Дарелл Швайцер«В былые дни Коммориома»Darrell Schweitzer«In Old Commoriom» (2013)
Искуситель посетил Палифара Вуза на одной из оргий, регулярно проводимых в былые дни Коммориома. Да, это случилось в те давно прошедшие дни, когда город ещё не был оставлен в панике и спешке всеми своими жителями, не был предан во власть безымянного ужаса. В те дни, когда упадническое дворянство маялось от безделья долгими и душными джунглевыми вечерами, прощупывая пределы удовольствия и боли, выискивая новые ощущения, что могли бы, подобно одинокой искре, возникающей во тьме при встряхивании тлеющего полена, хоть на миг расцветить их блёклое существование. В те дни, когда не было ничего сильней и отчаянней жажды новых чувственных опытов и переживаний — жажды хоть чего-то нового.
Той знаменательной ночью Палифар Вуз, пресытившись, возлежал на ложе. Подле него ящероглавые демоны, урча от наслаждения, пожирали чей-то труп. Их шеи извивались, когда они отрывали куски плоти, и кровавые брызги разлетались во все стороны; впрочем, похоже, никто не обращал на это внимания. Воздух полнился дымами фимиамов, парами опиатов и миазмами гораздо более редких наркотиков. Тварь, чей уродливый облик совмещал черты человеческой и нетопырьей форм, перелетала из одного конца огромной дворцовой залы в другой, кружась вокруг вспыхивающих ламп, свисавших с потолка на золотых цепях.
Откуда-то раздавался чей-то крик — не то экстаза, не то ужаса. Громады сцепленных обнажённых тел продолжали корчиться на полу и в альковах, ритмично поднимаясь и опускаясь, шелестя, точно прилив.
Мягкая ладонь коснулась плеча Палифара Вуза, вырывая его из погружающей в забытьё порочной атмосферы, а нежный голос прошептал:
— Ты пойдёшь со мной? Есть нечто большее, чем всё это. Тебе предстоит узреть ещё много чудес.
Палифар Вуз обернулся на зов и увидел перед собой что-то, что его осовелые глаза поначалу приняли за столб чёрного сверкающего дыма; однако через миг из дыма возник лик прекрасного юноши, похожий на изысканную мраморную маску, парящую во тьме. Затем он сумел разглядеть стройную фигуру в переливающемся и сияющем чёрном одеянии, похожем на кусок усыпанного звёздами пространства, вырванный с ночных небес.
Фантом протянул руку, и он взял её. Хватка была твёрдой, тёплой, почти обжигающей. Палифар Вуз позволил поднять себя на ноги и, в шутку, пробормотал себе под нос:
— Ну вот, наконец-то моё призвание призвало меня.
Вот только какое из призваний? Палифар Вуз мнил себя поэтом — пусть за всю свою жизнь так и не написал хоть сколь-нибудь наполненных смыслом строк; с гордостью носил он и мантию философа — хотя все его философские изыскания сводились к заученным наизусть истинам, производящим должное впечатление на скучающие толпы и приносящим медные пазуры, поддерживающие дальнейшее лишённое смысла существование.
Но, похоже, происходящее с ним было чем-то большим, поскольку его спутник декламировал нечто в духе: «Узри: врата рождения и смерти отверсты, и маховик времени остановил свой вечный ход…», а также иные пафосные сентенции со схожим смыслом, на которые, стань в его голове чуть яснее, он смог бы ответить тем же.
Но он лишь поскользнулся и рухнул в лужу какого-то отвратительного, не поддающегося определению вещества. Вновь он был поднят, и вновь шёпот, тихий, соблазнительный, донёсся до его слуха:
— Ты пойдёшь со мной?
Подобный сияющей маске лик фантома парил во тьме — лик юноши, лик девушки, лик неведомого демона… и всё же он позволил повести себя в заполненное мраком место, пространство меж пространствами, в котором извивались существа, напоминающие светящихся скелетированных рыб и змей; затем мрак раздвинулся, точно занавес, и он предстал перед великим королём Коммориома, крепко спящим в окружении жён и наложниц на своём огромном золотом ложе. Его сны о величии и крови мерцали словно пламя.
В конце концов, впечатлённый уродством и низостью королевских желаний, Палифар Вуз отвернулся от ложа и собрался уходить. Фантом кивнул и осторожно повёл его под локоть прочь. Они вновь шли во мраке, сквозь массивные стены, сквозь комнаты, дома и башни, в пространствах меж пространствами, до конца непостижимых чувствам смертных.
Он видел великие множества Коммориома. Кто-то был погружён в тревожные грёзы; кто-то занимался делами, для которых пригодна лишь ночь; кто-то искал низменных удовольствий или совершал гнусные и мелкие преступления — ибо, хотя король и знать видели спасение от скуки лишь в бесконечном разврате, в стране всё ещё жили простые люди, которые управляли повозками, пекли хлеб, ремонтировали акведуки, разносили доклады, патрулировали городские стены, ловили мародёров и перекладывали черепицу. Эти достойные уважения люди видели мирские сны, и их мирские дела, выполняемые в темноте, были столь же выдающимися, как поднятие с земли кошелька или перерезание горла.
И всё же он испытывал смешанное со страхом беспокойство. Его тревожили не сами видения, но подозрение, что он, как и его спутник, был бесплотен; что он стал призраком, духом, покинувшим своё обездвиженное тело, за которое, возможно, уже принялись крокодилоподобные твари; что он мёртв, и теперь движется в какую-то преисподнюю, до сих пор не обнаруженную не только такими мелкими мошенниками, как он сам, но и настоящими философами.
