Саперные подразделения быстро выдвинулись к реке и энергично взялись за работу. Вокруг вставали фонтаны воды от взрывов снарядов и мин, повсюду раздавалась ружейно-пулеметная трескотня. А саперы, увлеченные своей работой, как будто не замечали ничего вокруг. Было приказано перенести артиллерийский огонь для прикрытия работы соседних участков. Наша артиллерия открыла сильный огонь, но враг не оставлял переправу. На моих глазах в шквале огня растаял один взвод, которым командовал старший сержант коммунист Богданов. Его место занял другой взвод. Погиб командир роты старший лейтенант коммунист Стольников. А темпы работы все нарастали. Два часа сорок минут продолжался подвиг этих беззаветно храбрых людей, пока был построен мост и по нему двинулись танки, артиллерия и боевая техника. Танки подоспели вовремя и помогли генералу Головскому отразить успешно все контратаки гитлеровцев, удержать захваченный нами город.
В день 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции нам не удалось провести традиционные торжественные собрания. Их проводили в частях, когда выпадала редкая минута затишья. Командиры, политработники, коммунисты всюду, где позволяла обстановка, проводили беседы, короткие митинги, выпускали боевые листки. В эти дни многие, идя в бой, подавали заявления с просьбой принять их в партию. В заявлениях часто писали: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом!»
Во многих частях группы разнеслась весть о подвиге разведчика рядового Аникина. А дело было так: 19 ноября во всех частях отмечали День артиллерии. В этот день артснабженцы жаловались, что артиллеристы израсходовали все лимиты боеприпасов и наступают на горло, мол, давай еще. Я принимал эти жалобы к сведению, но артиллеристов не обижал. Пусть выкручиваются, на то и снабженцы. Отмечали этот праздник и артиллеристы 140-го гвардейского артполка, в котором разведчикам доставалось больше всех. От них требовали указать цели, и не какие-нибудь, а самые важные. Не размениваться же в такой день по мелочам! Получил боевую задачу и разведчик Аникин. Проникнув в расположение противника, Аникин заметил на скате высоты крупнокалиберный пулемет. Возле него виднелись свежие воронки и труп одного фрица. Солдат смекнул, что остальные укрылись где-то поблизости и в любой момент могут вернуться к пулемету. Недалеко от пулемета находилось вражеское орудие, которое вело огонь по нашим боевым порядкам. Аникин решил захватить пулемет, чтобы из него обстрелять орудие. И смелый разведчик, плотно прижимаясь к земле, пополз вперед.
«Каким долгим показался мне этот путь! — рассказывал потом Аникин. — До пулемета рукой подать, силы выжимаю из себя до предела, а скорость ниже черепашьей. Только подполз, вижу, идут субчики. Вскинул я автомат, а он весь в грязи. А вдруг откажет! Но у наших ППШ русская душа. Не подвел. Сложил я этих фрицев одной очередью рядышком. Вот вам, думаю, «жизненное пространство». Довольствуйтесь.
Пулемет оказался исправным. Рядом коробки с лентами. Быстро развернул его, навел на расчет орудия и выпустил добрую половину ленты. Уцелевший фриц бросился бежать. Тут у меня мелькнула мысль — вооружиться более крупным калибром. Я схватил пулемет, прикрепил к нему две коробки с лентами и рванулся к орудию. Не тут-то было! Пулемет оказался тяжелым, колеса вязли в грязи, ноги скользили. Было трудно дышать. В горле — как постного масла выпил. Когда добрался до орудия и изготовил пулемет, совсем иссяк. Сел, отдышался, осмотрелся. И здесь была видна работа наших именинников. Одно орудие разворотило прямым попаданием, другое стояло с открытым замком, а вокруг трупы. Оробел я малость: вокруг враги, а я один. Думаю: от безделья это. Поискал цель, заметил пулемет. Дал по нему прямой наводкой, веселее на душе стало. Огляделся кругом, вижу — немецкая самоходка идет в моем направлении. Довернул орудие, жду, когда подойдет поближе. Стрелять боюсь, далеко. Промажу, не успею перезарядить. А ей стрелять, видно, неудобно, движется по скату, накренившись набок, и пробует снарядами твердость грунта за моей огневой позицией. Тут меня осколком царапнуло… Шарахнул я ее почти в упор. Немцы выскочили — на меня! Огрел я их из автомата и присел отдохнуть. Чувствую себя, как в крепости: на вооружении орудие, крупнокалиберный пулемет, два автомата (один прихватил у убитого немца) и куча гранат. А тут и наши подошли, сделали перевязку».
Ворвавшиеся на позиции противника сабельные эскадроны казаков увидели у орудия раненого Аникина, подбитую самоходку, а вокруг трупы вражеских солдат. Кто-то из конников дружески заметил:
— Ну и натворил же ты тут, друг!
— Выхода другого не было, — просто ответил Аникин.
Очень хороший ответ. Именно так: у советского воина единственным выходом из трудного положения является только подвиг. Когда друзья отправляли Аникина в медсанбат, он обратился к секретарю партийного бюро и сказал: «Это был экзамен перед вступлением в партию. Теперь я знаю, что смогу быть коммунистом». Он вытащил из левого кармана гимнастерки заявление и взволнованно спросил: «Примете?».
