ленной, на сегодня условленной системе Мы открываем верхнюю раму кабины. Холодный ветер бьет в лицо. Самолет делает круг и как-то сразу ныряет из окружающей нас тьмы к свету костров, внезапно надвинувшихся на машину. По снегу бегут люди. Владимир Ярошевич уже на земле и, подходя к кабине, восклицает:
— Слезай, приехали!
Костер освещает нарисованную на его машине сову — ночную глазастую птицу. Летчик прилетел партизанской воздушной тропой, как по расписанию, минута в нуту, не отклонившись от курса ни на мгновенье.
У ближайшего костра молча сидят, посматривая на небо, трое — два крепких старика, из тех, что живут до ста лет, и шестнадцатилетний парнишка.
— Володя прилетел? — отрывисто спрашивает он у нас. — Я его посадку знаю!
— Помалкивай, сказано тебе, воздух слушай. — отозвался один из стариков.
Возле костра лежит огромный железный колпак. Немного позже мы узнали, что «сторожа воздуха», заслышав шум немецкого самолета, мгновенно покрывают костры такими колпаками, и летное поле погружается в мрак.
…Послышался знакомый сигнальный рожок. Подпрыгивая на снеговых буграх, под’ехала самая обыкновенная эмка. Мы пересели из самолета в автомобиль и тронулись дальше. Машина идет по узкой, темной просеке. Через каждые сто метров она останавливается. Мигает лучик электрического фонарика, и шофер, пошептавшись с вырастающими словно из-под земли вооруженными людьми, снова дает газ…
2. Ночью…
…Эмка внезапно остановилась. Нас окружал лес. Крупные красноватые звезды повисли на верхушках высоких сосен. Впереди, полускрытая кустарником, виднелась бревенчатая хижина. Мы приехали к штабу партизанских отрядов. Негромкий оклик последнего часового, и мы открываем дверь обиталища хозяев Брянского леса.
Внутри хижина выглядит совсем не так убого, как снаружи. Со стен струится цветной, поблескивающий при свете нескольких коптилок шелк. Комнаты аккуратно обтянуты разрезанными на квадраты матерчатыми куполами немецких парашютов. С лавки поднимается невысокого роста средних лет человек с торопливыми движениями и живыми глазами. Он гладко выбрит, одет в зеленую, видно, недавно постиранную и хорошо отутюженную гимнастерку. На груди у него орден Ленина в звезда Героя Советского Союза. Это командир об’единенных партизанских отрядов. Из соседней комнаты выходит немного грузный мужчина в черном полувоенном френче и брюках гражданского покроя, заправленных в сапоги.
— Вот послушайте, как зло написано… Мягким, немного глуховатым голосом он читает, развернув какую-то немыслимо встрепанную книжку:
Отец мой был рослый немецкий осел,
Каких нынче встретите мало:
Немецким ослиным одним молоком
Меня моя мамка питала.
Я кровный осел и отцам подражать
Желаю во всем и повсюду;
Ослячество мило и дорого мне,
Ему изменять я не буду.
— Метко сказано! Обязательно для смеха прочту какому-нибудь пленному фрицу. Слушайте дальше:
И так как осел я то вам мой совет:
Среди вислоухих героев
Осла непременно избрать в короля.
Ослиное царство устроив.
— Царство взбесившихся ослов! Неплохое определение гитлеровской Германии, а?
Василий Андреевич, заместитель командира, заразительно смеется и, закрывая книжку, кладет ее на стол. Это вдребезги зачитанный томик стихов Гейне издания К. Ф. Маркса из сборников «Нивы». На первой страничке красуется овальная в зубчиках печать: «Библиотека Брянского музык. драм. техникума».
— Вот, читаем! — улыбаясь, сказал Василий Андреевич. — Книжица эта обошла три десятка землянок. Есть у нас еще «Усовершенствованный письмовник» издательства «Развлечение», но в лесу больше по радио разговариваем, не переписываемся. Так что книга спроса не имеет. Вот и весь наш библиотечный фонд. А стихи многие выучили наизусть. Вон у нас партизан Миша есть, бывший колхозный бригадир. Так он о себе теперь только в третьем лице говорит и перед операцией декламирует из Гейне: «В битве, в битве находил он сладострастное блаженство, и сражаться с дикарями шел всегда с веселым смехом».
Сожженный Германией Гейне нашел своих настоящих ценителей в Брянских лесах. Люди, живущие в землянках, одетые в лапти и рваные полушубки, стоят на такой высокой ступени культуры, что могут с презрением, сверху вниз смотреть на своих врагов, диких, разоренных ослов, обладающих всеми материальными дарами цивилизации.
Запищал телефон. Командир взял трубку. Можно было услышать чей-то голос, отдаленный, видимо, не очень большим расстоянием.
— Тридцать немецких автоматчиков на лыжах пересекли кромку у знака 20 и углубились в чашу.
— Пропустите их дальше, — ответил негромко командир.
— Давайте пить чай, — сказал как ни в чем не бывало Василий Андреевич.
На столе появились кружочки печенья с вытесненной на них фирменной маркой «Глория — Будапешт», варенье в большой эмалированной банке с этикеткой, изображающей три вишни и надписью на французском языке, две плитки шоколада в белых обертках, на которых красовались тучные рыжие коровы и украшенные виньеткой слова: «Молочный. Амстердам».
