногами бродил по холодным каменным плитам. Но и все это не действовало. Дон Карлос хотел уморить себя голодом и в продолжение одиннадцати дней не принимал пищи. Когда и это не помогло, и ему стали силой вводить пищу, он объелся, чтобы умереть от этого. Наконец смерть пришла и освободила его от земных страданий.
Никто, кроме Елизаветы Валуа, его мачехи, не оплакивал его. Через три месяца и она была трупом. Она умерла с разбитым сердцем, убитая ледяной холодностью Филиппа, замогильным дыханием Эскуриала и запахом тления жертв инквизиции.
Возвратимся теперь во Францию.
Мария Стюарт оплакивала теперь короля, которого любила как родного отца, и так как до сих пор она была так же покорна, как и дофин, то Екатерина Медичи думала без всяких церемоний захватить в свои руки бразды правления. Диана Валентинуа была удалена, и королева приказала начать процесс против арестованного графа Монтгомери; но уже при этом она вдруг встретила сопротивление, которого ожидала менее всего. Герцоги Гизы, до сих пор искавшие поддержки у Екатерины против Монморанси, ясно увидели, что Монморанси близки к падению, и решили оставить партию Екатерины, отлично зная, что королева, раз захватив в свои руки бразды правления, уже никогда не выпустит их. Когда Уолтер Брай сообщил герцогу, что арестовали его друзей, Гиз отправился к королеве Марии Стюарт и указал ей на то, что предприняла Екатерина.
Мария Стюарт вспомнила об услугах, оказанных ей Дадли и Сэрреем, равно как и обещания, которые она дала Монтгомери, и по ее просьбе Франциск II (так звали ее супруга по вступлении на престол) отдал приказ освободить арестованных.
Это был первый королевский приказ, отданный Франциском, и он противоречил повелению Екатерины. Королева-мать (так звали Екатерину) не хотела верить своим ушам, что мальчик Франциск, ее сын, осмелился на такое противоречие, Екатерина с гневным видом и без доклада направилась в покои короля. Она появилась там как раз в то время, когда герцог Гиз сообщал королевской чете, что королева-мать отобрала у офицера лейб-гвардии приказ об освобождении арестованных Дадли и Сэррея.
Мария Стюарт сидела на диване возле своего супруга и ласково гладила его руку; герцог откинулся в кресле. Но этот момент был решающим для политики Франциска II, для всего его царствования.
– Королева Екатерина намерена захватить в свои руки правление, – сказал герцог, – она начинает мелочами, но если уступить ей, то мало-помалу она заберет себе всю власть.
– Ведь ты не допустишь этого, Франциск? – ласково шепнула Мария. – Дядя Гиз прав – твоя мать все еще считает нас детьми.
В этот момент вошла Екатерина и с иронической улыбкой заметила:
– А здесь, кажется, происходит государственное совещание? Я помешала?
– Нет, мама, – ответил Франциск, – но я спрашиваю дядю Гиза о том, как следует поступить умному королю в том случае, если кто-нибудь оскорбит его корону и в то же время занимает слишком высокое положение для того, чтобы король мог привлечь его к ответственности.
– Какой же совет дал тебе герцог Гиз? – спросила Екатерина.
– Я посоветовал его величеству предоставить вам наказание государственного изменника.
– О ком идет речь? – спросила Екатерина, будучи сильно поражена последней фразой герцога Гиза.
– О том, кто мешает исполнению королевского приказания.
– А-а-а! Теперь я понимаю! – воскликнула Екатерина, краснея от гнева. – Герцог называет государственной изменой то, что я удерживаю короля от непростительной глупости?
– Ваше величество, – воскликнула Мария Стюарт, – вы говорите с королем! Если он хочет делать глупости, то он имеет право на это, и во всяком случае, лучше допускать глупости, чем несправедливости.
– Вы слишком молоды для того, чтобы выражать свои мнения, – строго заметила Екатерина. – Разумеется, за подобными любовными дурачествами нельзя совещаться о серьезных делах.
– Милый Франциск, скажи же ей, что мы уже покончили с обсуждением этого, – шепнула Мария Стюарт.
– Да, конечно, – пробормотал Франциск, ободряемый взглядами Гиза, – мы уже покончили с этим, так как я отдал приказ освободить арестованных.
– А я протестую! – воскликнула Екатерина. – Я не потерплю, чтобы убийца моего мужа остался безнаказанным, если сын не мстит за смерть отца под влиянием хорошенькой рожицы, интересующейся юным рыцарем.
– Интересующейся, да не так сильно, как некоторые стареющие дамы тщетно стараются возбудить интерес к себе, – возразила Мария Стюарт.