К 26 ноября корпуса вышли на рубеж Чошкаш, Леринци. Войска группы были переутомлены и измотаны двадцатидневными непрерывными жестокими боями.
В этот день мы получили директиву маршала Малиновского, в которой он приказал сдать занимаемый группой рубеж 7-й гвардейской армии, а вновь организуемой 2-й гвардейской конно-механизированной группе, соединения которой оставались еще под моим началом, выйти в резерв фронта и начать подготовку к дальнейшим действиям в новом направлении. Мы тепло, по-братски простились с уходящими от нас соединениями, пожелав им ратных подвигов.
К концу ноября 1944 года 2-й Украинский фронт глубоко вклинился во вражескую территорию к северу и северо-востоку от Будапешта. Здесь войска остановились и начали подготовку решающего удара по будапештской группировке противника. Командование фронтом создало две ударные группировки. Главная из них должна была нанести удар из района Хатвана, расположенного в сорока километрах восточнее Будапешта, и выйти левым флангом к Дунаю, севернее Будапешта, отрезав тем самым пути отхода будапештской группировке противника на север.
Другой группировке (46-я армия с приданным ей 2-м гвардейским механизированным корпусом во взаимодействии с войсками 3-го Украинского фронта) предстояло форсировать Дунай южнее Будапешта, на участке Эрд, Адонь, и, охватив город с юго-запада и запада, отрезать пути отхода противника на запад.
1-я гвардейская конно-механизированная группа (4-й и 6-й гвардейские корпуса, 7-й гвардейский мехкорпус) и все части усиления, готовясь к новому наступлению, были выведены в район Чань, Пустамоноштор. Здесь дивизии были доукомплектованы личным составом, танками, САУ, артиллерийским вооружением, боеприпасами. К началу боевых действий группа получила большую партию коней с амуницией и снаряжением. К моему большому огорчению, состав нашей 1-й гвардейской конно-механизированной группы был ослаблен выводом в резерв фронта 23-го танкового корпуса на доукомплектование.
Вечером 27 ноября я получил приказ маршала Малиновского, в соответствии с которым группе предстояло
развивать успех в оперативной глубине, а не самостоятельно прорывать оборону противника, как это было в Дебреценской операции. По замыслу операции, главный удар наносила 7-я гвардейская армия генерал-полковника М. С. Шумилова. Она наносила удар на фронте в девять километров в направлении Вечеш, Чевар, Нётинч. Вслед за ней в прорыв вводилась 6-я гвардейская танковая армия генерал-полковника А. Г. Кравченко в направлении Вечеш, Боршом, Беренке. А затем, уже с выходом частей 7-й гвардейской армии на линию Лёринци — Кёкениеш мы должны были вслед за армией Кравченко войти в прорыв из-за ее правого фланга. На участке главного удара было сосредоточено 2012 орудий и минометов и 492 танка (включая и 99 наших). Правее наступала 53-я армия генерал-лейтенанта И. М. Манагарова в направлении Сарвашгебе, Сечень, которая должна была прикрыть правый фланг главной ударной группировки фронта.
Перед фронтом 7-й гвардейской армии к этому времени были отмечены действия одной пехотной, двух танковых немецких дивизий и трех венгерских пехотных дивизий, входивших в состав 6-й армии, которой командовал все тот же генерал Фреттер-Пико.
4 декабря в 17 часов дивизии двинулись к исходным районам для ввода в прорыв, а я вместе с оперативной группой выехал в Тура на наблюдательный пункт командующего 7-й гвардейской армией. На НП помимо генерала Шумилова находился и генерал Кравченко. Совместно с командармами и представителем 5-й воздушной армии мы согласовали вопросы взаимодействия при вводе группы в прорыв. Был уточнен порядок прохода соединений группы через боевые порядки 7-й гвардейской армии; договорились о времени освобождения дорог и прокладки колонных путей для группы, о наведении переправ через каналы; решили ряд других вопросов: об огневой поддержке конно-механизированной группы при вводе ее в прорыв, о способах поддержания связи между нашими штабами во время действий в оперативной глубине.
До начала наступления осталось несколько часов, когда офицеры связи доложили, что корпуса группы заняли свои исходные районы в полной боевой готовности.
В 9 часов 30 минут 5 декабря артиллерия открыла огонь. Бомбовый удар обрушила авиация. Над обороной противника завихрился огненный смерч. После короткого, но мощного артиллерийского удара войска 7-й гвардейской армии двинулись вперед. В первый момент казалось, что артиллерия смела в стане противника все живое и войска свободно пройдут по пробитому коридору, настолько плотным и сильным был артиллерийско-авиационный удар. Один из жителей рассказывал потом об этом нашем огневом налете так: «Когда началась артиллерийская стрельба русских, было что-то ужасное. Я участвовал во многих войнах, но ничего подобного не видел, даже представить не мог… Каждую секунду в районе нашего села рвалось несколько сот снарядов и мин. Немецкие офицеры и солдаты, побросав все, разбежались, а мы молили бога, чтобы он внушил русским, что немцы уже убежали, и чтобы русские кончили артиллерийскую стрельбу».