– Тогда мы употребим силу! – воскликнула Мария Стюарт, пылая гневом, потому что ее возмущало такое издевательство над ее слабохарактерным супругом, который по малодушию соблюдал деликатность с этой женщиной; и, решившись принудить его к твердости, она дернула звонок.
– Что ты затеваешь? – шепнул ей Франциск, трепеща под ледяным взором Екатерины.
– Разве ты не прикажешь караулу стать под ружье и не пошлешь капитана гвардейцев за арестованными?
– Мне не остается ничего иного! – запинаясь, произнес король, посматривая на мать, как бы в надежде, что она уступит.
Екатерина дрожала от гнева, но вместе с тем чувствовала, что потеряет последнее влияние, если Франциск прибегнет к силе. Все до сих пор боялись ее, так как было известно, что король до сих пор не осмеливался оказывать ей серьезное сопротивление, и она была достаточно умна, чтобы понимать, что, когда дело дойдет до насилия, это будет лишь первым шагом.
– Я вижу, – воскликнула Екатерина, кидая на Марию Стюарт уничтожающий взор, – что с моей стороны будет лучше уступить; я делаю это, не желая подавать двору повод злорадствовать при виде распрей в королевской семье. Я согласна скорее допустить, чтобы меня тиранили, чем дать пищу насмешкам над матерью короля из-за того, что сын отказывает ей в повиновении. Я отпущу на свободу заключенных, но с этого часа буду уже считать порванными узы родства и велю моим слугам избавить меня от королевских почестей, которые оказывают мне только на смех!
– Матушка! – воскликнул Франциск, бледнея, но Мария Стюарт не дала ему снова испортить все неуместным малодушием.
– Она не сделает этого, – шепнула она, – будь стойким, Франциск! Взгляни только на ее злобные глаза; она замышляет мщение, но не думает подчиняться. Вспомни Амбуаз!
– Ты права, – вполголоса пробормотал он, не осмеливаясь, однако, поднять взор. – Мушкетерам пришлось охранять меня от друзей моей матери. Матушка, – продолжал он вслух, – лишь благодаря сыновней почтительности я забывал до сих пор свой долг…
Екатерина расслышала слова, сказанные им вполголоса, и убедилась по ним, что Гиз проболтался. Что бушевало в этот час в ее груди, как оскорбленная гордость, бешенство и стыд, как все страсти этой высокомерной души ополчались против холодного рассудка, предписывавшего ей подчинение, это не поддается никакому описанию; но Екатерина кровью мстила своим недругам: за то принуждение, которое ей понадобилось совершить над собою, чтобы покориться в этот момент чужой воле, Марии Стюарт предстояло заплатить ей кровавыми слезами, а Гизу со временем даже собственной жизнью.
– Я облегчу вам, ваше величество, исполнение вашего долга и предоставлю вас вполне влиянию двуличного друга и ребячливой жены! – промолвила она, после чего покинула комнату, ответив презрительным пожатием плеч на негодующий взор, который бросила ей вслед Мария Стюарт.
В передних залах Екатерина застала англичан, нетерпеливо ожидавших исхода аудиенции, а также только что вошедшего герцога Гиза.
– А, герцог Гиз! – воскликнула она. – Я рада, что вы еще вовремя предупредили меня, чтобы я пощадила пажа, потому что этим я спасу жизнь Бурбонов!
– Ваше величество, – произнес покрасневший Гиз, которому было тяжело, что его обличили в гнусном предательстве перед иноземцами, – ведь мы здесь не одни…
– Я вижу это, – улыбаясь перебила его королева, – но, может быть, мне как раз нужны свидетели. Ваша честь порукой мне в том, что Бурбоны будут спасены, когда я освобожу тех, чью жизнь вы обещали мне как цену нашей дружбы. Меня радует такой оборот дела; проводите меня, ваша светлость, вы должны быть свидетелем того, как я держу свое слово!
– Ваше величество, вы жестоки, – прошептал герцог. – Уверяю своей честью…
– Тсс, герцог! – снова перебила его королева, на этот раз понизив голос – Екатерина Медичи не позволит шутить с собою. Я хочу иметь преданных друзей или явных врагов. Сейчас вам представится случай снова принять чью-нибудь сторону – стать за меня или против меня, но клянусь Пресвятой Девой – обдумайте предварительно свои действия!.. Здесь вы рискуете своей головой.
Екатерина произнесла эти слова шепотом, но с такой мрачной энергией, с такой угрожающей и победоносной миной, что Гиз, не имевший понятия о том, что произошло сию минуту в королевском кабинете, был уверен, что она нашла средство ниспровергнуть его.
– Ваше величество, – поспешно произнес он, – я уже решился и остаюсь верен моим обещаниям; Бурбоны свободны!
– Тогда пойдемте! – воскликнула Екатерина с торжествующим видом. – Пусть за нами следуют те господа, которые добились, чтобы я освободила моих заключенных; я хочу доставить себе удовольствие передать их этим людям из рук в руки.
При последних словах вдовствующая королева улыбнулась такой дьявольской улыбкой, что Гиз с содроганием догадался об участи несчастных узниц, которых, очевидно, постигло уже мщение Екатерины.
– Вы приказали пытать их? – спросил он потихоньку, после того как подал англичанам знак следовать за ним.
– Разумеется! Иначе нельзя дознаться правды.
– И что же они показали?