Во взоре, которым Екатерина ответила на эту шпильку, блеснула смертельная ненависть; но Мария Стюарт рассмеялась, так как Франциск сказал матери:
– Вы хотите мстить не за отца, а за себя. Ведь отец приказал не преследовать Монтгомери.
– Он приказал так под влиянием последней минуты. Так как я отдала приказ арестовать Монтгомери и его друзей, то для меня будет оскорблением, если они не предстанут перед судом, и мне придется освободить от моих советов и дружбы правительство, которое начинает с того, что выставляет меня в смешном свете.
– В таком случае мы обойдемся без этих советов, – шепнула Мария Стюарт.
– Да, мы обойдемся без них, – повторил ее слова Франциск.
– Тогда мне нечего говорить и остается лишь просить Бога о том, чтобы вам не пришлось раскаяться в своих словах, – грозно крикнула Екатерина, и в ее глазах блеснул недобрый огонек.
С этими словами она оставила королевские покои, с бешеной яростью в сердце и с проклятием на устах.
Арестованные были освобождены, и Мария Стюарт радостно принимала их выражения благодарности, а в это самое время королева-мать писала герцогу Бурбону-Конде, что она поддержит восстание, целью которого будет падение Гизов, и этим самым возбудила борьбу, закончившуюся лишь кровавой Варфоломеевской ночью.
Глава 18. Сирена
К многочисленным средствам, которыми пользовалась Екатерина, чтобы приобрести влияние, принадлежала также и вечно действенная чувственная любовь. Она окружила себя цветником дам, научившихся у нее всем тайнам кокетства и представлявших собою истинный союз, целью которого было увлекать пылких придворных кавалеров и взамен дарованных им чувственных наслаждений получать от них содействие интересам королевы-матери или, по крайней мере, выманивать вверяемые им тайны. Утонченные оргии этого круга дам действительно привлекали в их союз множество сластолюбцев-мужчин.
У Дадли еще до его ареста начались нежные отношения с одной из дам этого союза; но он, конечно, вовсе и не подозревал, что красавица герцогиня Фаншон Анжели (так звали ее) обладает очень растяжимой совестью по отношению к дозволенным радостям любви. Красивые глаза герцогини совершенно очаровали Дадли, но она отлично умела держать в рамках дерзкую смелость своего страстного обожателя, так что сладостная цель его томлений казалась то уже совсем близкой, то снова далекой, в зависимости от того, каким хотелось видеть его ее кокетливому настроению: печальным ли, или веселым. Фаншон играла Дадли, и, в то время как он воображал, что она лишь борется с стыдливой добродетелью, она покоилась в объятиях какого-нибудь из многочисленных своих поклонников и смеялась над красавцем англичанином, занимающимся платоническим обожанием. Чем пламеннее становилась страсть Дадли, тем больше прелести находила герцогиня в том, что заставляла томиться его.
Екатерина потребовала, чтобы Дадли разъяснил события той ночи, когда была убита Клара; но прелестной герцогине все еще не удавалось приподнять покров над этой тайной, так как Дадли, несмотря на ее просьбы и угрозы возненавидеть его, тотчас же обрывал разговор, как только он касался этой темы.
Арест Дадли также не привел Екатерину ни к чему, так как еще не успели допросить его, как уже был получен приказ об освобождении; таким образом, оставалось лишь снова предоставить Фаншон добиться желанных результатов.
Дадли, оставив Бастилию и едва успев пожать руки своим друзьям, немедленно отправился в особняк герцогини. Его не приняли, но он тут же получил записку, в которой герцогиня приглашала его в тот же вечер, к десяти часам, в один маленький домик Сен-Жерменского предместья, где обещала встретить его. В той же записке были точно описаны и приметы домика.
Это обещало наконец томительно долго ожидаемое счастье! Дадли подумал, что, может быть, его заключение и страх за его жизнь тронули сердце Фаншон, и, упиваясь надеждой, уже видел себя в роскошном будуаре наедине с герцогиней; шампанское пенилось в бокалах, и его руки обнимали пылкую красавицу.
Сэррей и Брай видели, что он счастлив; но так как он сам ничего не говорил, то они не утруждали его расспросами.
Только Филли, казалось, сильно беспокоилась, и это так бросалось в глаза, что Сэррей заподозрил факт существования опасности, который был известен Филли, но о котором замалчивал его друг Дадли.
С того дня, как Сэррей угадал пол Филли, он избегал оставаться наедине с пажом, и это было тем легче для него, что Филли стремилась к тому же. Поэтому Сэррей был крайне поражен, когда дверь его комнаты вдруг отворилась и на пороге показался паж, робкий и смущенный.