— Командир — это Фалалев, комиссар гражданской милиции. А с велосипедом — командир летучего отряда. Сволочи! Жди меня…
Анфим побежал в вестибюль — к телефону. Катя за ним. Болотин долго крутил ручку — никто не отзывался. Наконец не девушка, а мужчина грубо спросил:
— Чего тебе?
— Соедините с товарищем Закгеймом…
— С кем?
— Я сказал — с Закгеймом!..
— А ты кто?
— Из комиссариата труда…
— Болотин, что ли?
— Да.
— Из «Бристоля»? Жди. Скоро придем и за тобой. Будем шкуру сдирать…
Анфим бросил трубку, спросил Игнатьича:
— В каком номере Нахимсон?
В дверь забарабанили. Через верхнюю, остекленную часть заглядывал Фалалев:
— Открывай!
Игнатьич протянул руку к ключу — он торчал в замочной скважине.
— Подожди, Игнатьич!
Швейцар опять потянулся к ключу.
Болотин оттащил швейцара от двери, крикнул Кате:
— Буди всех!
Фалалев рукояткой нагана разбил стекло, просунул руку, пытаясь достать ключ.
Катя бежала по коридору, стучала в каждую дверь:
— Проснитесь! Скорее! Скорее!
В вестибюле стреляли. Катя помчалась на выстрелы. Пробегая коридором, увидела: из номера выскочил Нахимсон, на ходу надевая пиджак.
— Что случилось? — крикнул он и, не дождавшись ответа, скатился по лестнице.
А дверь уже открыли. Люди в погонах выкручивали руки Анфиму. Катя с ужасом смотрела, как швейцар бил мужа по лицу.
— Комиссар! Сволочь! Гадина!.. — кричал он.
Нахимсон, с револьвером в руке, попытался растолкать орущих пьяных мятежников. Он успел стукнуть швейцара по голове, тот заорал:
— Самый главный! Ребята! Нахимсон!
В вестибюль вбежал инспектор уголовно-сыскной милиции Греков — в белой рубашке.
Катя крикнула:
— Товарищ Греков!
Греков даже не глянул на Катю, подошел к Нахимсону, ухмыльнулся:
— Привет, товарищ Нахимсон! Это ты хорошо — сам вышел. Меньше хлопот.
Нахимсон, весь в крови, негромко, с удивительным спокойствием сказал:
— Мне говорили, что ты подлец, Греков, а я не верил. Ах как я ошибся…
— Раздевайся, жидовская морда! Скидывай пиджак!
— Я сниму! Ты не дрожи, Греков! Тебе придется еще не так дрожать…
Игнатьич увидел Катю, завизжал:
— Ребята! Держите! Комиссариха! Шлюха…
Катя бросилась к распростертому на полу Анфиму, словно он в силах был еще защитить ее. Игнатьич с хрястом ударил ее молотком в затылок:
— Сука!
Последнее, что смутно, через кровавую пелену, застилавшую глаза, увидела Катя, — Нахимсона вытаскивали в дверь. Он упирался, рычал…
Теплое тело Кати топтали люди в погонах, суетившиеся, оравшие в вестибюле, потом Греков схватил труп за руку, перевернул лицом вверх.
Арестовав еще двух большевиков, живших в «Бристоле», мятежники ушли. Ушел и Игнатьич. Его старуха вылезла из своего закутка, посмотрела, поохала, принесла со двора пахнущую дегтем рогожу, оценивающе посмотрела на белую с голубыми горохами кофточку Кати, нагнулась, пощупала синюю юбку — юбка оказалась шерстяной. Старуха долго возилась, кряхтела, раздевая Катю. Потом стащила с Анфима сапоги и снова принялась за Катю — увидела, что ботинки на ней хотя и чиненые, но стоящие.
Покончив с этой тяжелой, неприятной, но выгодной работой, довольная, что никто из перепуганных жильцов не вышел и не увидел, старуха прикрыла рогожей Катю и Анфима, отнесла окровавленную одежду в закуток, вернулась и стала подметать блестящие, розовые от утреннего солнца осколки стекла. Неожиданно раздался стон.
Старуха замерла, широко раскрыв беззубый рот: стонал мужик. Анфим Болотин открыл глаза и внятно сказал:
— Бабушка, позови Катю!..
Старуха испуганно, словно крыса, спряталась в закуток; приоткрыв дверцу, смотрела, как оживший покойник гладил по лицу мертвую жену и говорил:
— Катенька! Катенька!..
Около двух часов ночи Андрей принял телефонограмму из Тулы:
«Возле складов патронного завода задержана группа вооруженных людей. Личности выясняются».
Минут через пятнадцать военный комиссар Хамовнического района тревожно сообщил: «В казарме первого Советского полка неизвестными похищены все винтовки третьей роты».
Потом телефонистка сказала:
— Вас вызывает Ярославль. Соединяю…
Но трубка долго молчала. Андрей положил ее на всякий случай на стол — может, заговорит. Прошло несколько минут, Андрей собрался повесить трубку и услышал женский голос:
— Москва! Москва! Вы меня слышите?.
— Слышу, — ответил Андрей. — Говорите…
— Москва! У нас восстание… Стреляют… Я телефонистка со станции… Слышите меня?
— Слышу! Говорите, — кричал Андрей. — Говорите…
— К нам ломятся…
И все стихло. Потом телефонистка с московской станции сказала:
— Ярославль отключился…
Андрей разбудил Петерса, спавшего в кабинете. Тот выслушал, посоветовал:
— Попытайся еще раз связаться с Ярославлем, с любым телефоном. Я пошел к Феликсу Эдмундовичу.
