рачная, ужасная ночь.
– Чем должно кончиться все это? – рыдала Мария. – Как я, слабая женщина, справлюсь с этой грубой толпой?
– Утешайся верою, – увещевал ее священник. – Кто вытерпит здесь, тот будет увенчан на Небе. Не унывай, дочь моя, потому что с тобою Господь и Пресвятая Дева. В Писании сказано: «Будьте мудры, как змеи», а также: «Кто ради Меня несет крест, того Я возвеличу». Имей терпение и смиряйся; божественный свет озарит этот мрак и засияет прекраснее прежнего. Льсти сильным и могущественным; слабый должен бороться посредством хитрости и мудрости. Обещай им свободу веры, если они не станут препятствовать тебе служить Богу по-твоему. Будь ангелом мира, успокой умы и предоставь Господу заботу о благе Его церкви. Ты прекрасна и полна прелести; пускай это милое очарование завоевывает сердца твоих врагов. Терпи, пока не сделаешься сильной, чтобы господствовать; подчиняйся, пока не приобретешь власти повелевать!
Однако слова утешения не могли осушить слезы королевы. Глубоко оскорбленная, напуганная и встревоженная за свое будущее, покинула Мария капеллу и направилась к парадному крыльцу замка.
Знатнейшие дворяне ожидали ее в большом зале. Она протянула руку Джеймсу Стюарту и со слезами поблагодарила его за помощь, оказанную им служителям церкви.
– Я здесь не королева, – сказала она, – а гонимая, обязанная благодарить за великодушную защиту, которую оказывают слабой женщине.
Никогда еще Мария не была прекраснее, как в эту минуту, когда обводила присутствующих своим взором с видом трогательной беспомощности, а в ее кротких чертах отражался горький упрек вместе с безмолвной жалобой. Взволнованные, растроганные этими речами, пристыженные оскорблением, которому подверглась королева, воодушевленные желанием показать этой женщине, что ее мольба не осталась напрасной, лэрды обступили ее и принесли ей клятву верности.
– Клянусь моею жизнью, – воскликнул Стюарт, – я готов прибить к зубцам этого замка голову изменника, который вздумал бы проникнуть в полном вооружении в пределы Холируда! Вы должны беспрепятственно совершать ваши богослужения, как и где вам угодно. Только прикажите – и строгий уголовный суд будет наряжен над теми, кто осмелился сегодня нарушить мир в королевском замке!
Мария улыбнулась сквозь слезы. Она читала по всем лицам, что покорила сердца, и этот триумф ее красоты поднял в ней упавшее мужество.
– Милорды и господа, – воскликнула она. – Избави меня Бог приветствовать мой народ актом мщения! Я прощаю тем, кто оскорбил меня, и готова верить, что все это проистекло из боязни, что я потребую, чтобы моя вера была господствующей в государстве. Объявите всенародно, что я желаю только мира и согласия, что я предоставляю каждому его веру и далека от намерения возбуждать религиозные распри, но при этом прошу и проповедников учения Кальвина осторожно судить о тех, кто принадлежит к иной церкви.
– Да благословит вас Бог за эти слова! – с жаром подхватили лэрды, потому что теперь у них рассеялось последнее опасение. – Если вы уважаете веру шотландцев, то весь народ будет стоять за свою королеву. Да здравствует Мария Стюарт, жемчужина Шотландии!
Дружный клик воодушевления сопровождал Марию, покидавшую зал, и она могла похвалиться про себя, что в этот час завоевала не только преданность своих вассалов, но и сердца своих лэрдов; то были уже не подданные, но поклонники, которые смотрели на нее восторженными взорами и почтительно целовали край ее одежды.
– Наши прелести еще не поблекли в горе и печали! – с улыбкой сказала она Марии Сейтон, придя к себе в парадную комнату.
– Государыня, – прошептал Джеймс Стюарт, последовавший за нею и поймавший эти слова, – предоставьте сиять вашему очарованию, и вся Шотландия падет к вашим ногам.
– Милорд Джеймс, довольно плохо, что мне приходится сначала завоевать ее!
– Ваше величество, вы порвали узы с отечеством, и теперь, когда вы снова завязываете их, ваше сердце осталось за морем, а в вашей свите есть лица, желающие стоять к вам ближе ваших верных подданных.
– Вы намекаете на маркиза Боскозеля? Я сделала ему выговор за его вчерашнюю выходку. Слишком большое усердие к моей особе заставляет его забывать, что мы уже не во Франции.
– Это напоминание о Франции бросает тень на вашу будущность. Франция принесла нам междоусобную войну, она односторонне толковала договоры и выказывала нам плохую дружбу в тяжелые времена. Можете ли вы сердиться на нас за то, что мы хотим иметь вас целиком, а не вполовину? Что нас оскорбляет, когда эти кавалеры хвастаются, что стоят к вам ближе нашего, – да, когда они намекают, что намерены защищать вас против вас же самих?
Мария покраснела.
– Лэрд Джеймс, – воскликнула она, – вы – мой ближайший родственник, и я назначила вас первым слугою моей короны! Кого обвиняете вы в том, что он нарушил уважение также и ко мне, если оскорбил вас?
– Я ни на кого не жалуюсь, – ответил Стюарт, – я только предостерегаю. Если бы мне понадобилось жаловаться, то я потребовал бы и удовлетворения. Но я не желаю огорчать по пустякам сердце моей королевы.
