– Что это значит? – воскликнула возмущенная Мария. – Впустите Боскозеля и пошлите за моим братом, лэрдом Стюартом!
Едва она успела дать это позволение, как Боскозель стоял уже перед нею.
– Ваше величество, – воскликнул он, – заклинаю вас, не ходите к обедне! Лэрд Стюарт замыслил предательство.
– Вы бредите, маркиз. Я вижу там внизу подобие бунта, но надеюсь, что лэрды проучат мятежную чернь.
– Государыня, примите предостережение верного слуги и преданного человека! Эта смута вызвана искусственно. Вас хотят запугать, чтобы выманить какое-нибудь обещание, которое свяжет вам руки и предаст вас во власть честолюбца Стюарта.
– Маркиз, вы клевещете на моего ближайшего родственника!
– Ваше величество, даю голову на отсечение, что тут замешаны предательство и обман. Филли подслушала беседу лэрдов сегодня ночью…
– И что же услыхала она?
– Она не может ни говорить, ни писать, но просила меня предостеречь вас!
– А что посоветуете вы мне? – сказала королева, устремив на Боскозеля испытующий взор.
– Не ходите к обедне! Потребуйте, чтобы лэрды очистили дворец от черни, или пошлите меня вниз, чтобы я спросил от вашего имени собравшийся народ, что побудило его к такому непочтительному поведению. Прозакладываю свою голову, что этот мнимый мятеж лопнет, как мыльный пузырь, едва только вы станете доискиваться его причины, вместо того чтобы – как ожидают лэрды – искать у них помощи.
– Маркиз, – улыбнулась Мария Стюарт, – я последую отчасти вашему совету. Мне неудобно избрать вас посредником, так как вы показали вчера, что любите прибегать к крайним мерам, не сообразуясь с моею волею. Но я не стану просить, как вы того опасаетесь, а прикажу и надеюсь, что вы вскоре убедитесь в своем заблуждении и тогда постараетесь приобрести дружбу лэрда Стюарта. Он ближе всех ко мне в здешнем королевстве. Вот он идет; послушайте сами!
Боскозель покраснел; строгость королевы поразила его, как горькая насмешка, и он ликовал в душе, что речи Стюарта тотчас разочаруют Марию.
Лэрд явился с мрачным видом, точно хотел возвестить беду, но едва заметил Боскозеля, как его мина внезапно переменилась и, к удивлению, на его лице появилась торжествующая улыбка.
– Лэрд Джеймс, – начала королева, – что значит этот дикий шум в нашем дворце? Разве нет стражи, чтобы водворить порядок среди черни?
– Государыня и дорогая сестра, – ответил Стюарт с низким поклоном, – я вижу, что вы уже уведомлены о происшедшем; я принес бы это уведомление сам, если бы считал пристойным приближаться к спальным покоям шотландской королевы.
– Лэрд Джеймс, – краснея возразила Мария, – необычайность происшествия могла бы послужить извинением усердию, которое пренебрегло правилами этикета. Где принимает королева, там – уже аудиенц-зал. Перейдем, однако, к делу. Чего хочет чернь?
– Ваше величество, это не чернь, а граждане Эдинбурга, которые не могут допустить, чтобы в королевском замке смеялись над законом. Католическое богослужение запрещено в стране, и Джон Нокс взывал вчера с кафедры, что он скорее согласится увидать десятитысячную неприятельскую армию в пределах Шотландии, чем потерпит совершение одной обедни. Народ ропщет; на улицах кричат, что не дозволят восстановления идолопоклонства. Народ, ваше величество, разгорячился до такой степени именно из-за боязни, что правительница-католичка пустит в ход все средства, чтобы ввести опять изгнанную веру. Он успокоился бы, если бы получил гарантии…
– Ну что, вот и договорились! – с язвительным смехом подхватил Боскозель, который не мог дольше сдерживать свое негодование.
Мария бросила ему строгий взгляд, но ее чело пылало гневом, когда она обратилась к своему побочному брату.
– А что посоветуете вы мне, лэрд Джеймс? – спросила она слегка дрожащим голосом. – Полагаете ли вы, первый лэрд Шотландии, что королева домогается слишком многого, когда требует, чтобы ей не мешали служить Господу в своем собственном доме согласно предписаниям ее религии?
– Ваше величество, – ответил Стюарт, – я только доложил вам о деле, но пока не кончил.
– Значит, есть еще что-нибудь?
– Да, ваше величество, я должен прибавить еще, что мои драбанты охраняют аббатство и что мне интересно было бы посмотреть, на что осмелится этот ропчущий народ.
– Итак, вы советуете мне идти к обедне наперекор грозящей толпе?
– Я пожалел бы о будущности вашего величества, если бы вы с первого же дня своего пребывания здесь обнаружили слабохарактерность.
Мария посмотрела на Боскозеля, точно желая сказать ему: «Видишь, как тебя обманули».
– Лэрд Джеймс, – обратилась она к брату, – прошу вас подать мне вашу сильную руку; она – самая лучшая защита для шотландской королевы!
С этими словами государыня прошла мимо Боскозеля. Лэрд Джеймс засмеялся торжествующим смехом.
Когда королева, под руку с братом, вступила во двор, бушевавшая толпа затихла; королевское шествие двинулось к аббатству, и в капелле раздалось торжественное пение хора. Но едва ненавистные звуки были услышаны собравшимся народом, как шум возобновился, и толпа стала напирать на церковные двери. Джеймс Стюарт вышел оттуда как раз в ту минуту, когда ярый фанатик, сын лэрда Ландзей, в полном вооружении проникнул в дворцовый двор и устремился на церковь с возгласом: «Смерть жрецам Ваала!» Дерзкий отскочил прочь, когда Джеймс Стюарт спокойно выступил ему навстречу и воскликнул:
– Мир в жилище королевы! Правая рука, поднявшая оружие в пределах Холируда, подлежит отсечению топором палача!