— Питаемся за счет немцев. — довольно усмехнулся командир. — Награбленное в Европе им часто впрок не идет — достается нам. Здесь вообще почтя всё немецкое — телефонные аппараты, провода, оружие, радиостанции, патефоны, носовые платки, движки… О продуктах нечего и говорить. Конечно, такое угощенье у нас редкость, — продолжал командир, указывая рукой на стол. — Бывает, и на конине сидим. Но опять же — за счет немецкой и венгерской кавалерии.
Снова запищал телефон. Голос в трубке был явственно слышен:
— Автоматчики прошли квадрат 202.
— Пусть идут. Не трогайте, — отозвался командир и, поднявшись из-за стола, отдернул шелковый занавес, покрывавший всю стену от потолка до пола и от окна до дверей комнаты. Глазам открылась огромная географическая карта.
— Мы находимся здесь, — сказал командир и ткнул карандашиком в красный треугольник, — а немецкие автоматчики — вот тут, — и карандашик скова царапнул карту. — Любопытен я знать, куда они держат путь и что их интересует.
Опять засигналил телефон. Тот же голос:
— Лыжники повернули на север и идут в квадрате 185.
— Не мешайте им! Пропустить дальше!..
Где-то не очень далеко от нас движется немецкий отряд — автоматчики. Их аммуниция пригнана так, чтобы не производить ни малейшего позвякивания — всё металлическое снаряжение обернуто байкой. Они скользят на лыжах, оглядываясь по сторонам и посматривая на фосфоресцирующие стрелки компасов. У них нет сейчас, наверно, страха перед этим молчащим лесом. Они приняли все меры предосторожности. Их движения бесшумны. Словно тени, мелькают они между деревьями, пробираясь по снежной целине.
Лес молчит. Но к легкому шуршанию тридцати пар лыж прислушиваются десятки ушей. «Пропустить дальше!» И немцы продолжают итти как бы по наглухо закрытому коридору, который перемещается вместе с ними в лесу я создает ям иллюзию свободного передвижения…
Голос в телефонной трубке:
— Немцы остановились — привал или совещание.
— Следите дальше. — ответил командир и, обратившись к тем, кто был в комнате, предложил:
— Идите пока в наш подземный клуб. Я скоро там буду.
…Свежее, залитое солнцем утро. Звенят соловьиные трели. Переливисто поет рожок веселого пастуха. Розовый свет струится сквозь пышные кроны темных дубов. Миром и покоем дышит дорога, вьющаяся среди деревьев. Неяркие лесные цветы, выхваченные золотистым лучом, скользнувшим по листве на зеленую поляну, внезапно сверкают, словно драгоценные каменья. Лес полон идиллического очарования… В землянке вспыхивает свет. Окончилась третья часть кинофильма «Большой вальс», отзвучал мотив «Сказок Венского леса», родившийся в извозчичьей пролетке, катившей со своими седоками на экране.
— Пожалуй, сказки Брянского леса будут позамысловатей венских, — промолвил Василий Андреевич, оглядывая сидевших вокруг партизан, увешанных оружием.
Да и сам этот фильм, демонстрируемый в тылу у немцев воинам, вернувшимся из опасной операции, разве не одна из бесчисленных сказок Брянского леса!? Но мы не знали, что в эту ночь нам еще предстояло узнать много, на первый взгляд, чудесного. Фильм уже окончен. Но командира всё еще нет. Люди в землянке негромко переговаривались. Партизанский радист Виктор Л. заводил патефон. Радиопочерк Виктора Л. хорошо знали в мирное время на Дальнем Востоке и Крайнем Севере, где он работал немало лет.
— Производство «Партизанграмтреста». — сказал Виктор, доставая из круглой жестяной коробки несколько почти прозрачных светложелтых пластинок.
— ???
— А очень просто. Мы тут сконструировали звукозаписывающий аппарат. На пластинки у нас идет смытая рентгеновская пленка и… Да вот сейчас услышите.
Игла мембраны опущена. Светложелтый круг завертелся. Сначала послышалось знакомое хрипение, а затем мы услышали ровный, чистый голос:
«Получил я задание с группой пойти пустить воинский эшелон противника. Набрали взрывчатки, подобрались к полотну железной дороги и начали наблюдать за движением противника, как патрулируется и охраняется железная дорога. Лежа наблюдая, смотрим, появились немцы — 20 человек, во главе с офицером. Как только они прошли, мы сразу позади немцев поставили мины своя. Мина наша изобретена нами. Назвали мину эту «нахальной». Взрывчатки было много. Положили 40 килограммов. Вот…»
В патефоне кто-то солидно откашлялся и продолжал:
«Не успели замаскировать, как появились обратно немцы, группа, которая прошла. Мы спрятались у полотна железной дороги. Из-за кустов наблюдаем за немцами, принимаем решение. Как только немцы начнут нашу мину снимать, так мы начнем стрелять по ним. Ну, лежим, наблюдаем, смотрим, немцы, не доходя 10 метров до мины, закричали по-своему. Как видно, они кричали: «Что такое?! Только прошли — не было ничего, а сейчас партизаны уже поставили мины».