– Что герцог Гиз – их соучастник в интригах против двора. Мой духовник засвидетельствовал эти показания. Итак, вы видите, что англичанам, как только они поставят на своем, не мешало бы покинуть Францию; ведь их обвинение падет на нас обоих.
– Ваше величество! Вторая степень пытки, пожалуй, избавила бы меня от обвинения… но…
– Без всяких «но». Если вы рассчитываете на это, то и действуйте сообразно своим расчетам. Только прошу, решайтесь скорее. Мне нужно сегодня же знать тех, на которых я могу положиться вполне, если бы случилось совершенно неожиданное несчастье!
Гиз содрогнулся в испуге; от этой женщины можно было ожидать всего самого ужасного.
– Вы друг или враг? – тихо спросила она.
– Во всяком случае, покорный слуга вашего величества!
Екатерина улыбнулась; ее игра была выиграна.
Достигнув своих покоев, она приказала доставить герцогиню Сент-Анжели и Филли из их заточения, чтобы передать англичанам.
Невероятный ужас охватил Брая, Сэррея и Дадли, когда жертвы королевы были принесены в длинных корзинах.
– Я избавляю их от наказания, – заявила Екатерина, – и передаю этих виновных на ваше попечение, милорды; климат Англии будет им полезнее парижского.
После того она повернулась к англичанам спиной: ее мстительность была удовлетворена. Королева не могла убийственнее поразить Дадли, как бросив ему насмешливую улыбку, которою она издевалась над скорбью несчастного юноши. Цветущая женщина, упоительное очарование которой заставляло его некогда трепетать от наслаждения, превратилась в обтянутый кожей скелет, в изможденное тело, навсегда разрушенное пыткой. А Филли?.. Уолтер вскрикнул от горя и ярости, когда увидел это жалкое существо: изо рта девушки, несмотря на перевязку, лила кровь; Филли вырезали язык, чтобы лишить ее дара слова!
Герцог Гиз покинул комнату так поспешно, точно убегал от взоров бешеной ярости, которыми грозно мерили его Сэррей и Брай; на смену ему явился капитан телохранителей и передал британцам приказ покинуть Лувр с корзинами, которые носильщики снова подняли с пола.
– Нет, мы сделаем это не раньше того, – скрежеща зубами, возразил Уолтер, – как король увидит это поношение и отомстит за нас.
С этими словами он выхватил меч.
– Берегите свою голову! – шепнул ему капитан. – Герцог Гиз приказал в случае надобности удалить вас силой. Вложите в ножны свой меч. Ведь вы в Лувре; никто не спасет вас, если вы попадетесь тут кому-нибудь на глаза с оружием в руках. Будьте благоразумны! Что сделано, того не поправишь. Или вы хотите доставить Екатерине удовольствие увидеть и вас на пытке?
Уолтер вложил меч в ножны.
– Хорошо! – сказал он, тогда как Сэррей и Дадли в безмолвной скорби устремили взоры в пространство. – Я не стану угрожать, я буду просить как женщина. Ведите меня к королю, хотя бы он взял мою голову в уплату за мщение; я предлагаю свою жизнь за правосудие!
– Молчите!.. Не глупец ли вы? Неужели король потребует к суду родную мать? Самое лучшее для вас – бегство. Или вы хотите попасть в Бастилию, чтобы там, среди голых стен темницы, проклинать весь век тот час, когда вы не сумели покориться неизбежному? Предоставьте Небу отмщение, а сами позаботьтесь о несчастных, которым пришлось бы поплатиться еще хуже вашего, если бы вы были арестованы.
Лицо Уолтера побелело как мел, а его глаза горели так мрачно, как будто горе точило ему сердце.
– Я вернусь назад, – сказал он, – когда Филли умрет или выздоровеет. Я вернусь обратно, вы судите верно: теперь я не вправе умереть; моя жизнь принадлежит этой несчастной, которая пострадала из-за нас.
На следующий день по всему Парижу распространилось тревожное известие, что король опасно заболел. К англичанам пришло письмо от Марии Стюарт.
«Бегите, – писала она, – я не могу защитить вас. Много слез пролито мною, но самыми горькими были те, которыми я оплакивала ваше несчастье. Бегите, потому что этого хочет Гиз! Я не могу отомстить за вас; мой дорогой супруг болен, и я трепещу за каждого, кого люблю, с той поры, как узнала, что люди, верные и преданные мне, навлекают этим на себя несчастье. Да сопутствует вам Господь, и если моя молитва дойдет до Неба, то – верьте – я готова на всякое искупление, лишь бы утешить вас этою ценою. Покиньте Францию, милорды! Рука Екатерины хватает далеко…»
Несчастной государыне было суждено проливать в скором времени еще более горючие слезы.
Болезнь короля делала стремительные успехи. Уже через несколько дней его понадобилось напутствовать Святыми Дарами.
При несчастном Франциске не было никого, кроме плачущей жены. Екатерина уже совещалась с Гизом насчет регентства: врачи объявили, что король безнадежен, так как по необъяснимой причине у него в ухе образовался нарыв.
Вдовствующая королева, кажется, предвидела сыновнюю смерть, когда пророчила «неожиданное несчастье». Не была ли она ее виновницей? Так или иначе, но, по крайней мере, исторически известно, что при умирающем короле не было никого из близких, кроме Марии. Ее слезы орошали его бледное, страдальческое лицо. Вдруг она громко вскрикнула и упала без чувств. Франциск отошел в вечность.