– Сердце? Милорд Джеймс, моему сердцу ближе те, которые указывают мне средство приобрести любовь Шотландии.
– Неужели это правда? Государыня, сердце королевы – не то, что сердце женщины…
Мария покраснела сильнее под испытующим взором Стюарта; она догадалась, куда он метит, и ее гордость была уязвлена. Неужели Боскозель осмелился похвастаться ее благосклонностью?
– Милорд, – возразила она, поднимая голову, – сердце женщины я оставила во Франции, на могиле моего супруга. Вам следовало бы знать это и щадить меня. Но я угадываю, куда направлено ваше подозрение. Мой секретарь, маркиз Боскозель, тщеславится моим доверием. Неужели он оскорбил вас вновь?
– Он принял за личную обиду необходимый выговор. Прикажите, как мне отвечать. Друга королевы я щажу, а дерзкого француза проучил бы охотно.
– Пусть войдет маркиз Боскозель! – приказала Мария стоявшему у дверей слуге.
Тот вышел в прихожую и позвал маркиза.
Боскозель вошел с высоко поднятой головой, но когда его взоры встретились с пламенным взором Марии, то кровь застыла у него в жилах.
– Маркиз, – заговорила королева, – лэрд Джеймс приносит жалобу на вас. Лэрд Джеймс – мой первый министр, самый ближайший мой поверенный; кто хочет служить мне, тот должен повиноваться ему. Я надеюсь и ожидаю от вашей преданности, что вы избавите меня от печального долга пожертвовать испытанным другом воле моего министра.
– Ваше величество… – запинаясь вымолвил Боскозель, но королева резко перебила его:
– Маркиз, мне не надо ни объяснений, ни оправданий. Пока я прошу. Если же вы принудите меня разбирать ссору, то чашка весов опустится к ущербу чужеземца в этой стране, что было бы очень больно лично мне. Подайте лэрду руку, а милорд Джеймс пускай сочтет это испрошенным у меня удовлетворением.
– Государыня, я оскорбленная сторона; вы требуете слишком многого!
– Маркиз прав, – вмешался Стюарт. – Я употребил выражение, оскорбившее его; по поводу этого выражения, а не сути дела, я готов просить прощения.
– Ах, – улыбнулась Мария, бросая на Боскозеля почти презрительный взгляд, – лэрд Стюарт благороднее вас и действительно предан мне.
Не успела она договорить, как раскаялась уже, что вызвала эту сцену. Боскозель увидел в ее словах вызов выказать себя достойным ее любви, бросился к ее ногам и воскликнул:
– Требуйте моей жизни, она принадлежит вам! Что мне сделать, чтобы примириться с лэрдом Джеймсом, раз вы хотите, чтобы я уступил ему? Лэрд Джеймс, если я вас оскорбил, простите меня. Если вы оскорбили меня, простите, что я не принял покорно стыда. Когда Мария Стюарт требует, я превращаюсь в совершенно безвольного слугу.
Стюарт понял с первого взгляда, что имеет дело с сумасбродом и что королева не разделяет этой страсти. В последнем он хотел убедиться и теперь успокоился.
– Вы видите, – улыбнулась Мария, многозначительно переглянувшись с братом, – что он – фантазер и лишь чересчур поддается бурным вспышкам в своем усердии. Поднимитесь, Боскозель, я хотела примирения с лэрдом, но никак не вашего унижения.
Тут она слегка поклонилась и отпустила их обоих жестом руки.
– Маркиз, – сказал Стюарт, когда они вышли из комнаты, – судя по виденному мною, я сознаюсь, что был к вам несправедлив, и стыжусь триумфа, который, собственно, был поражением для меня. Вы любите королеву, а я – только ее слуга. Значит, вы стоите к ней ближе меня. Согласны вы пожать мне руку?
– Я подал вам ее, потому что так приказала Мария, а теперь подаю добровольно как человеку, знающему мою злополучную тайну. Да, я люблю королеву, люблю до безумия!
– Это в самом деле безумие, потому что она никогда не может принадлежать вам.
– А разве принадлежит мне солнце, луна, звезды? Неужели безумие – поклоняться вечно недосягаемой красоте?
– Нет, если она недосягаема для всех. Уезжайте домой, маркиз, если я смею вам советовать. Отправляйтесь восвояси, прежде чем Мария Стюарт выберет себе супруга.
– Она никогда не сделает этого.
– Она – женщина и королева; она молода, прекрасна и обворожительна; ей найдутся женихи, а если ее сердце не решит выбора, то необходимость принудит ее остановиться на той или иной партии. Будьте мужчиной, маркиз, покоритесь неизбежному! Бегите отсюда, пока страсть не довела вас до безумия! Не позволяйте догадываться посторонним, что ваше усердие было не чем иным, как ревностью! Будьте осторожны ради королевы; подозрительность сопутствует молве, а малейшее пятно на чести государыни погубило бы ее навсегда в нашей стране.
Тут лэрд Джеймс еще раз пожал руку маркиза и удалился.
В банкетном зале он застал Эрджила.
– Теперь оседланная лошадь меньше в моей власти, чем моя прекрасная сестрица, – шепнул он своему другу, – и под ударом копыта этого царственного скакуна должны склониться с зубовным скрежетом Гамильтоны и Гордоны, Гентли и вся их клика.