Возбужденная толпа опомнилась; ее отрезвила скорее гордая, полная достоинства осанка могущественного лэрда, чем его угроза, и ропот недовольства перешел в громкое ликование, когда лэрд Стюарт приказал Боскозелю вложить в ножны меч, вынутый им сгоряча.
– Маркиз, – сказал он тоном выговора и так громко, что все могли расслышать, – ведь вы не во Франции. Королеву Шотландии защитит рука шотландца и шотландская верность, а ваш меч сидит для гостя слишком слабо в ножнах.
Боскозель понес вторичное поражение. Скрежеща зубами, он вложил меч в ножны и тихо сказал:
– Милорд, если королеве послужит на пользу, что вы поднимаете меня на смех, то я снесу это; но если вам не нравится во мне еще что-нибудь, то, конечно, мы встретимся без свидетелей.
– Маркиз, – с надменной улыбкой возразил Стюарт, – я не выражал вам ни одобрения, ни порицания, иначе я сделал бы это в совершенно понятной форме, не допускающей никакого сомнения. Но, кажется, вы ищете ссоры со мною и прочими. Пожалуй, вы недовольны тем, что мы – не французы?
– Милорд, эта насмешка…
– Только ответ на ваш вызов. Неужели вы собираетесь вызывать каждого, кто служит королеве? Если вы – приближенный Марии, а кажется, так оно и есть, то вы можете принести королеве истинную пользу, если посоветуете ей отвечать доверием на доверие, или сесть на галеру и покинуть Шотландию, потому что ведь не собираетесь же вы один завоевать всю страну?
Боскозель чувствовал себя пристыженным, но также и обиженным. Тон его противника был оскорбителен, хотя упрек более чем справедлив. Безрассудство Боскозеля подвергло опасности королеву, а его тщеславие скомпрометировало бы ее, если бы тот самый человек, против которого он предостерегал Марию, с помощью своей энергии не послужил ей щитом, о который разбились волны мятежа.
Чего не дал бы Боскозель за то, чтобы сделаться другом Стюарта! В эту минуту он почувствовал, что не кто иной, как Джеймс Стюарт, был в состоянии дать королеве ее государство или отнять его; вдобавок он был еще единственным лэрдом, который не мог добиваться руки Марии как незаконный сын ее отца. Но Джеймс Стюарт не мог и желать, чтобы она подарила свое сердце кому-нибудь, кто был его соперником в Шотландии или чье высокое происхождение сделало бы его тогда второстепенным лицом в стране; скорее он помышлял о таком супруге для своей сестры, честолюбие которого не шло бы дальше того, чтоб не делить ни с кем ее любви. Мог ли Стюарт найти для королевы более подходящего жениха, как он, Боскозель? Если бы он не был таким сумасбродом и не восстановил против себя лэрда Джеймса, то мог бы ли он найти себе более могущественного ходатая?
Однако искать дружбы этого человека было слишком поздно, раз он сделался мишенью его насмешек; следовательно, ему оставалось одно – борьба; Боскозелю предстояло ниспровергнуть противника или показать тому, что насмешка не достигла цели; он видел, что ему брошен вызов на жизнь и на смерть, и принял его.
– Милорд, – сказал он, и смертельная ненависть сверкнула в его глазах, – пожалуй, Марии Стюарт нужна победа только над одним человеком, чтобы завоевать Шотландию, а тогда моя задача была бы не слишком трудна.
– А кто же этот человек, маркиз?
– Тот самый, кто завладел почетом, подобающим лишь одной короне. Кажется, как будто одна ваша прихоть имеет власть вызывать и укрощать ярость мятежа.
Джеймс Стюарт был задет за живое; он считал Боскозеля трусом и не ожидал от него столь меткого замечания, разоблачавшего всю его систему.
– Маркиз, – возразил он, – поставьте вместо «прихоти» «волю», и я приму ваши слова за лесть.
– Тогда вы ошибаетесь насчет моих намерений! – ответил маркиз, который не мог принудить себя ни к малейшей уступке гордецу.
– Значит, вы объявляете мне открытую войну?
– Да, милорд, с того момента, когда вы обратите свою власть против королевы.
Стюарт мрачно насупился и метнул пронзительный взгляд своих серых глаз на смельчака, обвинявшего его в посягательстве на государственную измену.
– Считайте этот момент с настоящего часа! – сказал он. – Для блага королевы я употреблю свое влияние и там, где женская слабость слишком снисходительна к надменному чужеземцу.
– За это слово вы ответите мне, милорд…
– Перед троном, маркиз!
Тут Джеймс Стюарт поклонился и пошел через двор к замку, с целью распорядиться, чтобы богослужение не встретило больше никакой помехи.
Мария преклонила колени пред Господом и с плачем изливала у подножия алтаря тревогу своего сердца. Никогда еще не чувствовала она так сильно бремени королевского венца, как в эту минуту, когда грубая сила пыталась противиться ей, когда ее подданные подняли меч на священнослужителей церкви и даже само появление ее особы не принудило бушевавшей толпы к почтительности. Она очутилась среди еретиков и должна была искать любви народа, который надсмехался над ее верой. Насколько иначе принимали ее во Франции! Марии казалось, будто она заброшена из цветущей, тихой долины на пустынный, бурный берег; там ей улыбалось вешнее солнце, здесь угрожала м