Этой же ночью Мария Спиридонова торжественно сказала Блюмкину:
— Сегодня. После полудня. Желаю удачи.
Все произошло, как репетировали.
Но случилась накладка. Громыхнуло на весь квартал, вылетели стекла, а Мирбах остался жив. Блюмкину пришлось стрелять послу в спину. Мирбах замертво рухнул на пол. В страхе упал на пол Рицлер. Лейтенант Мюллер не растерялся, открыл огонь.
Легко раненный Блюмкин и невредимый Андреев выскочили в окно, добежали до автомобиля. Андреев пихнул Блюмкина на заднее сиденье, крикнул шоферу:
— В Трехсвятительский! В отряд Попова…
Когда отъехали, Блюмкин спросил:
— Все забрал?
В приемной остались шляпы, портфели, документы и удостоверения…
Блюмкин выругался. Андреев, бледный с расширенными блестящими зрачками, как у наркомана, только что хватившего порцию кокаина, еле проговорил синими губами:
— Все равно Дзержинский узнает…
Обычно спокойный, невозмутимый Петерс на этот раз не вошел, а ворвался в комнату:
— Мартынов, бросай все! Вниз, к Дзержинскому.
В автомобиле находились Карахан и несколько чекистов — Беленький, Трепалов.
Андрей услышал, как Дзержинский сказал Карахану:
— Мне Владимир Ильич позвонил…
В Денежном переулке возле дома германского посольства стояла толпа — смотрела на пустые, без стекол, окна первого этажа.
Председателя ВЧК узнали. Кто-то громко сказал:
— Сам Дзержинский!
У входа встретил лейтенант Мюллер, с рукой на перевязи.
Карахан произнес:
— Примите искренние соболезнования. Председатель Совнаркома Владимир Ильич Ленин поручил мне…
Мюллер подал Дзержинскому мандат Блюмкина и Андреева:
— Что вы теперь скажете, господин Дзержинский?
Дзержинский глянул на мандат. Так и есть: подписи, конечно, поддельные, а печать подлинная. Все ясно!
— Разрешите взять? Крайне нужно для изобличения преступников. К вашему сведению — Блюмкин и Андреев не работают в ВЧК.
Мюллер нехотя ответил:
— Лучше бы, если этот документ остался у нас. Впрочем, если так необходим…
Около доктора Рицлера хлопотал врач. Дверь в приемную была распахнута. На полу, лицом вниз, лежал мертвый Мирбах.
Мюллер объяснил:
— Мы решили пока не трогать.
Дзержинский ушел в соседнюю с секретарской комнату. Слышен был его голос:
— Это провокация левых эсеров, Яков Михайлович…
Дзержинский извинился перед Мюллером:
— Я должен немедленно уехать.
У автомобиля сказал Карахану:
— Прошу вас немедленно в Кремль. Передайте Владимиру Ильичу: террористы — левые эсеры. Подозреваю, что скрываются в отряде Попова.
И шоферу:
— В Трехсвятительский!
…Часовые, узнав Дзержинского, распахнули ворота. По двору бродили пьяные матросы. Широкоскулый матрос скомандовал:
— Смирно! Дорогу председателю ВЧК!
Дзержинский быстрым шагом вошел в особняк. С ним чекисты — Беленький, Трепалов, Мартынов. В вестибюле — командир особого отряда Попов с бойцами.
Феликс Эдмундович сурово потребовал:
— Немедленно привести Блюмкина и Андреева!
— Блюмкин уехал в больницу, Андреева нет.
Не веря Попову, Дзержинский с чекистами стал осматривать комнаты. Попов следовал за ними.
Подошли Прошьян и Карелин. Карелин насмешливо сказал:
— Блюмкина ищете? Ищите — не ищите, мы Блюмкина не отдадим. Граф Мирбах убит им по постановлению ЦК левых эсеров. И ЦК принимает на себя всю ответственность за этот акт.
— Я объявляю вас, Карелин и Прошьян, арестованными, и, если Попов вздумает мне, помешать, я убью его как предателя.
Прошьян и Карелин побежали в соседнюю комнату, откуда тотчас же вышли Спиридонова, Александрович, Черепанов, Фишман, Камков, Саблин. За ними — Карелин и Прошьян.
Дзержинский усмехнулся:
— Вот теперь все окончательно ясно! Все главные провокаторы налицо!
— Поаккуратней выражайтесь, Дзержинский! — бросила Спиридонова. — Могу вам сообщить, что Мирбах убит нами.
— Сдайте оружие! — потребовал Саблин, направив на Дзержинского наган.
Дзержинский повернулся к матросам:
— И вы допустите, чтобы какой-то господин обезоружил председателя ВЧК, в отряде которой вы состоите?
Протопопов, помощник Попова, схватил Дзержинского сзади за обе руки, и Саблин вытащил из кобуры Феликса Эдмундовича револьвер. Были обезоружены и его спутники — чекисты. Они и не сопротивлялись, понимая, что силы слишком неравны и сопротивление опасно еще и потому, что мятежники могут убить Феликса Эдмундовича.
Карелин выкрикнул:
— Смотрите! Он еще улыбается! — и грязно выругался. — Немцам продались, а еще смеются над защитниками свободы! Вы голодаете, товарищи, а вчера по приказу Ленина в Германию отправлено сто вагонов хлеба!
Дзержинский развел руками:
— Ну и врете же вы, Карелин. Во-первых, не вчера, а неделю назад, во-вторых, не сто вагонов, а, к сожалению, только тридцать шесть, в-третьих, это не для немцев, а для русских военнопленных, которых немцы перестали кормить. В-четвертых, вы обо всем этом отлично знаете и лжете по вполне понятным причинам — распаляете себя и этих людей, которых вы обманули…