Спутник заверил его, что это не так, и посоветовал продолжить их странствие, пробудив в нём авантюрные ожидания.
Подобно дыму, они просочились сквозь стены некого уединённого покоя, в коем пребывала его юная, изысканно-прекрасная возлюбленная, пропустившая вечерние торжества, сославшись на сильную головную боль. Сейчас она блаженно спала в объятиях любовника. Это нисколько не задело Палифара Вуза. Любовник мог оказаться сыном пекаря или каким-то синекожим звероглавым обитателем болот за чертой города — сейчас это не имело никакого значения. Его взгляд на вещи изменился.
Он вспомнил, как после великолепной ночи, проведённой с ней — в то время, когда он был ещё молод и полон ожиданий, и ожидания эти, как ему казалось, только что исполнились; в то время, когда у него ещё не развилось воображение, чтобы тосковать о чём-то большем — она, наконец, прогнала его из постели и, поцеловав на прощание в щёку, обронила: «Оставь дверь незапертой».
Тогда эта фраза наполнила его навязчивым желанием, и до той поры, пока они не встретились снова, он не мог думать ни о чём, кроме её плоти. Теперь сцена вновь повторилась, и он, словно актёр, хорошо знающий свою роль, безупречно отыграл её, просто оставив дверь приоткрытой и взяв своего спутника за руку.
— На тот случай, если почувствуешь страх, — сказал фантом, — возьми это.
Он вложил в свободную руку Палифара Вуза заткнутый пробкой, покрытый странными узорами фиал из слоновой кости.
— Сомневаюсь, что он мне пригодится.
— И, тем не менее, прими мой дар. Когда ты захочешь положить конец череде видений и узреть лишь абсолютную и неизведанную истину, ты должен будешь отпить из него.
— Но пока что я хочу двинуться дальше, — сказал Палифар Вуз, поскольку в нём пробудилось искреннее стремление увидеть и познать то, что лежит за пределами привычного восприятия, проникнуть в те глубины, которым поэты и философы должны были посвящать что-то большее, чем вереницы пустых слов. Что же до подлинной природы разворачивающихся перед ним чудес, дававших возможность удовлетворить его стремление, то он и не пытался постичь её, поскольку прекрасно знал, что та часть его мозга, которой до́лжно было отвечать за философское осмысление реальности, была подобна дряблой мышце, непривычной к нагрузкам.
Ему оставалось лишь принимать происходящее с ним как данность.
Они двинулись за пределы человеческого царства, дрейфуя в ночи, словно огромные ленивые мотыльки на горячем ветру. Они скользили под кроной густых джунглей, раскинувшихся за городской стеной, и там Палифар Вуз узрел сны диких зверей; даже стал их частью, поскольку нарушил своим незримым присутствием покой какого-то чудовища — тут же расколовшего ночь заунывным воем, а затем вновь погрузившегося в своё лежбище в грязевой яме; лишь пылающие, точно фонари, глаза продолжали вглядываться в ночь, медленно открываясь и закрываясь. Единственный вывод, что он сделал из этого видения, заключался в том, что пиршества, блуд и грёзы животных не слишком отличны от человеческих, а, значит, не представляют особого интереса.
Теперь перед ними раскинулось безграничное небо. Фантом, резко оттолкнувшись от тверди, повлёк его за собой. В мгновение ока и Коммориом, и вся Гиперборея исчезли где-то внизу. Одна из его туфель сорвалась с ноги и, вращаясь, унеслась в космическую тьму.
Лунный серп, столь огромный, что заполнил собой окоём, предстал перед Палифаром Вузом, ослепив своим сиянием. Его чувство направления было сбито с толку, когда он и его спутник опустились среди лунных гор, в окружении огромных утёсов чистого золота и серебра, которые, как он помнил из рассуждений философов — услышанных им в редкие минуты снисхождения к обсуждению подобных материй — ценились жителями Луны столь же сильно, как жителями Земли — дорожная грязь.
Это было существеннее любой из грёз. Они держали долгий путь по лунным хребтам, время от времени сталкиваясь с огромными прожорливыми чудовищами, напоминавшими гигантских червей или насекомых и иногда имевшими человекоподобные лица, возмущённо верещавшие из-за вторжения двух чужаков в их укромные владения.
Поскольку Палифар Вуз остался без туфли, его босая ступня вскоре изрезалась на острых камнях и стала кровоточить. Он хромал, опираясь на плечо своего спутника, крепкое и надёжное, несмотря на то, что само его тело казалось сложенным из прутьев, грозящих рассыпаться под собственным весом.
В таком слегка растрёпанном виде они явились во дворец Короля Луны, встретив в этом месте исключительное гостеприимство. Они пробыли там дни, месяцы или даже целые столетия — стоило им откинуться на подушках из какого-то мягкого, податливого камня, а увешанному драгоценностями и обряженному в фантастические одеяния лунному народу обступить своих гостей (или воспарить над ними, поскольку часть лунных жителей была крылата), чувство времени немедленно оставило их. Палифар Вуз пил амброзию яснейшего лунного света и, как подобает истинному философу, выступал перед восторженной публикой лунного двора. Возможно, сейчас, когда он рассказывал о трудах и свершениях человечества, описывал великие царства и города, долгие странствия по дальним морям, добытые сокровища и накопленные земными философами знания, он впервые в жизни был достоин своего призвания. Король Луны и его придворные вни